ТРИ КНИГИ

На листике настольного откидного календаря — черное, будничное число, а у меня, всю свою сознательную жизнь посвятившего литературной критике,— праздник.
 
Я с гордостью смотрю на лежащие на моем письменном, рабочем столе книги, вышедшие в свет почти одновременно. Все три книги принадлежат перу русских казахстанских критиков, которые при мне, в области литературной критики, творчески росли, постигали глубины и тонкости литературно-критического мастерства, и вот, наконец, выступают как зрелые критики, приумножающие достижения критического жанра литературы Казахстана. Эти три книги—«Революцией призванный» Владислава Владимирова (Москва, «Советский писатель», 1976 г.), «Истоки и русло» Павла Косенко (Алма-Ата, «Жазушы», 1976 г.), «Читая и перечитывая» Николая Ровенского (Алма-Ата, «Жазушы», 1976 г.) взволновали меня и заставили оглянуться на пройденный путь казахской литературной критики.
 
Свою первую критическую книгу о казахской литературе я назвал «Рожденная Октябрем», утверждая, что письменная, профессиональная, многожанровая казахская литература родилась и утвердилась в результате Великого Октября, в послеоктябрьское время.
 
До Октября казахи не имели своей письменности, но истоки всех видов искусств и, в первую очередь, искусства слова, у казахского народа уходят в древность, в глубь времен.

 

Казахский народ за полтысячи лет своего исторического существования создал богатейший эпос (не уступающий ни индийскому, ни персидскому) — эпические поэмы, легенды, сказки, песни, пословицы и т. д.
 
Эпос казахов записывался, частично публиковался до революции. Три великана казахской культуры XIX века —Абай Кунанбаев, Чокан Валиханов, Ибрай Алтынсарин стояли у колыбели будущей письменной казахской литературы (Абай перевел на казахский язык представителей русской письменной литературы, Чокан писал и печатался на русском языке, Ибрай впервые выдвинул проблему казахской письменности). Примерно двести казахских книг до революции были опубликованы на арабском алфавите.
 
Абаю Кунанбаеву принадлежит великая честь первому сказать о необходимости литературной критики.
 
Основоположник письменной казахской литературы Абай Кунанбаев неоднократно высказывал интереснейшие мысли о теории и законах стихосложения, он впервые выступил и как литературный критик, разбирая и осуждая изустные творения реакционных байских и ханских придворных акынов, высмеивая их невежественность, приспособленчество и продажность. Критик Абай Кунанбаев дал образцы принципиальных и прогрессивных разоблачений алчных придворных певцов, «ради наживы изливающих медоточивые слова, торгуя совестью».
 
Абай утверждал:
 
Шортанбай, Бухар-жирау и Дулат...
 
Песни их — обноски из сплошных заплат.
 
О, когда б нашелся хоть один знаток,—
 
Вмиг изъяны б эти обнаружил взгляд!
 
(Перевод П. Карабана)
 
Знавший поэзию Пушкина и публицистику Чернышевского, критик Абай Кунанбаев в двадцать пятом слове «Гаклия» («Слова-назидания») писал, как бы перекликаясь с великим критиком Белинским:
 
«Нужно овладеть русским языком. У русского народа разум и богатство, развитая наука и высокая культура... Русская культура — ключ к осмыслению мира, и, приобретя его, можно бы намного облегчить жизнь нашего народа. Например, мы познали бы разные и в то же время честные способы добывания средств к жизни и наставляли бы на этот путь детей; смогли бы защищать аулы от несправедливых царских законов; успешнее боролись бы за равноправное положение нашего народа среди великих народов земли».
 
(Перевод С. Санбаёва)
 
Подобно тому, как казахские поэты — наследники и продолжатели поэта Абая Кунанбаева, казахские критики — продолжатели критика Абая Кунанбаева, в этике и эстетике которого мы находим очень много родственного нам.
 
В послеабаевский период поэты-демократы Султан-махмуд Торайгыров, Сабит Донентаев продолжили традиции Абая, а буржуазные националисты, группировавшиеся вокруг газеты «Казах», лицемерно восхваляя поэзию Абая, выхолащивали из нее народные идеалы, прогрессивные идеи и на деле пытались приспособить ее к своему затхлому националистически-буржуазному мирку.
 
После Октября, не сразу, но поэтапно, с большим энтузиазмом и трудом создавалась и создалась письменная, профессиональная, многожанровая казахская советская литература. Путь ее был сложен...
 
В первые же годы ее становления ведущим жанром была поэзия. Это объясняется двумя решающими обстоятельствами. Во-первых, революционный подъем, пафос ломки старого мира, триумфальное шествие Советов требовали гимна и марша, патетики утверждения ленинской правды, восторга перед открывшимися широчайшими горизонтами народного счастья. Это естественнее и полнее всего выполняли стихи, песни, поэмы — поэзия. (Заметим, что поэзия вышла на передний край литературы и в дни Великой Отечественной войны, когда нужно было незамедлительно, сиюминутно выразить народный подъем в защиту Социалистического Отечества и героизм наших воинов). Вторым обстоятельством было то, что у казахов была многовековая традиция изустной, фольклорной поэзии — героического эпоса, лирической поэмы, толгау, песни. Фольклорная проза (сказки, пословицы) была в прошлом слабее. Позднее, после явного лидерства в казахской литературе поэзии, заметно выдвинулась драматургия, также нашедшая опору в фольклоре, главным образом, в героическом эпосе и лирических поэмах.
 
Но с годами все более и более крепла проза, вершиной которой стала всемирно известная эпопея Мухтара Ауэзова «Путь Абая». И ныне — ведущее положение в казахской литературе уверенно держит художественная проза.
 
Критика же, как полноправный жанр художественной литературы (органически включающий в себя науку— литературоведение), была отстающим жанром (позади ее были лишь такие жанровые разновидности, как научно-фантастическая литература, сатира и юмор).
 
Объяснением тут служит очень верное наблюдение Мухтара Ауэзова: «Только большая литература рождает большую критику».
 
И, действительно, если нет подлинно художественных произведений поэзии, прозы, драматургии — критике, по существу, делать нечего. Литературная теория и рассуждения без наличия литературной продукции, являющейся объектом исследования и выводов, приводят, как правило, к схоластике.
 
В казахской советской литературе с первых шагов появились критические высказывания, критика. Критиков-профессионалов по существу еще не было, а критика уже родилась.
 
Уже в рапповские времена (т. е. до 23 апреля 1932 года, когда ЦК ВКП(б) вынес постановление о ликвидации РАППа) в казахской литературе в качестве критиков выступали известнейшие поэты и прозаики Сейфуллин, Муканов, Ауэзов, Джансугуров, Мусрепов и другие. Скажу более — писатели выступали в критике идейно глубже, политически грамотнее, проникновеннее, чем профессиональные горе-критики, которые договорились до того, что «трудящимся Абай вовсе не нужен».
 
Критика не сумела правильно оценить одно из лучших произведений тех лет поэму «Степь» Ильяса Джан-сугурова, путалась в элементарных вопросах о форме и содержании.
 
В поэме Сейфуллина «Кокчетау» близорукая критика нашла элементы байской идеологии. Даже наиболее грамотный и активный критик Габбас Тогжанов в те годы, споря с буржуазными националистами, сам допускал идейные ошибки. В своей книге «Вопросы литературы и искусства» он писал, что «создавая художественные произведения, поэт главным образом пишет сердцем, чувствами. Он не размышляет, не проверяет, не выбирает, не раздумывает над написанным».
 
Казахская критика идейно росла, укреплялась, мужала, борясь и преодолевая остатки буржуазного национализма, байской идеологии, вульгарного социологизма, политику «дубинки в литературе», против безыдейности, серости и бездуховности, поверхностной иллюстративности.
 
Становление марксистско-ленинской, теоретически-вооруженной, профессиональной критики в Казахстане было длительным, трудным, насыщенным борьбой процессом. Но все это уже в прошлом и ныне мы можем говорить разве лишь о некоторых рецидивах, отдельных, часто случайных, элементах, о былых идейно-художественных недостатках критики.
 
Идейные высоты, завоеванные казахской литературной критикой, есть прямое следствие той помощи и наставлений, какие все эти годы давала и дает партия Ленина, считающая критику острейшим оружием на идеологическом фронте.
 
Новые силы вдохнули в критику и в ее творческие кадры основополагающие решения XXV съезда КПСС и XIV съезда Компартии Казахстана.
 
Перед литературой и критикой партия поставила новые задачи, новые идейные высоты, которые предстоит взять.
 
Ни о какой успокоенности на достигнутом не может быть и мысли, потому что наряду с бесспорными достижениями и успехами в литературе и критике еще много неудач, недостатков, отставания от могучего процесса коммунистического строительства.
 
Очень верно характеризовал состояние этой проблемы и причины неудач член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Д. А. Кунаев в своем Докладе на XIV съезде Компартии республики. Он сказал: «Но, отдавая должное немалым успехам нашей литературы и искусства, следует отметить, что в прозе и драматургии у нас нередко появляются чрезвычайно слабые произведения. Образно-тематическое содержание их не отражает в полной мере современной проблематики. К сожалению, воплощение современности в литературе Казахстана уступает исторической теме, за которую тоже Нередко берутся без глубокой подготовки, знаний и профессионального мастерства».
 
Недостатки, отмеченные Д. А. Кунаевым, свойственны не только писателям, но и критикам, многим из которых также не хватает в их труде и глубокой подготовки, и знаний, и профессионального мастерства. Этих недостатков у критиков не меньше, если не больше, чем у самих писателей.
 
У казахской литературы и критики есть бесспорные достижения, но они не должны кружить нам голову.
 
Партия Ленина продолжает помогать нам мудрыми советами, анализом сделанного нами и нацеливает нас на будущие свершения. Специальное постановление ЦК КПСС о литературно-художественной критике — программный документ, озаряющий наше обозримое будущее. Критиков это постановление вдохновило, воодушевило, влило в них новые силы и волю к достижениям новых высот.
 
Надо признать, что критики приняли это постановление с благодарностью и энтузиазмом и за последние годы сделали немало.
 
Критика стала, на мой взгляд, более глубоко осмысливать литературный процесс. Об этом свидетельствует усиление научно-проблемного аспекта литературнокритических трудов, все более сближающихся с литературоведением. Деятельность нового московского журнала «Литературное обозрение», как и журналов «Вопросы литературы» и «Дружба народов», представляет убедительный пример такого сближения. Речь идет не только о том, что повысился научный уровень публикуемых рецензий и статей, но и о том, что печатные органы становятся организующими центрами всесоюзной литературно-критической и литературно-эстетической мысли, смелее привлекают к обсуждению важнейших проблем советской литературы и критиков из братских республик.
 
Что касается состояния литературной критики в Казахстане в последние годы, то оно в известной мере отражает общее оживление этого жанра, закономерно наступившее после Постановления ЦК КПСС. Во-первых, заметно улучшилось в литературной среде само отношение к литературной критике: создана при Союзе писателей секция по критике, труды критиков стали отмечаться республиканскими и журнальными премиями, в журналах «Жулдуз» и «Простор», в литературной газете «Казах адабиети» все чаще публикуются обзорные и проблемные критические статьи, а в издательстве «Жазушы» издаются солидные книги литературно-критических статей не только критиков и литературоведов, но и маститых писателей. Так, один из старейшин казахской литературы, Герой Социалистического Труда Габит Мусрепов выступил с обоснованной статьей, направленной против серости в литературе, а поэт Абдильда Тажибаев стал часто выступать с анализом творчества молодых поэтов. Опубликован ряд обстоятельных проблемных статей критиков и литературоведов.
 
За последние два-три года изданы отдельными книгами монографические труды критиков-литературоведов — «Уроки и традиции» Рахманкула Бердибаева, «Образ современника» Нигмета Габдуллина, «Главная фигура» Файзуллы Оразаева, «Поэтика казахской драматургии» Рымгалия Нургалиева, «Размышления о современнике» Сапара Байжанова, первые сборники литературно-критических статей 3. Сериккалиева.
 
Не могут не радовать публикации таких литературо-ведчееки-критических работ, как «На уровень высоких требований» Серика Кирабаева, обзорно-аналитических статей о проблеме казахской лирики в поэзии Абдильды Тажибаева, принадлежащих перу Мирзабека Дуйсено-ва, статей «История и художественная правда» и «Традиция и эпоха» Шериаздана Елеукенова.
 
Успешное выступление с первой книгой литературно-критических статей молодого талантливого критика Сагата Ашимбаева отмечено республиканской премией Ленинского комсомола.
 
Особенно отрадно, что книжное издательство «Жазушы» (впервые в своей издательской практике) выпустило в свет уже не отдельные критические работы отдельных авторов, а три объемистых коллективных сборника, в которых представлены критики старшего, среднего и младшего поколения, то есть три критических антологии, тепло, благодарно и заинтересованно встреченные читательской массой.
 
Что там ни говори, но это в Казахстане — событие в области литературной критики. Это доказательство того, что большой читатель нуждается в трудах литературной критики.
 
Но при всем при этом казахстанская критика все же далека от того, чтобы отзываться на все книги, выходящие в шести издательствах республики.
 
На XIV съезде Компартии Казахстана тов. Д. А. Кунаев отметил: «Только одно издательство «Жазушы» выпускает в свет большими тиражами 360 книг в год». Из этого количества литературная критика охватывает рецензированием только 10—15%. Ежегодно 200 новых книг не получают никакого отклика, никакой оценки, никакого критического слова. Мало у нас критиков! А ведь критика нельзя подготовить, научить, сформировать в школе или на курсах, как нельзя «вырастить» поэта, прозаика, драматурга.
 
Ученик и соратник Ленина — А. В. Луначарский убедительно доказал, что «критик—особый талант», а «марксистская критика — научная и художественная работа». Великий критик В. Г. Белинский утверждал, что «искусство и литература идут рука об руку с критикой и оказывают взаимное действие друг на друга».
 
К счастью, казахский народ постоянно и неизменно выдвигает в нашу критику молодые силы.
 
В ряды литературных критиков постоянно, систематически вливается новое пополнение, и многие из молодых — Мурат Ауэзов, Сагат Ашимбаев, Абылгазы Наг-метов, Тулеген Токбергенов, Габбас Кабышев, Жараскан Абдрашев, Аян Нысаналин,— уже хорошо известны читателям. К ним надо прибавить имена самых молодых критиков, пришедших в последние годы, таких, как
 
A. Егеубаев, Б. Сарбалаев, Ш. Сариев, Б. Сомжуреков, Б. Майтанов, Ж. Дадабаев, Б. Абилькасымов. Список этих многообещающих молодых дарований можно продолжить.
 
Примечательно, что по вопросам казахской литературы и искусства выступают не только казахские, но и русские критики, проживающие как в Москве (3. Кедрина, В. Оскоцкий, 3. Османова, Л. Теракопян), так и в республике (Н. Ровенский, П. Косенко, Е. Лизунова, B. Владимиров, А. Устинов, А. Брагин, О. Мацкевич). Вместе с казахскими коллегами они служат общей задаче: способствовать росту идейно-эстетического
 
уровня литературы и литературной критики многонационального Казахстана.
 
Три книги — Владимирова, Косенко и Ровенского — зримый и ощутимый результат подъема литературной критики Казахстана, вызванного Постановлением ЦК КПСС «О литературно-художественной критике».
 
Остановлюсь на них подробнее.
 
Владислав Васильевич Владимиров — талантливый, творчески растущий от книги к книге — критик-литературовед и публицист, получивший ученое звание кандидат филологических наук. Тема его кандидатской диссертации — новаторская, никем до него не вспаханная, можно сказать, «целинная»—исследование истоков настоящего и прогнозирование будущего историко-революционного романа в Казахстане; тема разработана им на обширном материале, глубоко и литературоведчески выверена и диссертация, легшая в основу его последней, шестой по счету книги «Революцией призванный», является ценным вкладом в литературоведение. Вступление Владимирова на литературное поприще было приметным.
 
В 1967 году совсем молодой Владимиров дебютировал книгой «Человек, который нужен всем». Через два года, в 1969 году, вышла его вторая книга «Если дорог тебе герой». В 1972 году читатели с большим интересом встретили третью книгу уже известного критика Владимирова «На стремнине». Через год, в 1973 году, как результат зарубежных поездок Владимирова, где он с большим интересом, взволнованностью и острой наблюдательностью посетил связанные с В. И. Лениным места, вышла четвертая его книга — книга путевых очерков «Родные ветры вслед».
 
В этой небольшой по объему книге Владимиров предстал перед читателями не только как обладающий хорошим литературным вкусом публицист, но и как горячий патриот родного Казахстана, где он родился, вырос, живет и работает; все интереснейшие зарубежные встречи, а их было много, он сумел соотнести с Казахстаном и земляками-казахстанцами и оказался за рубежом как бы литературным полпредом Казахстана.
 
Эта патриотическая, пронизывающая всю книгу струя сделала очерковую книгу по-человечески теплой, доказательно-достоверной, интернациональной. Автор книги «Родные ветры вслед» во всех зарубежных встречах говорил о Казахстане с гордостью, любовью, большой осведомленностью и, что не менее ценно, встречал за границей живой интерес к Казахстану, понимание, сердечную дружбу. Все это передано в путевых очерках с той художественной убедительностью, которая приобщает к сопереживанию, создавая у читателя впечатление соприсутствия, как будто читатели путешествуют вместе, рядом с автором, как его попутчики и все видят, слышат и ощущают так же, как и он сам. Ценным свойством этой книги является то немаловажное обстоятельство, что автор (и это чувствуется сразу) не пользуется справочниками и буклетами для туристов, а доверительно говорит только о том, что видел, слышал и, как говорится, пропустил через свое сердце сам, без подсказа гидов. Особенно живо, интересно и эмоционально-тепло рассказано в книге Владимирова о ленинских местах за рубежами нашей страны. Тут сказалось неизменное свойство публицистики Владимирова — его не декларативная, не напоказ, а внутренняя, не только мысленно осознанная, но прочувствованная, живущая в сердце гражданственность и партийность всего им написанного.
 
Через два года после книги путевых очерков, в 1975 году вышла в свет уже немалая по объему (двенадцать с половиной печатных листов) книга Владимирова «Что же сказать комиссарам?»
 
Эта пятая по счету его книга особенно убедительно показала, что в лице его мы имеем, в сущности говоря, зрелого, сложившегося, со своей поразительной в его годы эрудицией и, главное, с неповторимым своеобразием, с «лица необщим выраженьем» темпераментного, последовательного, искренне-убежденного бойца на идеологическом фронте, где идет каждодневное сражение за утверждение творческого метода социалистического реализма.
 
Тут я решаюсь сделать небольшое лирико-критическое отступление. В Казахстане литературную «армию» можно условно разделить на такие подразделения:
 
1. Писатели, работающие только на своем родном языке: казахи на казахском, русские на русском, уйгуры на уйгурском, корейцы на корейском, немцы на немецком и т. д.
 
2. Писатели двуязычные, свободно выступающие на двух языках,— ну, скажем, и на казахском и на русском.
 
3. Писатели, независимо от их национальности и родного языка, пишущие по-русски.
 
По-видимому, критика и литературоведение, исследуя, осмысливая литературный процесс в многонациональном и многоязычном Казахстане, должны исходить из наличия и совокупности всего, что пишется и печатается в республике на разных языках.
 
Делается ли это? Делается, но не полно, ограниченно, с явным предпочтением к той или иной языковой группе, а Совсем недавно разноязычие литературного процесса в Казахстане критиками и литературоведами вообще игнорировалось, не принималось в расчет. Нечего греха таить, было и такое: казахский критик (дело тут не в именах, я далек от мысли кого-нибудь персонально «разоблачать» или осуждать) усердно писал о казахском прозаике, поэте или драматурге, но не чувствовал никакой обязанности или долга написать о русском авторе, хотя этот русский литератор родился, вырос, сформировался в Казахстане, любит и знает Казахстан, пишет о Казахстане и казахстанцах.
 
Некое исключение делалось казахскими критиками-литературоведами для казахов, пишущих на русском языке (к примеру, о Б. Момыш-улы, А. Алимжанове, О. Сулейменове). Довольно значительный численно и творчески-полноценный отряд русских казахстанцев (а в этом отряде такие видные писатели, как Н. Анов, И. Шухов, Д. Снегин и другие) в отношении критических откликов, отзывов был на положении беспризорных.
 
В Алма-Ате, как-то само собой подразумевалось, что раз ты русский, пишешь по-русски, ну и пусть тебя осмысливают, критикуют и отзываются о тебе в Москве или в Ленинграде русские критики. А в Москве или в Ленинграде, вероятнее всего, рассуждали так: живет писатель в Казахстане, пусть о нем пишут казахстанцы. Да и казахстанские книги на русском языке не всегда доходили до Москвы и других городов. Особенно не везло, конечно, русским казахстанцам, не имевшим всесоюзной известности Н. Анова или И. Шухова. Все это теперь в прошлом, хотя и недалеком. Но, справедливости ради, скажу, что эти типично-местнические явления, как рецидивы недавнего прошлого, частично бытуют и поныне. Им, конечно, не место в исторически-новом сообществе, в советском многонациональном, но едином народе.
 
Мне хочется с большим удовлетворением отметить, что Владислав Владимиров, как и его собратья по перу, Николай Ровенский, Павел Косенко, Альберт Устинов, были если не первыми, то одними из самых первых, кто и словом и делом прорвали эти явно устарелые и нелепые плотины неумного местничества.
 
Владислав Владимиров, критик и литературовед масштабного мышления и интернационалист, уже с первых своих книг исследует и обозревает литературу Казахстана, сознавая ее идейное родство и общность творческого метода — социалистического реализма с литературами братских республик Советского Союза. Так, наряду с казахскими и русскими писателями Казахстана, Владимиров называет авторов, пишущих и печатающихся на разных языках.
 
Он, к примеру, вдумчиво, проникновенно разбирает книгу Д. Вагнера «Рыцари без страха», вышедшую в Алма-Ате на немецком языке. Критик не только анализирует идейно-художественную суть книги немца-казах-станца Вагнера, не только исследует историю создания правдивой документальной книги о немце-антифашисте и коммунисте Ассельборне, человеке героической и вместе с тем во многом драматической судьбы — бывшем советском офицере-летчике, чекисте, разведчике, которого забрасывали в тыл врага, бесстрашном партизане, попавшем в окружение раненым, но не сдавшемся, а пустившем себе пулю в висок, нет, он берет на себя заботу о том, чтобы книгу прочли миллионы и не только на немецком, но и на русском, и на других языках.
 
Он ставит вопрос о переводе книги Д. М. Вагнера на русский язык и издании ее с авторитетным предисловием С. С. Смирнова. «В дни V Алма-Атинской конференции писателей стран Азии и Африки,— пишет Владимиров,—мне довелось говорить о вагнеровской книге и ее героях с автором «Брестской крепости». «С удовольствием напишу предисловие к русскому изданию»,— сказал тогда писатель. Из книги Владимирова «Что же сказать комиссарам?» читатели узнают, что переводы на русский язык помогли казахской литературе выйти на мировую арену. Только зазвучавшая по-русски казахская литература, в ее лучших образцах, смогла стать переведенной с русского языка на языки семидесяти с лишним народов четырех континентов (кроме Австралии) и этому особо содействовали мастера перевода — Л. Соболев, 3. Кедрина, Ю. Казаков, И. Кузнецов, К. Алтайский и другие.
 
В этой же хорошо аргументированной, соотнесенной с живой действительностью книге дана достойная оценка творчества близких Казахстану русских писателей — Н. Анова, И. Шухова, С. Маркова, Д. Снегина, Л. Кривощекова, М. Митько, Ю. Домбровского, К. Алтайского и других.
 
Пристальное внимание обратил критик Владимиров на творчество казахских авторов, пишущих на русском языке — А. Алимжанова, О. Сулейменова, Б. Момыш-улы, М. Джумагулова, С. Санбаева, Т. Шаханова.
 
Но особая заслуга Владимирова — его критические статьи, рецензии и отклики, посвященные тем русским казахстанским писателям, творчество которых либо замалчивалось, либо не встречало достаточно серьезного критического суждения. Без комплиментарности, но соединяя доброжелательность и заботливость с требовательностью, он выступил с оценкой творческих успехов и просчетов писателей М. Симашко, М. Зверева, А. Сергеева, А. Елкова, В. Ванюшина, Ф. Чирвы и других.
 
Творчеству Ивана Щеголихина Владимиров посвятил большую статью, в которой нелицеприятно, доказательно вскрыл как положительные стороны, так и просчеты его прозы, не забыв отметить несомненные и немалые заслуги по переводу на русский язык «Тернистого пути» Сакена Сейфуллина, произведений С. Муканова, Г. Мустафина, X. Есенжанова, А. Шарипова, М. Габдуллина, С. Шаймерденова.
 
В самой суровости некоторых критических замечаний в адрес И. Щеголихина все же нетрудно услышать тон доброжелательный и от души заботливый, чтобы даровитый прозаик до конца освоил метод социалистического реализма. Эта статья Владимирова явилась моральной поддержкой Щеголихину, которого, по словам критика, наши недоброжелатели из Швейцарии «причислили чуть ли не к «диссидентам».
 
В книге «Что же сказать комиссарам?» Владимиров выступил с обстоятельными, полными верных наблюдений статьями о казахских прозаиках Ануаре Алимжано-ве и Абдижамиле Нурпеисове.
 
Пять книг Владимирова, о которых шла речь, вышли в Алма-Ате в издательствах «Жазушы» и «Казахстан». Книга «Революцией призванный» - шестая его книга — дебют критика и публициста на всесоюзной арене, она вышла во второй половине 1976 года в Москве в издательстве «Советский писатель», Я прочел ее одновременно с книгами-одногодками критиков Николая Ровенского и Павла Косенко. Мне, казахскому писателю, особенно приятно было видеть и сознавать, что мои русские коллеги не только проявляют живой интерес к литературе родного мне народа, но и неплохо знают литературу Казахстана, разбираются в ее идейно-художественной сущности, в ее актуальных, глубинных проблемах, не закрывают глаза на недостатки казахской художественной критики и литературоведения, дают им свои толкования, по-братски доброжелательно и вместе с тем требовательно судят о них. Шестая книга Владимирова имеет такой подзаголовок: «Очерки историко-революционного романа Казахстана». Сказано точно, четко и, я бы сказал, безбоязненно, хотя такое определение ко многому обязывает. В пяти очерках, составляющих эту книгу, автор ставил перед собой трудную задачу: впервые в практике литературоведения определить истоки, сегодняшнее состояние и даже заглянуть в обозримое будущее историко-революционных произведений Казахстана. На мой взгляд, с поставленной перед собой задачей Владимиров в основном справился. Он с литературоведческой глубиной и обстоятельностью охватил все главные, достойные внимания произведения историко-революционного жанра, написанные на казахском и русском языках, что делает честь его эрудиции и патриотическому вниманию к литературе родного Казахстана. Он дал лучшим образцам историко-революционного жанра, развернутый, литературоведчески-выверенный, глубокий анализ с раскрытием той же жанрово-тематической точки, на которой сходятся общие идейно-эстетические принципы художников социалистического реализма и того нового и частного, что отличает каждое произведение. Я говорю не просто об обозрении, а о системе, потому что жанр историко-революционных произведений республики, как одно из звеньев в цепи развивающегося казахского романа (ставшего ведущим жанром в казахской литературе) впервые был рассмотрен в комплексе, в его становлении и динамике развития. Надо особенно отметить, что критик взял историко-революционные произведения Казахстана не изолированно, в рамках республики, но соотнося их с развитием этого жанра во всех республиках Советского Союза, и прежде всего, в республиках-соседях — Узбекистане, Туркмении, Киргизии, Таджикистане. Это соотнесение казахских историко-революционных произведений с произведениями авторов братских республик носит у Владимирова характер не простого наблюдения, но и исследования сходства, родственности и некоей переклички в мотивах, ситуациях и тональности, но и различия и непохожести, проистекающих из своеобразия и самобытности писательских индивидуальностей. Так, к примеру, Владимиров устанавливает схожести и различия у своеобразных произведений узбекского писателя Каххара "Мираж" и казахского романиста А, Нурпеисова «Кровь и пот» или творчески-закономерную перекличку (не имеющую ничего общего с заимствованием или подражательством) армянина К. Заряна автора романа «Корабль на горе» и казаха И. Есенберлина, написавшего роман «Опасная переправа». С законной гордостью Владимиров отмечает, что в романистике казахская литература выступает «на равных» с литературами братских советских республик, где творчество «тяготеет к углубленной психологичности, крупноплановой обрисовке национального героя-интернационалиста, его внутреннего мира, обостренного внимания к нравственным ценностям народа. В Киргизии такая интеграция национального и интернационального дала советскому и мировому читателю Чингиза Айтматова, в Белоруссии Василя Быкова, в Литве Эдуардаса Межелайтиса, в Казахстане Абдвжамиля Нурпеисова и Ануара Алимжанова».
 
В таком соответствии с действительным положением становления в Казахстане жанра историко-революционного романа Владимиров отмечает благотворное влияние на него «богатых традиций советского исторического романа, которые утвердили А. Толстой, В. Шишков, А. Чапыгин, О. Форш, В. Ян, С. Злобин, А. Виноградов и другие».
 
Отдавая должное переводам на казахский язык русской советской классики и, соответственно, переводам на русский язык лучших произведений казахских авторов, Владимиров высоко оценил значение «творческого содружества Мухтара Ауэзова и Леонида Соболева, в котором переводческое взаимопонимание переросло в соавторство».
 
Владимиров одним из первых усмотрел в этом начало традиции, дающей благотворные, вполне ощутимые творчески-полноценные результаты.
 
«Сегодня, — пишет Владимиров, — можно назвать целый ряд устоявшихся творческих содружеств, казахско-русских «пар»: Габит Мусрепов и Иван Шухов, Абдижа-мидь Нурнеисов и Юрий Казаков, Ильяс Есенберлин и Юрий Домбровский, Мухамеджан Каратаев и Константин Алтайский, Магзом Сундетов и Феликс Светов, Саин Муратбеков и Георгий Садовников,..».
 
Сопоставляя сравнительно молодой жанр казахского историко-революционного романа с русским историческим романом, исследователь отмечает в исторических произведениях писателей, как их отличительную особенность, «высокую публицистическую тональность, более сильные тенденции познавательного, просветительного характера». Объясняет он это и молодостью жанра и малой изученностью истории Казахстана, а также недостаточностью документальных свидетельств. Поэтому литература республики, по мнению критика, была «вынуждена брать на себя функции исторической науки, восполняя имеющийся пробел», а «художник по этой же причине испытывает порой необходимость в пространных описаниях сути и характера событий». В преодолении такой описательности, в утверждении углубленного психологизма и аналитического подхода к личности героя произведения видится критику закономерный путь развития Казахской прозы, приведшей в 1960—1970 годах к новому рубежу создания жанра историко-революционного романа.
 
Русский критик Александр Макаров не один раз говорил и писал: «критик должен быть начитанным».
 
Владислав Владимиров, бесспорно, относится к числу начитанных и эрудированных казахстанских критиков. Он свободно и безошибочно ссылается в своих работах не только на всю книжную продукцию родной республики, не только на литературу братских республик Советского Союза и не только на дореволюционную классику и современную литературу русского народа, но и на многие зарубежные книги и, надо думать, знает без исключения все отклики и отзывы на казахстанские книги за границей.
 
К этому надо прибавить, что он в своей критически-исследовательской работе не упускает из вида ни одного произведения казахстанских авторов, которые продолжают свою жизнь на сцене, на киноэкране, в телевизионных и радиопередачах. Такая практически-исчерпывающая осведомленность о литературном творчестве разноязычных казахстанских авторов дает Владимирову возможность анализировать литературные произведения широкоохватно, глубоко и всесторонне. Отсюда у него обязательная для критика смелость, независимость, принципиальность и честность суждений, оценок и, если требует дело, самая страстная полемика.
 
Пятая, последняя, глава книги Владимирова «Революцией призванный», мне думается, без преувеличения названа им «Всегда в бою».
 
Да, там, где дело касается неправды, вульгаризаторства, бездоказательного сюсюкающего комплиментаторства или, наоборот, пристрастно-недоброго очернительства, автор меняет перо ученого литературоведа на перо страстного полемиста-публициста и берет на вооружение не только иронию, но и сатиру, не только ледяную логику, но и жаркий сарказм. И чаще всего они направлены против тех зарубежных советологов, чьи перья продажны, а намерения антисоветски-реакционны. Коммунист Владимиров легко распознает тех, у кого, по-народному выражению, на языке медок, а на сердце ледок. К этим гангстерам пера он беспощаден и, говоря по-народному, выводит их за ушко да на солнышко.
 
Примером объективной оценки критических рецензий Владимировым могут служить его реплики рецензентам, расточающим незаслуженное восхищение книгой Алдана-Семенова «Красные и белые».
 
Автор этой книги, по исследованию Владимирова, допустил «случай слишком вольного обращения с фактами» истории. Речь идет о расстреле Николая II. Алдан-Семенов, по-видимому, не располагая ни историческими документами, ни знакомством с исторически-апробированной литературой, ошибочно и безответственно описал этот, давным-давно правдиво зафиксированный в документах и описанный в книгах эпизод.
 
В кокчетавской газете «Степной маяк» малосведущий рецензент И. Трофимов легкомысленно выступил с восторженной рецензией на книгу «Красные и белые». Как поступает критик Владимиров?
 
Он приводит в своей книге выдержки из исторических документов, цитирует книги, -никогда и никем не опровергнутые, точно устанавливает, что Алдан-Семенов совершил недопустимую ошибку и, только неопровержимо доказав это, пишет: «Роман «Красные и белые» получил самую восторженную оценку кокчетавского рецензента И. Трофимова. Говоря об одном из немаловажных эпизодов романа, связанном с ликвидацией Николая II, И. Трофимов вместо того, чтобы внести ясность и поправить явно ошибающегося автора, сам допускает вслед за ним смещения, непозволительные с точки зрения исторической достоверности». Процитировав ошибочную, излишне-комплиментарную рецензию, Владимиров утверждает: «Здесь что ни фраза, то неточность». Весомость и аргументированность этого вывода подкреплена критиком документально, а для этого потребовалось целое исследование. Может быть, Владимиров напрасно затратил так много времени и усилий, чтобы доказать безответственность автора и неоправданное умиление рецензента?
 
Нет, не напрасно! Приведя этот и другие факты небрежного и непозволительно-вольного обращения с историческими материалами, Владимиров сделал обобщающие выводы, звучащие серьезным предостережением всем пишущим на историко-революционные темы: «Как видно из приведенных выше фактов, не всегда художественная активность освоения историко-революционной темы подкрепляется достаточно строгим и бережным отношением к документальной первооснове написанного. Вот почему рано утверждать, что у нас уже изжито поверхностное, а то и безответственное отношение к неопровержимым фактам, склонности к гипотетичности, необоснованной подмене достоверного вероятным».
 
Так на конкретных примерах борется Владимиров за правду жизни, лежащую в основе творческого метода социалистического реализма.
 
 Мне хочется отметить, что Владимиров, вскрывая ошибки (ошибки, а не умышленную ложь и не клевету), не. допустил против Алдана-Семенова и И. Трофимова ни одного резкого слова, ни одной насмешки, ни одного иронического выпада. Другое дело полемика с зарубежными советологами, цинично-откровенными или маскирующимися под джентльменов клеветниками, будь то английский историк Р. Конкуэст, изменник Родины «оборотень» Баймирза Хаит из ФРГ, шведский политолог Бруно Калнинс, канадский профессор Джордж, Луцкий, итальянский, критик Паоло Милано и другие. С ними у Владимирова другой язык — язык острого, гневного, страстного, убежденного в своей правоте публициста.
 
Он срывает с врагов коммунизма, с клеветников на новую историческую общность людей, с иезуитски-лицемерных ниспровергателей литературы социалистического реализма все и всяческие маски, разоблачает их лакейство перед империалистической кликой, обнажает их человеконенавистническую сущность.
 
Я не сомневаюсь, что все советские читатели, безусловно, одобрят обоснованный отпор, какой дает Владимиров зарубежным недругам, так называемым советологам, беспардонно извращающим смысл ленинской национальной политики в республиках Средней Азии и Казахстана.
 
Полемическая заключительная глава, конечно, уместна и публицистически-ярка, но все же основой книги являются живые мысли Владимирова об историко-революционном романе Казахстана.
 
Три группы вопросов разбирает Владимиров в своей книге, и все они связаны с прошлым, настоящим и будущим жанра историко-революционной романистики в республике, с точным установлением места историко-революционного романа в литературе Казахстана 60-70-х годов, с изучением опыта этого жанра на современном этапе и с необходимостью углубления историзма в художественном освоении прошлого.
 
Представляют также интерес мысли критика о национальном колорите историко-революционных произведений, который не в «квасном и кумысном патриотизме», не во внешней атрибутике, а в «органическом синтезе национального своеобразия и ярко выраженной интернациональной основы».
 
Утверждая, что книга у Владимирова получилась хорошей, нужной, талантливой, я задаю себе невеселый вопрос: «А бывают ли даже хорошие книги хотя бы без малых недостатков, недоделок, издержек?»
 
По-видимому, нет. Пока книга пишется, пока рукопись редактируется, набирается в типографии, корректируется, верстается, печатается, автор растет, духовно взрослеет и, вероятнее всего, сам, без подсказки критиков, обнаруживает в своей наконец-то увидевшей книге огрехи.
 
Ну, что же! Обратим внимание критика на несколько недостатков, оставшихся незамеченными ни им самим, ни редактором книги.
 
В своей книге «Революцией призванный» молодой темпераментный критик Владимиров, как мне кажется, несколько обособляется от старших по опыту профессиональных казахских критиков. Говоря это, я совершенно не имею в виду себя. На меня-то как раз Владимиров ссылается неоднократно и всегда в плане единомыслия, но ведь кроме меня в Казахстане успешно и плодотворно работает целый отряд опытных критиков и литературоведов. Если у Владимирова и есть ссылки на мнения и оценки критиков, то названы преимущественно русские критики, не говоря уж о В. Белинском и А. Луначарском, это А. Боровский, Ю. Андреев, З. Кедрина, А. Марченко, Л. Теракопян, Б. Сучков, П. Залесская, М. Храпченко, К. Зелинский, 10. Суровцев, В. Озеров, А. Доброхотов, А. Макаров, Г. Ломидзе. К ним надо прибавить выступ павших в роли критиков А. Толстого, Ф. Абрамова,
 
С. Залыгина, Л. Соболева, Л. Леонова. Что касается казахстанских критиков, то к казахам А. Айсаутову и Ш. Елеукенову можно прибавить только русских Е. Лизунову и П. Косенко. Остальные казахстанские критики остались вне поля внимания Владимирова. Разумеется, такой «арифметический» подход всего объяснить не может, но он все же наводит на размышления.
 
Не говорит ли он о ненужной обособленности одаренного критика, заключающейся в расхождении с мнениями других казахстанских критиков, кому судьбы казахской литературы кровно дороги? Так, например, высоко оценивая достоинства трилогии «Кровь и пот» А. Нурпеисова, критик Владимиров в своей увлеченности проявляет неоправданную невнимательность к некоторым мотивированным и уместным замечаниям казахской критики. Разумеется, у Владимирова есть полное право иметь свое суждение о том или ином произведении, но проходить мимо; состоявшейся критики, не оспаривая ее, если Владимиров с ней явно не согласен, — это все же дает основание сделать ему товарищеский упрек.
 
Хорошую, нужную и интересную книгу все же не украшает перенасыщенность ее именами и фамилиями.
 
Книга Владимирова «Революцией призванный», изданная необъяснимо малым тиражом, несомненно, будет переиздаваться. Автору следовало бы для нового издания устранить отмеченные недочеты, тем более, что их не так уж и много.
 
Читатели имеют все основания ждать от Владислава Владимирова новых умных, талантливых книг.
 
Раскрываю книгу Павла Косенко «Истоки и русло» и сразу же сожалею, что издана она всего-навсего пятитысячным тиражом. Ведь этого даже для одной Алма-Аты явно недостаточно, а книга-то нужная, интересная, талантливая. Родился Павел Петрович Косенко в Омске, учился в Москве, в Литературном институте имени Горького, и уже два десятилетия работает в Казахстане,— работает разносторонне.
 
Мне хорошо помнится время, когда в Казахстане были допущены большие ошибки в руководстве животноводством, нанесшие ощутимый урон республике. Сакен Сейфуллин написал и напечатал публицистически заостренную поэму «Кзыл ат», в которой мужественно и смело сказал правду о действительном положении дела, об ошибках и недостатках в руководстве хозяйством. Поэма вызвала бурную дискуссию и резкие обвинения в адрес автора. Никто не брался перевести поэму на русский язык, если не считать подстрочный перевод, осуществленный С. Талжановым и М. Баталовым. А вот Павел Косенко перевел — так перевел ее, что в поэме была сохранена сейфуллинская интонация и его мужественная правда. Сейфуллина переводило на русский язык много поэтов, но я не встречал переводов точнее, поэтичнее, лучше, чем это сделал П. Косенко.
 
Павел Косенко мог бы стать очень хорошим переводчиком, но его влекли другие литературные дела. Он написал и напечатал несколько своеобразнейших повестей: о Федоре Достоевском, об Антоне Сорокине, о Павле Васильеве, о Всеволоде Иванове. Каждая повесть— сплав биографии героя литературоведческих исследований, его творчества, художественное изображение его жизни на определенном этапе, тонкий психологический портрет его. Эти документальные повести Павла Косенко интересны, имеют аналитически-познавательную ценность, но они заслуживают отдельного разбора и оценки и я ограничиваюсь здесь только упоминанием об отлично сделанной Павлом Косенко работе. Наибольшее признание у широкого читателя Павел Косенко получил как литературный и театральный критик.
 
Вот его последняя книжка «Истоки и русло», где с первой же страницы он определяет главную задачу литературы социалистического реализма.
 
«Для советских людей идеалы ясны, путь осознан. Но река жизни — не искусственный канал с гранитными берегами, прямолинейно выложенный по компасной стрелке. И одна из задач нашей литературы — объяснить непростоту неуклонного движения вперед...»
 
 Итак, жизнь—не идиллия, в ней и в конце XX века случаются и драмы, и трагедии, но новая историческая общность людей — советский народ неуклонно идет к коммунизму, а непростоту этого движения писатель должен осмыслить, осознать и в своих книгах объяснить.
 
С этими высокими нравственными требованиями критик и подходит к книгам, в которых отражена правда того или иного писателя. Павел Косенко судит о произведениях бескомпромиссно, доброжелательно, но и сурово.
 
Критические работы Павла Косенко, собранные в книге «Истоки и русло»,— серьезны, убедительны и адресованы и писателям и читателям, чем и определяется их ценность и общественная значимость. И еще: они разнообразны по форме, что говорит о талантливости критика. Вот, например, статья «Глаза науки». Это вроде бы развернутая рецензия на сборник «Мухтар Ауэзов в воспоминаниях современников», но одновременно это и очень хорошо нарисованный портрет классика казахской литературы Мухтара Ауэзова, в котором выявлены все его существенные черты, выражен его человеческий и писательский характер, его духовное естество.
 
Из сборника, о котором идет речь в статье «Глаза науки», очень скупо цитируются высказывания ближайших друзей и учеников Ауэзова, но выбраны эти афористические высказывания так, что они, вместе взятые, воссоздают образ человека талантливейшего, мудрого, доброго и обаятельного. Рисуя этот жизненно правдивый, бесспорно реалистический портрет Мухтара Ауэзова, Косенко умело и искусно вкрапливает свои мысли о творчестве великого казахского писателя, причем мысли не импрессионистские, настроенческие, случайные, а выношенные, выверенные, рожденные не только умом, но и сердцем и потому значительные, помогающие глубже, шире и философичнее понять Ауэзова и его великие свершения.
 
А вот статья «Стихия поэмы»—это написанное к 60-летию Халижана Бекхожина предельно-краткое, но глубокое и литературоведчески взвешенное и выверенное исследование сорокалетнего творческого пути одного из талантливейших поэтов Казахстана. В результате этого исследования Косенко приходит к выводу, что хотя Бекхожии создал лирику «пристального раздумия над явлениями жизни, полную большой любви к родной земле», однако «Бекхожин принадлежит к тому малочисленному отряду современных поэтов, у которых эпос преобладает над лирикой», то есть Бекхожин эпик по преимуществу и поэмы являются его главным творческим делом.
 
Косенко в своем выводе не голословен, а подкрепляет свое утверждение конкретным, убедительным анализом бекхожинеких поэм «Мария, дочь Егора», «Сказание о Соколе», «Аксак-Кулан», «Степной комиссар», «Шардара». Косенко отмечает философичность, народность, партийность бекхожинской эпики, мастерскую живопись, широту обобщений, символику, идущую от фольклорного героического эпоса. Творческая зрелость Бекхожина, по утверждению критика, особо сказалась в окончательной редакции поэмы «Аксак-Кулан», являющейся одной из вершин казахской эпической поэзии.
 
С оценками и выводами критика трудно не согласиться. Но если критическое чутье и точность оценок сказались у Косенко в анализе бекхожинской эпики, то эти необходимые критику свойства применительно к лирике мы встречаем в его очень теплой, доброжелательной, но ни в какой степени не комплиментарной статье «Два ветра», посвященной стихам Кадыра Мурзалиева, в поэзии которого, по словам критика, «на равных сталкиваются ветры давних веков и бури нашей эпохи», «ветер истории и ветер современности». Самобытный, самоцветный талант Кадыра Мурзалие-ва с его философичностью и афористичностью выражения мыслей и чувств в критическом этюде Косенко нашел вернейшее истолкование и, если угодно, пропаганду.
 
После прочтения статьи Косенко о стихах Мурза-лиева, вероятно, у многих возникнет желание непременно прочесть его поэтические сборники. Тут уместно будет отметить у критика Павла Косенко исключительное умение выбрать у любого из рецензируемых или критикуемых авторов наиболее убедительные, характерные, сами за себя говорящие цитаты.
 
Этим умением, кстати сказать, в высокой степени обладал талантливый русский критик Александр Макаров, ушедший от нас в самом расцвете сил и дарования. Одной из самых удачных статей в книге Павла Косенко «Истоки и русло», на мой взгляд, является статья «Второе поколение», где речь идет о писателях, которые, будучи казахами, создают свои произведения на русском языке — Ануаре Алимжанове, Олжасе Сулейменове, Макане Джумагулове, Мурате Ауэзове, Бахыт-жане Момыш-улы и других. В статье этой много глубоких, верных наблюдений и констатаций. В Казахстане, где живут и трудятся представители свыше ста народов и народностей, русский язык, как второй после родного, является организатором единства. Критик очень уместно приводит тут цитату из прозы Бахытжана Момыш-улы: «У меня бабка — узбечка, жена — турчанка, зять — русский, еще один—кореец, друзья детства—Игорь, Иосиф-Магомет, Владик, Пак, Гельмут... Я мечтаю ездить без конца по туркменским пескам, по жаркой земле Ташкента, по лесам России и по дорогам Кавказа. И везде учиться».
 
В этом многоязычьи братских народов естественно язык старшего брата — России — стал языком-организатором, роднящим и объединяющим сто с лишним наций.
 
Отсюда — естественность и закономерность того, что ряд писателей, оставаясь во всем казахами, пишут книги на русском языке.
 
В творческой практике любого одаренного литературного критика без особого труда выявляешь некую доминанту, тот или иной характерный для него аспект суждений и оценок, преобладающий в его критических работах идейно-художественный пафос. Применительно к трем казахстанским критикам, о которых я веду речь, такой доминантой у В. В. Владимирова, я считаю, весьма благотворный пафос его непременного соотнесения казахской литературы с литературами братских народов и, прежде всего, с литературами народов Средней Азии и Закавказья и публицистически-заОстренную воинственную нетерпимость к проявлению в печати любых элементов враждебной нам буржуазной, империалистической идеологий (это особенно сказалось в книгах «Что же сказать комиссарам?» и «Революцией призванный»).
 
В критических работах Н. С. Ровенского таким пафосом является его суровая взыскательность к эстетической и нравственной ценностям литературных произведений и боевитая нетерпимость к серости, «художественному» худосочию; откровенной посредственности и халтуре. У даровитого критика Павла Косенко, на мой взгляд, через все его книги красной нитью проходит пафос интернационализма, нетерпимость даже к малейшему проявлению «квасного и кумысного патриотизма». Ко всем мимикрирующим элементам разнокалиберного шовинизма. Об этом убедительно свидетельствуют многие страницы его книги «Истоки и русло». Косенко, что называется, с Открытым забралом, с последовательной принципиальностью ратует против всех и всяческих проявлений антиленинской концепции расовой избранности, исключительности и превосходства, против расовых предрассудков, великодержавного шовинизма всех оттенков. В условиях Казахстана идеологическое мракобесие в свое время принимало обличие буржуазного национализма. С самыми мизерными остатками и рецидивами его в литературе Павел Косенко боролся и борется с одержимостью и бескомпромиссностью. Эта идеологически-страстная борьба за интернационализм ведется Павлом Косенко двумя испытанными способами: он не устает положительно отмечать в разбираемых им произведениях художественно выраженные черты подлинной солидарности, дружбы, братства народов и народностей и не упускает ни одного случая разоблачения и осуждения того, что именуется протаскиванием в литературу элементов шовинизма, буржуазного национализма, расовых и феодальных предрассудков.
 
Так в проблемной и обзорной статье «Истоки и русло» Косенко особой заслугой Ильяса Есенберлина считает то обстоятельство, что его роман «Опасная переправа»—«это книга о ленинской дружбе народов -великом завоевании Советской власти, об идейном крушении националистической идеологии».
 
Анализируя, идейно-критически препарируя есенберлинский жизненно-достоверный, реалистически обрисованный образ Буркута, Косенко проникновенно
 
вскрывает, что хотя «Буркут любит свой народ искренне и бескорыстно, он не пойдет против него», но — не забывает со всей определенностью отметить, что
 
взгляд Буркута «ограничен националистическими шорами. Новое, принесенное в степь Октябрем, вызывает у него гнев и боль».
 
Критик прослеживает диалектическое воздействие на Буркута новой жизни и с видимым удовлетворением одобряет писательское психологическое мастерство Есенберлина: «Буркут печатно отрекается от своего националистического прошлого, он рвется к подлинной правде века — и это сильно показано в романе». Анализируя роман Ильяса Есенберлина «Отчаяние», Косенко особое внимание уделяет разоблачению великоханьских устремлений «Поднебесной империи», ее нескрываемого человеконенавистничества (столь знаменательно перекликающегося с империализмом и фашизмом XX века). «Древний лозунг: «Разделяй и властвуй» давно был принят к исполнению правителями «Поднебесной». В романе великий богдыхан Канси так говорит своему полководцу о джунгарах: «Брось ойротскому тигру кусок чужого мяса за этими горами. А сам приди тогда, когда они оба будут истерзаны и крови у них хватит только для того, чтобы доползти и лизнуть нашу руку». ...Писатель указывает, что полная ликвидация народов степи входила в хозяйственные планы захватчиков. Идейно-отчетливое, исторически-верное толкование критиком Косенко событий древности, описанных Есенберлиным, и весьма удачная приведенная цитата из романа показывают современному читателю, что принципиальной разницы между древним богдыханом Канси и нашими современниками — предавшим марксизм-ленинизм Мао Цзедуном и злейшим врагом советского строя Черчиллем не было: та же политика, те же речи. В этом верном толковании, в смысловом сближений древнего феодализма и современного империализма— бесспорная заслуга критика.
 
Исследуя основные мысли книги Саина Муратбекова, критик Павел Косенко утверждает прогрессивное, современное понимание места дедовских традиций в обществе зрелого социализма. «Любой традиции, любому обычаю нельзя следовать бездумно,— прозорливо пишет он.— Их прежде всего нужно осмыслить, примерить к тому, что сегодня совершается в мире. Тогда одни из них будут отброшены и забыты, другие, наоборот, станут распространяться, помогая современности, украшая и обогащая жизнь. Только слепо принятая традиция может стать опасным и вредным явлением».
 
Критик Косенко очень чуток к малейшему проявлению в характерах литературных героев рецидивов байской идеологии. Так, разбирая повесть Тахави Ахтавова «Буран», критик видит творческую удачу автора в том, как он «тонко и точно показал, что «активность» Жаппасбая, которую кое-кто был готов отнести к явлениям положительным и даже по ведомству «возрождения отсталого народа»,— это лишь приспособление к новым условиям черт феодально-байского общества». Заслуживают одобрения критические работы Павла Косенко, посвященные творчеству русских поэтов и прозаиков, живущих в Казахстане и, естественно, разрабатывающих казахстанскую тематику, отражающую многообразную жизнь республики,— Николая Анова, Ивана Шухова, Дмитрия Снегина, Ивана Щеголихина, Галины Черноголовиной, Валерия Буренкова, Алексея Белянинова, Мориса Симашко, Николая Корсунова, Александра Сергеева, Александра Елкова и многих других. Но было бы ошибочным считать, что критические работы Павла Косенко посвящены творчеству только казахстанских авторов,— его диапазон много шире.
 
В книге «Истоки и русло» большое внимание уделено творчеству таких «несравнимых» и разных по исторической значимости, одаренности и стилевым особенностям авторов, как Ф. М. Достоевский и Н. А. Некрасов, Михаил Шолохов и Ольга Берггольц, Илья Ильф и Галина Серебрякова.
 
Особый интерес представляет театральная критика Павла Косенко уже в силу того, что у нас, в Казахстане, театральных критиков очень мало, скажу более резко— большинство пишущих о театре могут быть названы даже и не критиками, а рецензентами.
 
Настоящий театральный критик, каким можно с полным правом назвать Павла Косенко, не может ограничиваться анализом и оценкой только сценического воплощения отдельных спектаклей или даже обзором того или иного театрального сезона,— он обязан знать и понимать драматургию, то есть быть одновременно и театральным и литературным критиком, потому что сценическое воплощение, театральное искусство неотделимо, более того, зависимо от драматургической основы, от идейно-художественного качества пьесы (трагедии, драмы, мелодрамы, комедии), умения прочтения и истолкования режиссером и артистами той или иной пьесы.
 
Как театральный критик Павел Косенко отличается от театральных рецензентов. Во-первых, тем что он всегда прекрасно разбирается в идейно-художественном значении драматургических произведений, воплощаемых на сцене, во-вторых, как правило, анализирует и оценивает театральную постановку с учетом творческого потенциала театра, выявившегося в предыдущих сценических работах театра и, значит, судит о творческом пути всего ансамбля (режиссера, артистов, художника, композитора), правильно и целенаправленно ориентируя театральную группу в целом на дальнейшие творческие достижения или предостерегая театр от повторения неудач и провалов, в-третьих, тонкий ценитель, любящий театральное искусство, он всегда (даже при отрицательных оценках) выступает как друг и добрый советчик, живо заинтересованный в творческом росте театра.
 
Выступая со статьей «Встречая гостей» — об алмаатинских гастролях московского театра «Современник», со статьей, в основном хвалебной, даже восторженной, Павел Косенко все же нашел возможным с большим тактом, дружески обратить внимание театра на частичные, в общем-то незначительные просчеты в постановках пьес «Большевики» М. Шатрова, инсценировки гончаровской «Обыкновенной истории», «Вкус черешни» Агнешки Осецкой и, главное, дружески-горячо и убедительно (но не навязчиво) советует алма-атинским театрам учиться на «замечательных работах наших гостей, где их мастерство и талант помножены на мастерство и талант писателя».
 
В статье «Трудный путь поисков» о месячном выступлении в Алма-Ате Павлодарского театра имени Чехова Павел Косенко квалифицированно, со знанием дела разобрал постановки пьес «Вид с моста» Артура Миллера, «Иркутская история» и «Город на заре» Алексея Арбузова, инсценировки «Братья Карамазовы» по Достоевскому, сценической композиции по Маяковскому «Я к вам приду». Этот критический разбор работ творчески интересного театра, являющегося «коллективом единомышленников в искусстве, коллективом стойким, скрепленным строгой дисциплиной и единством цели», в сущности был показом всего творческого пути театра прииртышского города, театра, побывавшего не только в Алма-Ате, но и в Москве и ставшего известным всесоюзной театральной общественности.
 
Статья эта закрепила в печати весь трудный путь новаторских поисков талантливой труппы Павлодара и стала для всех казахстанских театров учебным пособием по передаче творческого опыта. Хотя через несколько лет после алма-атинских гастролей, талантливая труппа павлодарцев, руководимая режиссером В. Кузенковым, распалась и рассредоточилась по театрам Москвы и Томска, но творческий опыт Павлодарского театра, в активе которого был ярчайший, остро-современный, новаторский спектакль — «Клоп» В. Маяковского, нашел детальное описание в статье Павла Косенко и, несомненно, взят на вооружение нашими театрами. Представляет большой интерес для деятелей театров и для всех людей, любящих театр, большая обстоятельная статья Павла Косенко «Академический имени Лермонтова — год 75-й». Критик прослеживает сорокадвухлетнюю творческую историю Государственного академического русского театра драмы им. М. Ю. Лермонтова. Косенко выступает в роли летописца театрального бытия, но не бесстрастного историка, фиксирующего даты, названия поставленных пьес, имена режиссеров и актеров, а критика-театроведа, горячего и доброжелательного друга и советчика театра, сумевшего показать, где и как театр творчески преуспевал, где совершал ошибки, допускал просчеты, не оправдывал доверия и надежд массового зрителя.
 
Статья эта имеет большое познавательное и воспитательное значение и не только для театра имени Лермонтова, но и для всех театров республики.
 
Из всех статей Косенко о театре, мне кажется, самая значительная, крупномасштабная, проникновенная — это статья-исследование, статья-новелла, статья-художественный портрет пером—«Рассказывает Борис Смирнов». Общеизвестно, что труднейшее, но и благороднейшее дело в области сценического искусства — это создание образа величайшего человека эпохи — философа и вождя, гуманиста и выразителя народных дум, мечтаний и и чаяний — Ленина.
 
В статье о сценическом воплощении образа Ленина критик Косенко выступил во всеоружии знания решений этой творческой задачи. Он как зритель видел, как решали эту задачу на сцене и на экране известнейшие советские артисты Щукин, Штраух, Чссноков; он видел на сцене образ Ленина, созданный Б. А. Смирновым, и, наконец, он встретился с исполнителем роли Ленина Б. А. Смирновым и подробнейше расспросил артиста МХАТа о его работе по созданию образа В. И. Ленина.
 
Б. А. Смирнов поделился с П. П. Косенко не только фактической стороной дела, но и своими переживаниями и раздумьями в процессе создания любимого образа.
 
Вот, например, исповедальные слова выдающегося артиста Б. А. Смирнова, которые воспроизводятся в статье «Рассказывает Борис Смирнов».
 
«Моему товарищу по театру, народному артисту республики Жильцову выпало счастье близко видеть Владимира Ильича, ездить с ним на одной машине. Он говорил мне: «Вообще Ленина играть невозможно — он несценичен». И я согласен с ним и считаю, что это неправильно, когда пишут: «Артист сыграл Ленина». И слово «воспроизвел» тут тоже неточно. Следует говорить «воплотил». Воплотил, исходя из своих внутренних данных, в меру своих человеческих сил, своего сердца, интеллекта, своего чувства ответственности перед народом, своей гражданской страстности, целеустремленности. Поверьте, что не меньше, чем чтение мемуарной литературы, мне дало изучение современности, встречи с нашими замечательными современниками. Ведь ленинские черты воплотились в народе, они живут в характере строителей коммунизма. И любому исполнителю роли Ленина надо пристально вглядываться в окружающую его современность. Если этого не делать, не поможет никакой талант».
 
Интересны в статье и факты о восприятии сценического образа Ленина различными по социально-классовому составу зарубежными зрителями в Нью-Йорке, Лондоне, Париже.
 
Теперь о третьей из обозреваемых книг — Николая Степановича Ровенского «Читая и перечитывая...»
 
Мне уже приходилось давать оценку критическим работам Ровенского.
 
В новой книге Ровенского останавливают внимание содержательные, выверенные по компасу марксистско-ленинской эстетики, статьи «Секретари истории и литература», «Знания уничтожают ложь», «Проблемность», «Национальный характер в произведениях Габита Мусрепова», «Назначение стихотворной строки».
 
Интересна, верна и точна в глубоких размышлениях статья о поэзии Н. А. Некрасова. Не счесть книг, статей, исследований, написанных о некрасовской «музе мести и печали».
 
Казалось бы, сказано о нем все, что можно сказать, исследовано все, что должно исследовать. Но вот казахстанский критик Ровенский пишет об авторе эпопеи «Кому на Руси жить хорошо» статью «Бесстрашие» и находит в некрасовской поэзии новые грани, высвечивает новые оттенки, новые гражданские достоинства,— с позиций социалистического реализма и доказывает, что при всей своей, утвердившейся уже в прошлом веке хрестоматийности, Некрасов звучит в нашей современности, «как живой с живыми говоря».
 
Он жив в поэзии своих прямых учеников и продолжателей — Демьяна Бедного, Михаила Исаковского, Александра Твардовского, в казахской советской поэзии Сакена Сейфуллина, Беимбета Майлина, Кабдыкарима Идрисова, Туманбая Молдагалиева.
 
О неисчерпаемости поэзии Некрасова Ровенский нашел верные, убедительные слова: «Творчество Некрасова не хрестоматийная категория, не остывшее свидетельство настроений и страстей ушедшего века. Значит, он жив. А раз он жив, кто дерзнет утверждать, что знает о нем все?»
 
Поэтический портрет Н. А. Некрасова критикой все еще не дорисован, и мы благодарны Ровенскому за то, что он прибавил в недорисованный портрет новые, зорко увиденные им штрихи.
 
Оценивая новую книгу Николая Ровенского самым положительным образом, мне хочется остановиться на двух его небольших статьях (приближающихся к разновидности рецензий т—оперативных, но неразвернутых, кратких откликов на только что появившиеся книги). Я имею в виду статьи «Удачи и просчеты составителей» (статья печаталась в журнале «Простор») и «Об ответственности перед читателем» (отрывок статьи печатался в московском журнале «Литературное обозрение»).
 
В журнальных публикациях обе эти статьи были более уместны, чем в книге, требующей, как известно, отбора, выверенности да и тональности, исключающей фельетонную резкость. Нам давно известны темпераментность, эмоциональность и некоторые излишества в резкости суждений критика Ровенского.
 
Кто же будет возражать против темпераментности и эмоциональности?
 
Когда выступает критик против идейных противников— «советологов», антисоветчиков и отъявленных ренегатов типа Солженицыных—темпераментность и эмоциональность, страстность, публицистическая заостренность до беспощадности законны, желательны, необходимы. Но вот критик пишет рецензию на двухтомную антологию казахской советской поэзии, вышедшую в Алма-Ате, составленную соратниками по перу критика. Срставители, по мнению критика, допустили большие и малые ошибки и просчеты. Надо ли их замалчивать, затушевывать, еще того хуже, оправдывать и амнистировать? Нет и нет. Но тон делает музыку. И, вероятнее всего, критик в некоторых своих суждениях, вернее, в тоне этих суждений не сдерживает своей темпераментности, и суждения его оказываются на грани с недружелюбным обвинением в безответственности, неумелости, лицеприятельстве. Отсюда — и фельетонная резкость суждений, которой когда-то славились «напостовцы».
 
В короткой статье-рецензии тут и там пестрят такие безотрадные, уничтожающие выражения, как многое взято произвольно, наугад, «трудно понять почему», стихотворения «описательны, идилличны, переполнены пейзажными восторгами». «Мало узнает читатель», «не дает антология верного представления», «он представлен отвлеченными, с полетом болезненного тщеславия размышлениями о тщете жизни», «его нравственная позиция теряется в потоке архаичных, абстрактных метафор и фольклорных условностей». «К сожалению, такие стихи редки», «господствуют в антологии описательность, удаленность от конкретных проблем современности», «нет программных стихотворений, нет четко сформированной нравственной позиции. Общие слова, пейзажи, расхожая публицистика», «ради таких банальных сравнений не стоит тревожить тени великих», «аул не сегодняшний, конкретно исторический, с живыми проблемами, страстями, характерами, а отвлеченный, подкрашенный умилением, романтическими мерцаниями и всевозможными натяжками», «следовало предъявить более высокие требования», «натужная патетика с небогатым набором штампов», «многие, очень многие переводы вошли в антологию недоработанными, а некоторым и вообще не место в столь ответственном издании»... и так далее. Даже там, где критик делает попытку одобрить труд составителей, он не отказывает себе в удовольствии съязвить: «Даже пробираясь на ощупь, можно случайно выйти к нужному пункту. Стоит учесть, конечно, что творчество каждого из названных поэтов, работавших в двадцатые годы, отличалось такой цельностью, что ошибиться в выборе было просто невозможно».
 
А резюме звучит как приговор, не подлежащий ни кассации, ни амнистии:
 
«Что ж, антология без антологизма? Без строгого отбора действительно лучшего, что есть в национальной поэзии? К сожалению, просто объемистый двухтомник, наспех составленный из стихотворений многих, разных и не всегда хороших поэтов, к тому же не всегда удачно переведенных».
 
Так ли это? И да и нет. Да, составители и редакция допустили ошибки и просчеты, но в том, в чем критик видит их безответственность, незнание национальной поэзии, плохой литературный вкуси чуть ли не злую волю, на самом деле было искреннее желание дать читателю антологию советской казахской поэзии с привлечением максимально большего количества поэтов последних десятилетий, естественно, не имевших возможности быть представленными в подобной антологии, изданной в пятидесятые годы. Дело это очень ответственное, многотрудное, и просчеты и ошибки составителей можно и должно было отметить без излишних резкостей и язвительности и не объявлять двухтомник стопроцентным браком, а спокойно отметить его положительные и, к сожалению, неудавшиеся страницы. А то ведь получилось, что безоговорочно отрицательное резюме перечеркивает и то положительное в антологии, что сам критик отмечает в своей статье.
 
В статье «Об ответственности перед читателями» Н. Ровенский разбирает творчество поэтов О. Постникова, А. Крючкова, И. Калашникова, А. Лемберга, В. Вернадского, Н. Душкина и переводы А. Жовтиса. Статья содержательна, хорошо аргументирована, целенаправле-на на формирование хорошего литературного вкуса у читателей стихов, бескомпромиссна к серости и безвкусице.
 
Единственное возражение вызывает в ней только чересчур резкий, повышенно-темпераментный, неуважительный, взрывчатый тон в критике, адресованной А. Лембергу, который не одно десятилетие работает в поэзии Казахстана.
 
Скажу прямо: сборник поэта А. Лемберга «Нитка света» не является творческой удачей, а скорее всего, наоборот, говорит о творческом кризисе, переживаемом поэтом.
 
Разумеется, от временного кризиса, спада в творчестве не застрахован ни один поэт, но разум и совесть в этом случае должны подсказать поэту необходимость воздержаться от издания явно неудавшейся книги.
 
А. Лемберг допустил ошибку, выпустил явно экспериментальную, во многом формалистическую книжку. Но так тонко и глубоко разбирающийся в поэзии Н. Ровенский должен был, на мой взгляд, бережно и терпеливо объяснить поэту, что его «Нитка света» — продукт временного перепада, поисков, заведших его в тупик. Но Ровенский, не сдержав темпераментность, обрушил на голову поэта свои остроумные, но беспощадные, язвительные, далекие от доброжелательности разоблачения.
 
 Часть статьи, посвященной А. Лембергу, чуть не наполовину сострит из цитат из сборника «Нитка света» и эти удачно выбранные Ровенским цитаты говорят сами за себя.
 
Критический разгром книжки А. Лемберга излишне жесток, бесжалостен и вряд ли вытекает из задач педагогики, которой ведь не чужда критика.
 
В заключение этой статьи, которую можно было бы назвать «Критика критики», мне хочется сб всей силой убежденности сказать, что я в нынешних раздумиях о критике — оптимист. Казахстанская литературная критика в наши дни не стоит на одном и том же месте, она набирает силы, растет, идейно-художественная мускулатура ее крепнет, она движется вперед, и в обозримом будущем на критическом участке казахстанской литературы мы уверенностью можем ожидать весомых и зримых достижений.