СУЛТАН СРЕДНЕГО ЖУЗА БАТЫР НАУРЫЗБАЙ
Вот как обрисовывает этого незаурядного воителя в своем романе «Хан Кене» Ильяс Есенберлин: «...К ним быстро шел молодой стройный джигит. Кенесары узнал в нем своего младшего брата Наурызбая — от матери-калмычки. И хоть были они от одного отца, с трудом признавали в них родных братьев. Высокого роста был Наурызбай, плечи — косая сажень, белое продолговатое лицо всегда залитое здоровым румянцем. Нос, рот, глаза, брови и ресницы — все у него крупнее, чем обычно у казахов. Особенно глаза были другие: какие-то странные, чуть роскосые, они смотрели на мир с подкупающим доверием. С висков его ниспадали длинные косы с вплетенными зернами разноцветного жемчуга. К пробивающимся усам особенно шла соболья шапка с красным бархатным верхом. Соболями была оторочена и щегольская горностаевая шуба, у пояса висел красивый серебряный кинжал в узорчатых ножнах.
Он и в бой ходил в этой одежде, только подкатывая при этом правый рукав дорогой шелковой рубахи. Издали узнавали его враги, коща, опустив залитое изнутри свинцом копье, с кличем «Аблай!» мчался он на своем серо-золотистом коне Акаузе. Говорили, что правая рука у него обладает силой четырех джигитов. А уж копье в этой руке не знало промаха, и до сих пор не находилось храбреца, который бы выжидал приближающегося юного батыра... А в обычные дни не было в степи человека добрее и услужливее Наурызбая. Шутником и весельчаком слыл он среди соседей, и дети всего аула любили его...
Сейчас тяжелые брови его были сдвинуты, а глаза выдавали душевное смятение...
Он давно уже был не в себе, юный батыр. Тоска по родине, которую пришлось покинуть, одолевала его. Как только закрывал он глаза, виделся ему прекрасный зеленый ковер Са-рыарки, голубовато-сизые вершины далеких гор, величественные громады скал. Часто снились ему прозрачные горные озера, в которых отражаются вершины вековых сосен, мятежные полноводные реки, неистово бьющиеся в каменистые берега. В такие минуты ему казалось, что он слышит чей-то знакомый и печальный голос, призывающий его, молящий о помощи. И снова погружались его мысли в бушующие волны далекого Борового озера, уносились оперенной стрелой к вершине Окжетпеса. Одиноко плыл в бескрайнем синем небе родины беркут-великан, и разрывалось на части сердце Наурызбая.
Если бы мог он полететь туда, ще прошли детство и юность, где познал он материнскую ласку и первую любовь, то ни минуты не сидел бы он в этих опостылевших местах. Но нельзя сейчас возвращаться в Кокчетау, где процветает Конур-Кульджа и другие прихлебатели белого царя. На молодого орла, прикованного к своей подставке, похож он, батыр Наурызбай. Из сурового шелка свита его веревка, и тщетно клекотать, пытаться освободить связанные ноги...
Не понимал Наурызбай, чего они ищут на пустынных берегах Сырдарьи. Чего они хотят — спасти свои собственные шкуры? Не лучше ли сражаться там, на родной земле, которая придает силы своим сыновьям! Как могут они освободить Са-рыарку, находясь от нее за сто конных переходов? Или, может быть, здешний тамариск, ковыль и типчак лучше кокчетаус-кой таволги и караганника?
Он не понимал политики своего отца Касыма-торе и старших братьев — Есенгельды и Саржана, сколько ни объясняли ему необходимость выжидания. Одно джайляу в Сарыарке было дороже для него всего Кокандского ханства со всей поддержкой, которую оно могло бы оказать их делу...
С утроенной силой стала грызть его тоска со вчерашнего дня, когда приехал вольный батыр Кудайменде. А сюда Наурызбай пришел, чтобы поговорить наедине со своим братом. Его острые глаза разглядели Кенесары в безбрежной степи...
— Почему ты так плохо выглядишь, мой маленький торе? — спросила у него, улыбаясь Кунимжан. — Не заболел ли ты?..
Наурызбай, не в силах скрыть своего состояния, сокрушенно повесил голову:
— Это правда, невестка... Душа у меня болит, сердце ноет, что-то давит в груди...
Кенесары, хорошо знавший эту болезнь, промолчал. Кунимжан попыталась подбодрить молодого батыра:
— Не всегда будут черные тучи, когда-нибудь взойдет и солнце. И недуг твой пройдет...
— Когда же это будет?
— В степи все зависит от коня.
— Не вижу отсюда, куда можно было бы помчаться не оглядываясь. На загнанного в овраг волка похожи мы здесь. И как бы ни гордились волчьей отвагой, прячемся в яме!
Кенесары внимательно посмотрел на младшего брата.
— А ты знаешь, что страшнее всего волк, когда вылезет из логова? Напрягись, покрепче прижмись к земле и готовься к прыжку, мой Науанжан!..
— Нет, Кене-ага... — Наурызбай тяжело вздохнул. — Волк делает прыжок из логова только перед смертью!
— Бывает, что он уносит на тот свет и своего врага...
Молодой батыр упрямо мотнул головой.
— Люблю сам подстерегать врага. А где это удобней делать, как не на Сарыарке? Там все есть: овраги для засады и степь, где даже ветер не догонит меня...
То же самое чувство испытывал Кенесары, однако для батыра послушание старшим — первая заповедь. И он со свойственной ему сдержанностью напомнил это:
— Орленок, рано вылетевший из гнезда, быстрее стареет. Не торопись выбирать себе путь, пока живы твои старшие братья...
Наурызбай потупился. Больше всех на свете любил он своих братьев. И самым дорогим для него было мнение Кенесары.
— Я слушаю тебя, Кене-ага!.. — тихо сказал он».
О братьях султанах-батырах Кенесары и Наурызбае еще при их жизни слагались легенды, песни, поэмы, воспевающие их как несгибаемых борцов за независимость Казахского ханства. Наурызбай был ближайшим сподвижником Кенесары, жившим рядом, сражавшимся бок о бок и погибшим вместе с ним в неравном бою с отрядами киргизских манапов. К этому последнему бою мы поневоле придем вместе с Кенесары и Нау-рызбаем, а пока что можно вернуться к первому крупному бою — штурму Акмолинской крепости. Наурызбай мчался со своими джигитами к высоким ее стенам с такой отвагой, что, казалось, он много раз ходил на приступ... И эта отчаянная храбрость сопровождала Наурызбая во всех сражениях. Порою она затмевала веления разума, и тогда лишь чудо спасало героя. Так случилось в бою, когда он во главе пятисот джигитов пытался разбить пятитысячный, хорошо вооруженный отряд полковника Бизанова. Стремительной лавиной неслась конница Наурызбая на его лагерь и была встречена сильным ружейным огнем. Многих казахских воинов сорвали пули с неудержимо мчащихся боевых коней, был ранен и едва выведен из-под шквального огня сам Наурызбай. Спасибо беглому русскому солдату Николаю Губину, дважды спасшему его от смерти.
Что интересно, начинал Наурызбай свою военную карьеру на скакуне Акаузе (Белоротый), а закончил — на не менее знаменитом Кызылаузе (Красноротый). Этот быстрый, как ветер, аргамак был подарен Кенесары-хану, а тот подарил его брату. Вот что пели певцы об одном из боев с участием Наурызбая на Кызылаузе:
В этот день испытывается гордость
джигита и коня...
Умершему человеку нет возврата
в этот мир!
Был между кара-киргизами славный батыр Бедер, внук Каная.
Он выехал, вызывая на единоборство
Наурызбая,
Наурызбай вышел на бой с ним
на статном коне Кызыл-Ауыз.
На этот раз один Бог помог Наурызбаю...
Коща они сошлись лицом к лицу,
когда сломали копья,
Батыр Бедер полетел со своего коня, как падает тюбетейка с головы.
Скакун Белоротый был как светлая заря жизни султана Наурызбая, а Кызылауз — как кровавый величественный ее закат. На Кызылаузе не ведающий страха Наурызбай-батыр с боевым кличем «Абылай!» скакал рядом с Кенесары-ханом на плотные ряды окружавших их киргизов. Силы были слишком, слишком неравны...
Кенесары, когда его любимому сыну Сыздыку было пять лет, спросил у него: «Хочешь ли стать батыром?» И мальчуган выпалил: «Да! Еще большим, чем мой дядя Наурызбай!»
Наурызбай был образцом для начинающих батыров.