Хамит встречает бандита (В сокращении)
Стояла осень 1921 года, В уезде, где работал Хамит, шныряли банды. Небольшие шайки в два-три человека, вооруженные винтовками, револьверами, шашками, иногда и бомбами, бродили по уезду, как волки, потерявшие своих волчат, держа в постоянном страхе мирное население. Совсем недавно в уезде гремели ожесточенные бои с колчаковцами. Тревожно жилось людям по деревням и аулам. Противник то отступал под ударами Красной Армии, то снова наступал, и, когда, наконец, окончательно был разбит и прогнан, люди вздохнули свободно. Но не надолго — банды снова лишили уезд спокойного сна.
Шайки, стремительные, как ветер, появлялись сегодня здесь, завтра там. Ночью, либо ранним утром они, как бешеные волки, врывались в аулы, пугая женщин и детей. Заслышав стрельбу и дикие возгласы, жители в страхе поминали бога и готовы были отречься не только от своего скарба, но и от собственной души. Бандиты отбирали лучших коней и дорогую одежду. Попавшихся под руку мужчин они избивали прикладами до полусмерти, требуя выдать спрятанные ружья и патроны, глумились над женщинами, убивали детей.
Прослышав о появлении милиционера в ауле, бандиты подкарауливали его, хватали ночью неожиданно и отбирали оружие. Охотились за коммунистами, за председателями волостных исполкомов, за всеми, кто помогал советской власти. Тех, кто пытался сопротивляться, рубили шашками на куски.
Скрываясь в лесах, не имея постоянных квартир и стоянок, они заранее намечали жертву, громили казахские аулы и русские поселки, носились с места на место, как взбесившийся вихрь, и всегда ускользали от расплаты. Их друзьями и вдохновителями были зажиточные мужики, кулачье, недовольное советской властью за продразверстку. Тайную помощь оказывали им казахские баи.
II
Хамит проснулся как всегда, в восемь часов утра, вскочил с постели и подбежал к окну. Ночью прошел осенний прохладный дождь, и солнце сияло особенно ярко и радостно. Ясное утро всегда радовало сердце Хамита, создавало бодрое настроение на весь день. Он умылся холодной водой до пояса, смочил бритую голову и, подойдя к зеркалу, начал утираться полотенцем. Накануне он допоздна засиделся над бумагами и, кажется, плохо выспался — были воспаленные глаза. «Не беда, пройдет»,— подумал Хамит и, откинув голову назад, напружинив круглую шею, начал, как беркут, крутить головой во все стороны и бить ребром ладони по набухшим мускулам.
Он с детства любил гимнастику и даже в ауле, не стыдясь старших, делал по утрам зарядку. Однажды в Омске, в городском цирке, он увидел, как боролся его знаменитый земляк Хаджи Мукан. Хамит познакомился с ним, сблизился и, восхищаясь непомерной силой Хаджи Мукана, стал еще усерднее, ожесточеннее заниматься гимнастикой. В его квартире стояло большое зеркало, и когда в комнате никого не было, Хамит раздевался до пояса и, делая трудные упражнения, смотрел, как напрягаются мышцы на руках, на груди. Он любовался своим телом, каждый играющий мускул радовал его сердце.
Хамит только что окончил зарядку, когда открылась дверь и хозяйка квартиры, черноволосая татарка, пригласила его к чаю. Не успел он допить первый стакан, как в комнату торопливо вошел рассыльный политбюро и сказал:
— Вас срочно вызывает начальник!
Вероятно, что-то случилось. Хамит служил в политбюро, аккуратно являлся на занятия. Из дома его вызывали только в исключительных, весьма важных случаях. Оставив чаепитие, он поспешно оделся и заторопился на вызов.
Начальник политбюро, высокий, худощавый, белокурый латыш в военной форме, пригласил Хамита к себе в кабинет и показал ему одно из срочных писем, полученных с утренней почтой.
— Придется, Хамит, тебе самому поехать. Переоденься в одежду простого казаха и держи нос по ветру, постарайся разузнать все. Главное, действуй как можно быстрее. Мы пошлем еще одного верного человека в поселок Чиили. Он будет держать с тобой связь. А план действия — как мы с тобой договорились.
Таков был приказ начальника.
— А от самого Сейсембаева есть известия?— поинтересовался Хамит.
— Нет, пока ничего не сообщал,— ответил начальник.
III
Инструктор уездного исполкома Сейеембаев поехал в Борлыкульскую волость с заданием расследовать беспорядки в волостном исполкоме. На обратном пути Сейсембаев остановился на ночлег в ауле хромого Ака-на, известного в прежние времена бая. Поздним вечером, когда сам Акан, инструктор Сейсембаев и еще несколько почетных гостей расположились ужинать вокруг большого блюда с горячей, только что сваренной бараниной, открылась дверь и вошел Кудре, известный бандит, шнырявший по волости. По словам знавших его казахов, он отличался огромной силой и бесстрашием — не боялся наставленной в упор винтовки. Людей убивал безжалостно, как щенят, виноватых и безвинных. И вот этот самый Кудре, отчаянный головорез один-одинешенек явился в аул и вошел в дом хозяина аула, хромого Акана.
Он остановился у порога и, легонько помахивая револьвером, произнес:
— А ну, кто из вас инструктор исполкома? Выходи во двор на минутку!
Сейеембаев громко заплакал, прячась, упал за спину Акана и стал умолять его о защите. Хромой Акан спас его от смерти, он уговорил Кудре не трогать инструктора. Возможно, что Сейеембаев, отделавшись испугом, постарался бы не оглашать всей этой картины, но кто-то тайно сообщил в политбюро об этом позорном событии.
И вот теперь выследить знаменитого бандита, разузнать все его связи с аульными богачами и поймать его политбюро поручило Хамиту. Не русский, не латыш, а только казах мог останавливаться в аулах, говорить с людьми, не вызывая подозрений, разгадывать каждый жест, запоминать каждое случайно оброненное слово.
В сопровождении пяти русских товарищей Хамит отправился в путь по большой столбовой дороге на Акмолинск. Не доезжая поселка Чиили, отряд остановился, чтобы разработать план операции, договориться о роли каждого и о связи друг с другом. Распределив обязанности, Хамит оставил товарищей и поехал один. Вскоре он свернул на дорогу в ближайший казахский аул.
Одетый в простую казахскую одежду и мерлушковый малахай Хамит все-таки обращал на себя внимание — высокий, стройный, широкоплечий. У него был прямой нос, большие, чуть запавшие, карие глаза. Бороду и усы Хамит не любил, сбривал. Красивый, крепко сбитый, он мерно покачивался в седле на сытом, выхоленном светло-буром жеребце и зорко посматривал вокруг. Если бы он сжал свои железные пальцы, похожие на когти беркута, и, грозно зарычав, кинулся бы на врага — у того душа ушла бы в пятки!
Первую ночь он провел в казахском ауле. В осторожной беседе пытался завести разговор о бандитах, но ничего путного не добился ни от хозяина дома, ни от аульных джигитов. Утром поехал дальше.
К вечеру он добрался до аула хромого Акана и здесь узнал, что банды, которые хозяйничали поблизости, ушли в аулы, граничащие с Акмолинским уездом.
Хамит направился в ту сторону.
IV
Стоял полдень. Конь шел малой рысью, в такт шагам мотая головой. Изредка среди деревьев мелькала тень очумело вскочившего зайца, с шумом из-под самых копыт лошади вспархивала лесная птица. Конь беспокойно фыркал и вразброд водил настороженными ушами. «Опасность чует»,— с тревогой думал Хамит.
От вида увядающей природы Хамиту взгрустнулось. Он вспомнил свой далекий аул в степи, на юге Акмолинского уезда, вспомнил родную мать, и сердце наполнилось тоской и нежностью к ней. Когда в прошлом году он приехал домой, мать заплакала, обнимая его. А он засмеялся и сказал ей в утешенье: «Что ты, апа, не надо плакать! Ведь я не девчонка, правда?»— мягко высвободился из ее объятий.
«Эх, зачем я так сделал! Надо было покрепче прижаться и подольше не выпускать из своих объятий.
Ведь она моя единственная, дорогая мама,— пожалел Хамит на мгновенье и тотчас начал оправдывать себя:—Нельзя было поступать иначе. Какой же я джигит, если распущу слезы вместе с матерью, слабой женщиной? После моего отъезда она вспоминала бы о печали сына, глаза ее никогда бы не высыхали от слез, и страдания от разлуки со мной стали бы еще горше.»
Он погрузился в воспоминания, но в этот момент конь вздрогнул и повернул голову вправо, настороженно кося фиолетовым глазом. Хамит огляделся.
Из густой чащи леса показался всадник на сером поджаром коне. Судя по одежде, это был русский, вероятно, работник лесной охраны. Хамиту уже надоело лесное одиночество, и он, обрадовавшись случайной встрече, дернул повод вправо, направляясь к всаднику. Они поздоровались, Хамит — по-казахски, встречный всадник — по-русски. Тогда Хамит тоже стал говорить по-русски, намеренно коверкая слова:
— Э! Куда пошел знаком?
— Лесничество Лисий бор, — ответил русский.
— Твоя нашальник?— опять спросил Хамит, тыча в него пальцем.
— Лесник,— ответил тот.
— А-а, нашальник, караул. Жаксы!
Кое-как переговорив, поехали вместе. Оказалось, что едут они в одном направлении. Леснику было лет тридцать, не больше. Огромный, широкоплечий, одетый в черную шинель, обутый в сапоги на толстой подошве, он привычно, как-то подчеркнуто по-казахски сидел на коне. Тонким прутиком поглаживал по крупу коня, подгоняя его.
«Этот русский очень смахивает на казаха»,— подумал Хамит.
Всадники двигались не спеша, перекидываясь словами, в мирной беседе коротая время. Ехали рядом, седло к седлу. Вблизи, насколько хватало глаз, не было человеческого жилья. Хамит зорко приглядывался к окружающему, запоминая местность, стараясь удержать в памяти перелески, поляны, овраги.
Он не заметил, как выехал вперед, залюбовавшись багряно-красными листьями тополей. И вдруг конь под ним шарахнулся в сторону. Хамит рывком обернулся. Одной рукой лесник крепко держал повод его коня, в другой руке поблескивал наган, направленный на него в упор. Хамит опешил, растерялся, не зная, что делать.
— Ой, што такой! Нашальник!— вскричал он.
У Хамита не было оружия, он оставил его у товарищей, поехавших в Чиили. Он оцепенел, увидев перед своими глазами дуло нагана, перекошенное лютой злобой лицо и злые, змеиные глаза лесника.
— Слезай с коня! Быстро, не то застрелю!— вскричал лесник на чистом казахском языке.
Тысячи всяких мыслей пронеслись в голове Хамита.
— Слезай!— повторил лесник.
«Бандит? Грабитель? Что он сделает дальше?» — тревожно думал Хамит, слезая с коня.
Лесник отвел его коня на несколько шагов в сторону и остановился.
— Раздевайся!— крикнул он Хамиту, не опуская нагана.
Пошатываясь, как пьяный, Хамит снял верхний армяк, снял полушубок и остался в одном бешмете.
— Все, все снимай!— приказывал лесник, по-прежнему целясь в Хамита.— Бешмет и сапоги тоже!
Хамит медленно опустился на землю и ленивыми движениями начал стягивать тяжелые казахские сапоги.
Скинув сапоги, он поднялся и, шатаясь, как пьяный, вконец обессилевший человек, пошел вперед, к бандиту, расстегивая на ходу пуговицы бешмета. Бандит сидел на лошади, обернувшись в сторону Хамита и не опуская нагана. Хамит снял бешмет и, делая вид, что протягивает одежду бандиту, шагнул к нему еще ближе. Босой в одном жилете поверх рубашки, он присел, напрягая стальные мышцы, и барсом метнулся на противника.
Грохнул выстрел.
«Мимо!»— успел подумать Хамит и цепко ухватился за дуло нагана. Бандит рванулся, но тщетно: Хамит словно прирос к оружию и обеими руками тянул его к себе, стараясь вырвать.
Они дрались на поляне в смертельной схватке. Исцарапанные, окровавленные падали на траву и снова вставали в синяках и кровоподтеках. Одежда, разорванная в клочья, висела на них длинными лентами.
Хамит казался мальчиком рядом с великаном бандитом, похожим на страшилище с жилистыми руками и широкими, как лопата, ладонями. Он хищно грыз тело Хамита огромными, желтыми, как у лошади, зубами. Одетый в шинель, сам он был защищен от укусов.
В стороне от кровавой схватки мирно паслись лошади. В одном месте лежали одежда Хамита, в другом — ушанка бандита. Чуть поодаль валялся наган. И ни одной души вокруг — ни доброй, которая пришла бы на помощь Хамиту, ни злой, которая помогла бы бандиту. Молчит тихий, безлюдный лес, молчит синее небо...
Хамит решил в последний раз применить свой главный козырь — ловкость. Он долго защищался, не нападал и тем самым накапливал силы. И вдруг, неожиданно схватив врага за ноги, он собрал последние силы, приподнял его и стремительным рывком бросил на землю. Руки бандита сорвались, разжались, и Хамит тотчас бросился к нагану. Не останавливаясь на бегу, помня, что бандит мог подняться и бежать следом, Хамит, как на джигитовке, на бегу подхватил оружие и увидел врага неподалеку в странной позе: пригнувшись, бандит сунул руку за пазуху, выхватил маленький браунинг и быстро зарядил его. Хамит прицелился дрожащими от усталости руками, но бандит выстрелил первым.
Хамит вздрогнул, ему показалось, что в плечо его ткнули горячим шилом. Он нажал на курок, выстрелил и промахнулся. Помня, что браунинг поражает на коротком расстоянии, Хамит отбежал подальше, укрылся за стволом березы и начал тщательно целиться. Бандит смело поднялся навстречу, но Хамит выстрелил, и он упал.
Хамит пересчитал патроны — оставалось четыре.
Он увидел, как враг его, невредимый, прыжками побежал к своей лошади. Тогда Хамит, не надеясь на оружие, побежал к своей, которая паслась в некотором отдалении. В это мгновенье он услышал за спиной конский топот, обернулся и увидел, что бандит бесстрашно гонит коня прямо на него. Хамит поднял наган и стал ждать приближения врага, чтобы выстрелить в упор, наверняка. Бандит круто повернул и скрылся в густой чаще леса.
Хамит поймал свою лошадь, оделся, увидев валявшуюся ушанку бандита, поднял ее и спрятал за пазуху.
День клонился к вечеру. Стало холоднее. Заходящее солнце окрасило багрянцем вершины деревьев. Мертвая тишина стояла в лесу. Весь день схватку врагов видели только лес, земля да синее небо...
Поставив наган на предохранитель, часто оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, Хамит погнал коня крупной рысью вперед. Он знал, что в пятишести верстах должен быть аулсовет БарлыкуЛьской волости.
Он ехал, остывая после схватки, и думал, что по описаниям это был не кто иной, как знаменитый бандит Кудре. Силач, высокого роста, широкоплечий... В политбюро не было фотографии этой собаки, вот потому Хамит не узнал его сразу.
«Какой я еще глупый, — подумал он раздосадованно,— такую оплошность допустил!»
«Жаль,— сказал он громко.— Очень жаль!»
Светло-бурый конь бежал, пофыркивая и прося повода. Хамит вытер окровавленные руки о его гриву.
«Позор! Какой же я силач, если не мог одолеть одного бандита!..»
Он до боли сжал исцарапанные и искусанные кулаки и скрипнул зубами от досады. В этот момент он походил на беркута, только что победившего в единоборстве матерого волка...
Хамит вспомнил Хаджи Мукана, степного богатыря, побеждающего борцов с мировым именем.
«Мартынов, Поддубный, Гане-Габан, Казбек-гора,— подумал Хамит, вспоминая силачей,— Хаджи Мукан самый сильный!»
Оглянувшись по сторонам, он зычно, победно крикнул:
— Э-гей! Хаджи Мук-ан! Победа наша!