2. 2. ЗАДАЧИ ДВИЖЕНИЯ "ПРОМЕТЕЙ”
Движение “Прометей” отличалось от других эмигрантских организаций долголетием, которое обычно зависит от уровня значимости цели и задач. Русские эмигрантские круги начала XX в. были двух толков: те, кто выступал за восстановление монархии, и те, кто желал возврата к периоду Временного правительства. Но и те, и другие были единодушны в необходимости сохранения "единой и неделимой России”.
Задачи, которые ставили перед собой прометеевцы, были следующие:
• пробуждение политического сознания советских трудящихся вербальными средствами и приобщение прометеевских народов к политическим формам борьбы при одновременном совершенствовании теоретических и практических основ национального движения и методов борьбы за национальную независимость;
• формирование отношения европейского и мирового сообщества к общероссийской проблеме, в частности, к большевизму и нарождающемуся сталинскому тоталитаризму.
Цель — обретение прометеевскими народами права на самоопределение.
Масштабный антибольшевистский блок "Прометей” не был объектом изучения советской науки, так как невозможно было опровергнуть доводы и аргументы прометеевцев» В отличие от публикаций других эмигрантских изданий труды прометеевцев содержали достоверную и аргументированную информацию о ситуации в мире, внутренней и внешней политике большевиков. В работах советских исследователей "Прометей” не упоминался, но советские спецслужбы постоянно "опекали” лидеров национальных движений, находившихся в эмиграции, так как "работа с эмиграцией в двадцатые-тридцатые годы была определена для органов госбезопасности, в том числе внешней разведки, как одна из приоритетных задач” [151].
Из доступных на сегодняшний день источников ивестно, что деятельность движения была сконцентрирована на двух участках: варшавском и парижском. Варшавский участок объединял идейно-творческие прометеевские ячейки, куда вошли Восточный институт, О КМ [152] и газета “Wschod” ("Всход”, т. е. "Восток”), сотрудничавшие с центрами прометеевской эмиграции. Восточный институт занимался проведением исследований, подготовкой прометеевских кадров со знанием многих языков, организацией лекций и конференций, привлечением к своей работе представителей различных народов России. Со временем при институте были организованы польское ориентальное молодежное общество, польско-кавказское и польско-тюркское общества [153].
По признанию Владислава Пельца [154], практические организационные формы и идейные установки разрабатывались в первоначальный "период лихорадочной активности”. В 1929 г. появился варшавский клуб "Прометей”, функция которого заключалась в организации встреч для обмена мнениями с видными прометеевскими деятелями [155].
Парижский участок работы объединял все национальные эмигрантские центры, которые строили свою деятельность, следуя идейным установкам и опираясь на разработанные в Варшаве пропагандистские материалы. Комитет дружбы, возникший в 1934 г. в результате объединения представителей прометеевских народов, имевших ранее свою государственность, был аналогичен варшавскому “Прометею”, но действовал независимо, лишь согласовывая с ним свою работу. В состав Комитета дружбы помимо представителей кавказской, украинской и туркестанской эмиграций входили также западные журналисты и политики. Первым председателем Комитета был Акакий Чхенкели [156] .
“Прометей” имел свой печатный политический орган — журнал “Рrоmethёе”, выходивший в Париже на французском языке. Его тираж насчитывал тысячу экземпляров, которые рассылались министрам и политическим деятелям капиталистических стран: Польше — 109 экземпляров, Франции — 323, Турции — 91, Сирии — 70, Египту — 70, Германии — 65, Швейцарии — 49, Англии — 25, Ираку, Иордании, Румынии, Чехословакии — по 20, Италии — 13, Бельгии — 12, Финляндии и США — по 5, Персии — 6, Австрии — 4, Испании — 2, Албании, Венгрии, Эстонии, Литве, Латвии, Австралии, Японии, Болгарии, Норвегии, Китаю, Швеции — по 1 экземпляру; 8 экземпляров посылались на Украину [157]. Ежемесячник был основан Комитетом независимости Кавказа (Грузия, Азербайджан, Северный Кавказ), который был не только его издателем, но и владельцем. Мустафа Чокай начал сотрудничать с журналом в 1927 г. и стал членом его редакционного комитета. Главным редактором был Георгий Гвазава [158], затем, после реорганизации движения в 1938 г. журнал стал выходить под названием “La Revue de Promethee”, а редакционный комитет возглавил Александр Шульгин. Журнал просуществовал почти 15 лет (с 1926 по 1940 г.), случай также редкий по своему долголетию для эмигрантских изданий.
Среди редакторов журнала, как указывает Этьенн Копо [159], были такие видные политические деятели, как бывшие главы государств Акакий Чхенкели, Мэмет Эмин Ресулзаде [160] и Ной Жордания [161], бывший украинский министр Александр Шульгин [162].
В рамках деятельности движения выходили журналы на других языках, каждый представлявший то или иное национальное движение. В их числе был “Яш Туркестан”, издаваемый Мустафой Чокаем.
Со временем сеть движения “Прометей” расширилась: его секции располагались, образуя полукольцо, вокруг СССР от Хельсинки до Токио через Варшаву, Берлин, Париж, Стамбул, Шанхай, Мукден [163].
Движение “Прометей” нашло в дальнейшем поддержку со стороны Министерства иностранных дел Франции, при покровительстве которого был создан Комитет “France — Orient” [164] (“Франция — Восток”), ставший опорой прометеевского движения в этой стране. В состав Комитета входили генералы, бывшие министры, писатели, послы. В 1929 г. Комитет возглавил председатель Сената Франции Поль Думер. В списке членов Комитета фигурирует имя М. Чокая [165].
В Швейцарии прометеевцы опирались на Жана Мартэна, директора газеты “Journal de Genbve” (“Женевская газета”), поддерживал их также министр иностранных дел Джузеппе Мотта [166], который одновременно представлял Швейцарию в Лиге Наций [167].
Особое место в жизни “Прометея" занимала Турция, которая, как отмечает Этьенн Копо, служила промежуточным пунктом при поставке из СССР информации, отличавшейся всегда большой степенью достоверности. Через Трабзон, Игдир, Эрзурум, Стамбул прометеевские связные переправляли в Европу самые свежие сведения, в том числе о репрессиях в СССР.
Масштабность и влияние “Прометея" признают и офицеры советских спецслужб, отмечая, что “ни по своему кадровому составу, ни по размаху деятельности” эта организация не имела своих аналогов [168].
Этьенн Копо видит одну из удивительных особенностей движения в его “почти всемирном масштабе". Так, со ссылкой на периодическое издание “Istikldl” (N 32, 1933), выходившее в Берлине, французский исследователь отмечает разностороннюю деятельность прометеевского клуба в Харбине, в частности, приведя в качестве примера организацию им конференции, посвященной Исмаилу Гаспралы (N 37, 1933). Этьенн Копо пишет также: “Архивы Мустафы Чокая свидетельствуют о существовании в 1935 г. в Мукдене Центрального Исполнительного Комитета тюрко-татарских религиозных и национальных обществ Идель-Урала и содержат список с двадцатью адресами обществ и отдельных представителей в городах Токио, Кобэ, Нагойя, Кумамото, Кейо (Корея), Харбин, Хайдар, Шанхай, Тень-Цзинь, Кирин, Дайрен. Эта прометеевская сеть смыкалась с коммерческой сетью татарских торговцев пушниной” [ 169].
Оппозиционный характер деятельности “Прометея” выражался в жесткой критике идеологических основ советского режима. И не только. Прометеевцы приводили свои мнения и доводы при обсуждении животрепещущих проблем национальностей, обнаруживая иное видение проблем, в корне отличающееся от мнений советских идеологов. Дискуссии проводились в ходе организуемых прометеевцами семинаров и диспутов, куда приглашались деятели самого разного политического толка, включая представителей белой эмиграции.
На страницах журнала “Promethee" чаще всех публиковали свои аналитические материалы М. Э. Ресулзаде, Мустафа Чокай, Георгий Гвазава, Мир Якуб Мехтиев. Авторами многих статей являются Александр Шульгин и его соотечественник М. Данко, бывший грузинский президент Ной Жордания, грузинский представитель в Женеве Харитон Шавишвили. Некоторые публикации подписаны псевдонимами, и, по мнению современных исследователей, это иногда затрудняет идентификацию авторов [170].
Этьенн Копо подчеркивает, что “Прометей” по своему составу и уровню организации своей деятельности был “образцом эмигрантского движения" [171], благодаря чему даже по истечении десятков лет труды прометеевцев являются для современных исследователей самым достоверным и авторитетным источником изучения истории антибольшевистского движения [172].
Таким образом, главной задачей движения “Прометей" на начальном этапе было разоблачение в глазах мировой общественности тоталитарной сущности большевистского режима в СССР. С этой целью лидеры национальных движений занимались расширением сети движения, вовлекая в свои ряды новых членов, пробуждением политического сознания угнетенных народов России, помогая тем самым в их борьбе за право самим определять свою судьбу.
Со временем обстановка в мире и ситуация внутри движения потребовали от прометеевцев реорганизации движения. Журнал с новой ориентацией и новым названием — "La Revue de Promethee" — как указывает Мустафа Чокай, отвечал тем политическим реалиям, которые сложились к этому времени в мире.
По истечении семилетнего срока движение претерпело определенную эволюцию и вышло на новый уровень. Теперь оно нуждалось в новых идеях и новых формах пропаганды. В 1936—1937 гг. на основании предварительных исследований были разработаны “Замечания по вопросу реорганизации “Прометея” в Париже”, автором которых был В. Пельц [173].
В документе отмечается, что рост авторитета и популярности движения привел к “разрыву первоначальных рамок”. Подчеркивается также, что “эволюция “Прометея” пошла в сторону объединения всех народов, угнетаемых Россией, на идейно независимой от руководящих центров эмиграции общей платформе борьбы с Россией как “тюрьмой народов”, а также признания права на независимость всех без исключения народов, даже тех, кто не имеет в эмиграции легальных представительств”. “Прометей”, говорится в документе, стал “интернационалом угнетенных” [174].
В ходе подведения итогов семилетней деятельности движения были отмечены достижения и недостатки и, что очень важно, были установлены природа и причина конфликтов. Конфликты возникли по вопросу о праве быть представителями национальных интересов, а также по вопросам организационного руководства. Но гораздо большую опасность представляли конфликты между “Прометеем”, как идеологически целым, с национальными концепциями отдельных его членов. Речь шла о спорах по поводу государственного суверенитета отдельных национальностей на тех территориях, на которые претендуют другие народы [175].
Эти конфликты, по мнению Владислава Пельца, вызваны следующими обстоятельствами:
а) отсутствием единых идеологических установок и единой организационной формы для всего прометеевского движения, в том числе и клуба “Прометей”;
б) отсутствием тесной координации в работе между “Прометеем” и польскими идейно-творческими прометеевскими ячейками [176].
По мнению В. Пельца, ликвидация недостатков была вполне возможной. Для этого требовалось добиться понимания руководящими центрами того, что развитие прометеизма не угрожает ограничением объема их политической деятельности; вопрос заключается лишь в разграничении сферы и плоскости, в которых будет проходить их дальнейшая деятельность.
Путь преодоления конфликтов видится автору "Замечаний” в совершенствовании идеологии "Прометея” Основополагающим должен стать принцип о том> что “прометеизм является единым фронтом всех угнетенных, борющихся за независимость, а не объединением политических организаций”, представляющих бывшие государства и нынешние политические интересы этих государств.
Движение "Прометей” со временем сконцентрировало вокруг себя "не только непосредственно заинтересованные элементы, являющиеся представителями конкретных государственных или национальных интересов, но также и эмоциональные элементы, имеющиеся у истоков великих национальных революций” Этот процесс эволюционным путем привел к этапу, испытанному Юзефом Пилсудским, — этапу революционно-национальной динамики. Дальнейшая задача, по мнению авторов новой идеологии движения, состояла в совершенствовании организационных форм для закрепления и обеспечения прогресса революционно-национального динамизма движения, ставшего уже не чем иным, как "интернационалом народов, угнетаемых Россией”:
"Прометей” не занимает никакой определенной позиции по Отношению к текущей политике и дипломатической акции того или иного комплекса государств на международной арене. "Прометей” должен иметь право проявлять национальный радикализм для того, чтобы самым эффективным образом создать революционную динамику. Радикально-национальные тенденции не должны ему ставиться в вину и не должны неправильно расцениваться как фашистские симпатии и тем более не должны рассматриваться как измена интересам народа” [177].
Важным для этого этапа деятельности было трансформировать движение в некий центр, "мобилизующий революционно-национальные устремления”, объединив в своих рядах самые широкие общественные круги угнетенных народов, находящихся в эмиграции.
В реализации этой задачи важная роль была отведена Восточному институту в Варшаве как учреждению научного характера, призванному снабжать "Прометей” наиболее эффективным для его деятельности на международной арене оружием — пропагандистскими материалами.
Деятельность парижского клуба, указывается в документе, отмечена трудностями как формально-правового, так и идеологического характера.
Формальные затруднения возникли среди участников парижского клуба из-за идеи своей причастности к избранным, которая укоренилась в сознании некоторых представителей, что, по сути, восходит к периоду российского Учредительного Собрания, где представительство было связано с делением народов на первую и вторую категории. Возникновение элитаризма имело и другие объективные причины: политические возможности на международной арене Грузии и Украины были шире, чем политические возможности идель-уральского или казацкого движения, так как Грузия и Украина в отличие от других обладали ранее своей государственностью и имели в западноевропейских государствах легальные дипломатические представительства.
Для тогдашнего состояния прометеевского движения важно было понимание членами движения того, что реорганизация не направлена на ущемление прав каких-либо народов. Она была нацелена исключительно на то, чтобы "перенести работу “Прометея” из плоскости социального представительства политических интересов в плоскость идейно-воспитательного движения, основанного лишь на социальных моментах”.
Идеологические затруднения квалифицировались идеологами движения как наиболее серьезные, так как они “вытекают из глубоких идейных течений и современной конфигурации прометеевской эмиграции”. Под этой формулировкой понималось признание факта влияния на прометеевцев других идейных течений и политической конъюнктуры, привнесенных извне.
В документе кратко описывается обстановка в Европе в целом, а также та, что сложилась вокруг “Прометея”. Расстановка политических сил и, соответственно, идейных течений в Европе середины тридцатых годов вызывали “брожение умов”, особенно среди молодежи, подверженной националистическим идеям. Отмечается, что “радикализм молодежи усиливает динамику освободительных стремлений”, а ему противостоят "леводемократические симпатии старого поколения". Такое состояние вещей приводит не только к еще большему обострению конфликта “отцов и детей”, но и, что очень важно для прометеевцев, “затрудняет консолидацию прометеевского фронта в Париже”.
Идеологи “Прометея” считают в таких условиях самым верным средством не организацию борьбы против тех или других идей, а умелое направление в нужное русло националистических тенденций молодежи, признавая и понимая реальную политическую конъюнктуру на Западе. А конъюнктура свидетельствовала об интересе, проявляемом к прометеизму такими странами, как Италия, Германия, Англия, Япония и, в определенной степени, Турция. Каждая из этих стран, в особенности фашистских, лелеяла надежду использовать прометеизм для реализации своих империалистических задач. В этом контексте идеологи “Прометея”, по их признанию, были “заинтересованы в том, чтобы использовать положительные моменты конъюнктуры, используя одновременно укоренившееся идеологически неблагожелательное отношение, и в нужной для прометеевцев степени ослабить симпатии их друзей к возможным новым европейским контрагентам Германии и Италии”. Имелось в виду, что в момент борьбы идеологий фашизма и большевизма за мировое господство тянущаяся к радикальным националистическим идеям политически неокрепшая молодежь, с одной стороны, и те из эмигрантов, кто придерживался русофильских тенденций, с другой, могли создать ситуацию кризиса и поколебать устои прометеизма. Выход виделся в “мобилизации антикомпромиссных настроений внутри эмиграции” и это было сочтено одной из самых безотлагательных задач реорганизованного в Париже “Прометея”
Комитет дружбы в Париже, отмечается в “Замечаниях”, придерживался в своей работе принципа элитаризма, оказывая поддержку только представителям прометеевских народов, имеющих свои государства. Это привело к принципиальным расхождениям между варшавской и парижской организациями, которые усугубились с возникновением брожения внутри эмиграции [178].
Вопрос реорганизации Комитета дружбы, по мнению идеологов движения, должен решаться “путем общего обсуждения сущности реорганизации, ее обоснования с представителями руководящих центров эмиграции в Париже” [179]. На базе совместного обсуждения должна быть избрана делегация на съезд “Прометея”, где были приняты окончательные обязующие решения.
Эта эволюционная фаза потребовала придания прометеевскому движению по возможности точных, но одновременно гибких форм интернационала, что стало бы “действительно мощным оружием в борьбе с Россией”. Поэтому новая, усовершенствованная, идеология прометеевского движения была сконцентрирована в следующих 10 пунктах:
1) прометеизм является движением всех без исключения народов, угнетаемых Россией;
2) “Прометей” всеми силами содействует стремлениям, направленным к тому, чтобы вызвать национальную революцию на территории СССР;
3) “Прометей” избегает всякого рода доктрин как в социальной, так и экономической области;
4) в прометеевском движении имеют право участвовать не только народы с выкристаллизовавшимися уже национальными отличиями и ясными стремлениями к независимости, но и те, у которых только теперь нарождается национальное самосознание и стремление к национальной независимости, и даже племена, которые в настоящее время только переходят на высшую национальную стадию (сибирские племена);
5) прометеевское движение содействует борьбе за независимость и свободу на территории СССР; во всех ее формах оно оказывает поддержку всякого рода проявлениям распада на национальные элементы и племена и старается вызвать брожение националистического характера на тех территориях, где население проявляет пассивность;
6) “Прометей” не выступает в интересах одного народа или объединенной группы народов, а всегда выступает как единый фронт угнетаемых от имени всех угнетаемых, в защиту основных интересов всех угнетаемых;
7) защиту основных интересов всех угнетаемых следует понимать как защиту на международной арене права на независимость и самоопределение всех народов, угнетаемых в СССР, как систематическую разъяснительную акцию на международной арене с целью разоблачения насилия, совершаемого над угнетаемыми народами в СССР, как пропагандистскую акцию, научно и исторически обосновывающую идею национальной неоднородности СССР, а также необходимость распада советской империи на отдельные национальные государства;
8) споры о суверенитете государств над спорными территориями несущественны и недопустимы;
9) “Прометей”” не является конгломератом организационных единиц, не является также органом, состоящим из представителей тех или иных правительств, центров, партий. Он является организацией в политическом и формальном отношении совершенно независимой;
10) “Прометей” мобилизует членов по их собственной воле и под их собственную ответственность, не беря на себя никаких политических обязательств по отношению к национальным центрам, но он, с другой стороны, не навязывает никаких формальных ограничений своим членам по отношению к их руководящим центрам [180].
Анализ новой идеологической платформы “Прометея” отчетливо показывает, что она ориентирована на дальнейшую демократизацию движения: его идеология не содержит призывов ни к террористическим актам, ни к вооруженному свержению советского строя. “Прометей” считал своей основной задачей содействие угнетенным народам в их стремлении обрести национальную независимость, и это содействие выражалось в политическом просвещении и привитии культуры совместного ведения политической борьбы. Вот почему в анализируемых “Замечаниях” указывается, что “национальные руководства должны относиться к прометеизму как к идейнополитическому движению с воспитательными тенденциями по отношению к угнетаемым народам и пропагандистскими — по отношению к внешнему миру”[181] .
Очевидно, что секрет долголетия движения и его образцовость, отмеченные французским исследователем Этьенном Копо, заключались в тяготении движения утвердить такие извечные ценности, как демократия и политическая культура.
Идеологическая программа движения, таким образом, сконцентрировала в себе основные принципы национальных движений за независимость.
Польские идеологи “Прометея” предлагают также новые организационные формы движения, способные обеспечить проведение в жизнь идеологических принципов, продиктованных “необходимостью изменить существующие формы как непригодные и ликвидировать децентрализацию отдельных клубных ячеек”.
Реорганизации подлежал и печатный орган “Promethee” Изменение его установок и обновление состава редакции были главными пунктами этой реорганизации. До этого времени “Promethee” считался органом Кавказской Конфедерации [182]. В “Замечаниях” подчеркивается, что “с точки зрения справедливости, было бы неправильно и тактически неблагоразумно отнимать этот орган у его хозяев” и “только в случае полной невозможности договориться пришлось бы создать в Париже новый независимый орган”
В 1938 г. состоялся всеобщий конгресс движения “Прометей” Мустафа Чокай пишет Адашу о реорганизации печатного органа.
“Ножан, 10 мая 1938 г.
Дорогой Адаш [183],
1) журнал “Прометей” выбыл из рук прежних его хозяев. Вместо него будет выходить другой. Последним “козырем” “Прометея” было напечатание им резолюции грузинского митинга, требующей пересмотра кавказско-турецкой границы и аннулирования Карсского договора [184]. Мы вынуждены были отмежеваться от этого и заявить открыто на страницах нашего журнала, что за “Promethee” мы не несем никакой ответственности, что никакого вообще участия в этом кавказском органе мы не принимаем.
2) Вторая новость. Это выход Жордания из бюро партии. Означает ли это также его уход с поста лидера национального центра, сказать не берусь. Он остается, конечно, в партии, а партия — во Втором Интернационале [185]. Значит, вее остается по-прежнему. Но внешне это производит впечатление. Впечатление усиливается еще от того, что, как передают, ушел-то он из бюро партии не без давления извне. Говорят, их партийный орган начал выходить без обычного лозунга “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Но французские социалистические газеты, даже коммунистическая “Юманите”, выходят без этого лозунга” [186].
Из содержания письма ясно, что журнал уже не принадлежит Кавказской Конфедерации. В мае 1938 г. журнал “Promethee” перестал выходить. На страницах “Яш Туркестана” Мустафа Чокай пишет об этом сдержанно: “По поводу помещенной в декабрьском (133-м) номере “Promethee” резолюции касательно турецко-кавказской границы наши читатели-туркестанцы обращаются к нам с вопросом, в какой мере ТНО или отдельные туркестанцы несут ответственность за журнал “Прометей”, на обложке которого стоит название нашей страны.
В ответ сообщаем, что ни ТНО, ни отдельные туркестанцы никакой ответственности за журнал не несут. “Promethee” -— орган кавказцев (Азербайджан, Грузия, Северный Кавказ). С января 1934 г. туркестанцы не принимают участия в этом журнале” [187] .
В октябре 1938 г. редакцию прометеевского журнала возглавил украинец Александр Яковлевич Шульгин. Журнал стал выходить под новым названием — “La Revue de Promethee”. Мустафа Чокай сообщает эту новость Адашу:
“Ножан, 15 июля 1938 г.
Дорогой Адаш, из прилагаемого к этому письму материала (вырезки из журнала “Северный Кавказ”) вы видите, что “Прометей” начинает менять курс, т. е. направление своей идеологии. Он начинен “духом новых времен”, как его излагает вдумчивый и, несомненно, один из искренне преданных прометеизму представителей молодого поколения — г-н Бончковский [188].
Вы прочтете сами речи выступавших по “духу новых времен” ораторов. Прочтете и резолюцию, принятую по поводу этого доклада. Все там знаменательно. Знаменательно и то, что резолюция эта, конечно, не в духе всех членов кавказского объединения. Вот этим новым духом был овеян как будто и собравшийся в В[арша]ве “конклав” [189].
“Начиненный духом новых времен” журнал имел ясную и четкую идеологическую ориентацию. В редакционной статье “La Revue de Promethee” отмечается, что “журнал посвящен изучению проблем национальностей Восточной Европы, Центральной и Северной Азии и ставит задачу предоставления по возможности полных документальных данных о жизни народов, находящихся под московским игом, об их политических целях, национальной культуре, этнологии, истории. Редакционная коллегия журнала объединила известных специалистов в этих вопросах и предоставила видным деятелям, равно как и организациям этих народов, возможность свободно защищать свое правое дело”. Указывается также, что журнал будет “отдавать предпочтение изучению и выявлению теоретических аспектов проблем, на которых основываются различные национальные движения, с тем, чтобы можно было применять их на практике” [190].
Хотя издатели довольно сдержанно определили свои задачи, журнал нес читателю не просто массу разнообразной информации. Статьи были злободневны, они не только будоражили ум. Их воздействие на читателя было необычайно сильным: журнал публиковал разносторонний анализ самых острых проблем с приведением мнений специалистов самого высокого уровня, оппонировал различные точки зрения, давал обоснование того или иного утверждения с приведением документов и неопровержимых фактов. Читатель невольно оказывался в плену автора, одновременно воспринимая материал как своеобразный интеллектуальный тренинг. Материалы сохраняют эту силу и сейчас, влияя на мировоззрение современного исследователя, который попадает под воздействие доводов прометеевских авторов и обнаруживает новое видение известных фактов и событий. Поучительна и сама манера ведения дискуссии прометеевцами: корректность и политическая культура, помноженные на объективность и беспристрастность изложения фактов и событий, их интерпретация с непременным соблюдением логики аргументации.
Именно такой характер обмена мнениями, когда каждая из сторон придерживается “устойчивой логики и определенного морально-политического уровня”, по глубокому убеждению Мустафы Чокая, является единственно верным, открывающим путь к истине [191].
В сентябре 1939 г., после подписания советско-германского пакта, движение однозначно становится на сторону Польши, Франции и Англии. Подписание советско-германского пакта было потрясением не только для прометеевцев: такой политический шаг Сталина вызвал разочарование и у левых европейских партий [192].
Сложность политической обстановки этого периода сказывалась на настроениях всей российской эмиграции. Так же, как для большинства белоэмигрантов признание СССР Францией в 1925 г. означало крушение надежд, подписание советско-германского пакта вновь внесло смятение в их ряды. А некоторые представители либерально-демократических партий во главе с Василием Маклаковым [193], не сумев определить для себя какую-либо политическую платформу, занимали выжидательную позицию [194].
Мустафа Чокай, Александр Шульгин, Мир Якуб [195], Ной Жордания обращаются к своим соотечественникам с призывом объединиться перед лицом германо-советской коалиции. Передовая статья последнего (№ 8— 9 от 25 апреля 1940 г.) номера журнала пронизана чувством восхищения героическим примером сопротивления финнов [196] и призывает читателей не выбирать “между чумой и холерой”. Помочь угнетенным народам, “помочь” Советскому Союзу исчезнуть, способствовать его распаду на естественные национальные составляющие означает победить “холеру” и одновременно подготовить конец “чуме”” [197].
В свете задач движения политико-пропагандистская работа велась про-метеевцами в форме докладов, дискуссий, нот и других форм обращений к международным организациям и правительствам западных стран, а также в форме лоббирования.
Собрания и дискуссии, организуемые по инициативе прометеевцев в помещении штаб-квартиры движения с приглашением какого-либо лектора, вызывали большой интерес у общественности, в особенности, если они проходили с участием русских эмигрантов. Протоколы собраний публиковались на страницах “Promethee”. Немалая часть пропагандистской работы велась на страницах периодических изданий. Как отмечают российские авторы, в составе редакционного комитета журнала “Promethee" были рядовые члены и специальные. Последние были представлены представителями украинской и туркестанской эмиграции.
Среди самых злободневных проблем социально-политической жизни народов СССР, поднимавшихся на страницах прометеевских периодических изданий и раскрывавших истинную сущность взаимоотношений между властью и народом, одной из центральных была тема национализма. Именно при Сталине в советском обществе слову “национализм” была придана исключительно негативная коннотация. Быть националистом считалось более чем предосудительным и было неразрывно связано с жестокими репрессиями. Национализму противопоставлялся пролетарский интернационализм. На деле возникновению проблемы национализма с первых дней установления своей власти способствовали сами большевики. Борьба с национализмом велась в СССР в течение всего периода существования советской власти. Мустафа Чокай приводит выдержку из официального органа Советов, газеты “За правду”, которая в номере за октябрь 1928 г. пишет о том, что “одним из условий развития национализма в странах, где живы воспоминания о русской политике царской автократии, вне сомнения, является великорусский шовинизм”. О том, что великорусский шовинизм поддерживается и нагнетается большевиками, признает газета русских коммунистов “За партию”:
“Великорусский шовинизм имеет следующие проявления:
— европейцы пользуются исключительным правом на получение квартир в новых домах;
— в плачевном состоянии находится все, что имеет отношение к культуре национальных меньшинств;
— административные органы отказывают туркестанцам в повышении зарплаты;
— распространены случаи притеснения нерусских рабочих, т. е.
туркестанцев, со стороны административных органов;
— в школах туркестанцев называют дикими азиатами.
Все эти факты, как указывает Мустафа Чокай, констатируют и признают также г-н Домбал в газете “Правда Востока” от 31 октября 1928 г., секретарь бюро ЦК русской компартии Центральной Азии г-н Зеленский, а также г-н Нодель, являющийся главным редактором газет “За партию” и “Правда Востока” [198].
Совокупность нациообразущих признаков (языка, традиций, религии, истории, культуры), присущих определенной социальной общности людей, принято считать национализмом. Деформации этого понятия в СССР способствовал ряд факторов. В первую очередь то, что национальная политика, проводимая большевиками, была подчинена пролетарскому принципу. Как отмечают Александр Беннигсен и Шанталь Лемерсье-Келькеже, желание большевистских вождей решить в кратчайший срок национальный вопрос в многонациональном государстве, где народы нерусского происхождения находились на разных уровнях развития, вызвало у населения на местах естественную реакцию отторжения навязываемых большевиками ценностей. А предложенная национал-коммунистами политико-экономическая программа, исходившая из национальных нужд народов Центральной Азии, была отвергнута Москвой, которая сочла приемлемым в СССР только один-единственный стиль большевизма — русский [199].
Газета “Правда” за № 31(6637) в своей передовой статье, озаглавленной “РСФСР”, писала 1 февраля 1936 г. следующее: “Все народы — участники великой социалистической стройки — от самых маленьких до самых больших — полноправные советские патриоты... И первым среди равных является русский народ, русские рабочие, русские трудящиеся, роль которых во всей великой пролетарской революции, от первых дней до нынешнего блистательного периода ее развития, исключительно велика...”
Реакция М. Чокая на публикацию “Правды” была высказана в статье “Кенес патриотизмшен орыс ултшылдыгына” (“От советского патриотизма к русскому национализму”), в которой он подвергает жесткой критике позицию коммунистической партии. Передовица "Правды” не оставляет у него сомнений относительно сталинского курса в национальном вопросе: по существу, это отождествление в максимальной форме власти и русской нации. Мустафа Чокай приводит высказывание последнего царского губернатора в Туркестане генерала Куропаткина: "Нас, русских, и вас, туркестанцев, связывают родственные узы. Мы — ваши старшие братья. А по вашему обычаю старший брат имеет право наказывать младшего. И это надо принимать как должное”.
Мустафа Чокай пишет, что мир наконец узнал истинное значение, вкладываемое большевиками в понятие "диктатуры пролетариата”. С учетом внутренних конфликтов и в контексте внешнеполитической ситуации, сложившейся вокруг СССР, власть вынуждена пойти на такое откровенное признание. Надвигающаяся угроза, которую ясно осознает "отец народов”, заставляет его поднять вопрос о советском патриотизме и делать при этом ставку на самую многочисленную часть населения — русских рабочих и крестьян. Это необходимо власти также для пресечения автономистских тенденций со стороны нерусских народов СССР. Поэтому одновременно с выдвижением лозунга о верховенстве русского народа по указанию Сталина начинается подготовка учебников истории СССР, в которых Россия должна была предстать не как страна-колонизатор, а как спасительница и защитница нерусских народов. Согласно сталинской концепции, такие регионы, как Кавказ, Центральная Азия, присоединились к России добровольно, в силу объективных историко-географических причин. Мустафа Чокай убежден, что такая государственная политика не приведет к желаемому результату, так как возвеличивание роли одного народа может вызвать рост патриотизма у нерусских народов СССР [200].
Последующий ход исторических событий привел современных исследователей к тем же выводам, что были сделаны М. Чокаем еще в 1935— 1936 гг.: выдвижение коммунистической партией лозунга верховенства одной нации (русской) превратило национализм в политическую доктрину, претендующую на решение проблем человечества.
Примечательно, что в своем интервью радио "Азаттык” 17 апреля 1984 г. известный французский советолог Александр Беннигсен напоминает, что и в 80-е годы XX в. советское правительство все еще опасается джадидизма и вынуждено затушевывать и искажать суть идей лидеров национальных движений. Автор, в частности, указывает на то, что внутренняя политика советского правительства, направленная на формирование якобы новой интернационалистски ориентированной нации, последовательно продолжает курс на русификацию через подавление и уничтожение национальной самобытности нерусских народов СССР. Этой задаче подчинена и тактика замалчивания и извращения исторически значимых событий, происходивших на территории Центральной Азии. К примеру, замалчивается то, что в XI в., когда Россия была малопросвещенной, тюрки были носителями высокой культуры [201] .
В 1934 г. XVII съезд ВКП(б) признал, что царский колониализм в сущности явился положительным фактом, укоренившим колонизацию. Съезд счел необходимым положить конец попыткам со стороны казахов и татар вернуть, ссылаясь на лозунг большевиков об антиколониальной направленности политики Советов, захваченные Россией земли.
После уничтожения лидеров партии Алаш, которые настаивали на возвращении земель, захваченных русскими переселенцами в период столыпинских реформ, кампания, начатая большевиками, приобретает в национальных республиках характер целенаправленных репрессий. Так, были уничтожены в 1933 г. А. Мухиддинов, бывший в 1925—1929 гг. председателем таджикского Совнаркома, в 1926 г. председатель Верховного Совета Туркменистана Н.Айтаков.
В последующем “чистки” 1937—1938 гг. унесли жизни многих известных людей в Центральной Азии, таких, как узбеков Ф.Ходжаева и А. Икрамова, казаха Т. Рыскулова, таджика Шахтимура. Азербайджанец Н. Нариманов, умерший в 1933 г., был в 1937 г. осужден посмертно. Как указывает американский историк Г. Масселл, репрессии в нерусских республиках, которым формально придавали чисто политический характер, прикрывали широкомасштабную кампанию против представленных в государственном аппарате людей, пользовавшихся большим влиянием. В 1926 г. было принято решение об их уничтожении [202].
Процесс “чистки” был продолжен в период коллективизации, использованной в регионе Центральной Азии для лишения населения экономической базы, а также в период раскулачивания, когда баи были волюнтаристским образом приравнены к кулакам. Между тем, социальный круг тех и других был совершенно разный: кулак — это предприниматель-индивидуалист, а бай — глава сообщества людей с общими социально-экономическими интересами.
В 1927 г. депортациям и “чистке” подвергается крестьянская элита. Кампания по ее уничтожению под лозунгом коллективизации привязывается к кампании эмансипации женщин Востока, сопровождавшейся систематическими нападками на религию. Сопутствующая задача — разрушить традиционный уклад жизни в Центральной Азии. X съезд РКП(б) в 1931 г. дал старт кампании коренизации (замена уничтоженной элиты представителями бедных слоев населения) в Центральной Азии [203], которая была прервана на некоторое время Второй мировой войной.
О характере и масштабах кампании “чисток” в Центральной Азии подробно говорится в статье Мустафы Чокая “Улттык керiтөнкерісшіл” ме жок; элде “Улттык төнкерісшіл ме?” (“Национал-контрреволюционер” или же “Национал-революционер”?), в которой он не только полемизирует с “Правдой”, но и вносит ясность в ситуацию борьбы с “врагами народа” в Туркестане [204]:
“Газета “Правда” пишет о наличии скрытых врагов, которые были выявлены в ходе проверки и обмена партийных документов. В составе партии большевиков немало противников сталинской диктатуры. Сама партия порождает и приумножает их число. Борьба со “скрытыми врагами” есть не что иное, как борьба с собственной тенью. Существует различие между теми “врагами”, которые проживают в России, и “врагами”, проживающими в национальных республиках. Так, в России врагами признаны троцкисты, зиновьевцы, т.е. коммунисты, выступавшие против личной диктатуры Сталина и считавшие, что он отошел от основных ленинских принципов. Они выступают также против русского шовинизма, возведенного в ранг национальной политики под лозунгом “советского патриотизма”. По мнению Троцкого и Зиновьева, такое провозглашение верховенства русской нации приведет к отходу от идеи мировой революции. Что касается “врагов”, проживающих в национальных республиках, то их называют “национал-контрреволюционерами”. Советское правительство объявило их более опасными, чем троцкисты и зиновьевцы, так как их цель, согласно большевикам, идет дальше, чем замена Сталина на его посту другой личностью или же изменение внутренней и внешней политики Советов. Их заветная мечта — освободить свой край от российского ига и создать свое независимое государство. Именно в этом Советы обвиняют “врагов”, выявленных среди нерусских членов партии” [205] .
Каким образом ведется борьба с “врагами народа” в Туркестане, наглядно показано М. Чокаем на примере участи трех “национал-контрреволюционеров” из числа местных коммунистов: “В номерах “Казахстанской правды” от 16, 21 июля и 2 августа 1936 г. заведующий отделом пропаганды Центрального Комитета партии Казахстана Илиас Кабылов выступил с обширным материалом. В нем он подверг резкой критике ”садуакасовцев”, “кожановцев” и “мендешевцев” и призвал к “беспощадной борьбе с национализмом, получившим широкое распространение в кругу научных работников и среде духовенства” [206].
Смагул Садуакасов, Султанбек Кожанов и Сеиткали Мендешев характеризуются Мустафой Чокаем как люди, служащие власти большевиков не из корыстных побуждений, а как заботящиеся о будущем своего народа. Их требования сводились к предоставлению больших прав местному населению в управлении своей страной, прекращению бесчинств со стороны русских рабочих и солдат, ограничению притока русских переселенцев. Они выступили также против разжигания “огня классовой борьбы” в аулах. Если бы Россия честно выполняла свои обещания в отношении нерусских народов, то она бы открыла им дорогу к строительству своих суверенных государств, лишив тем самым русский империализм тех, кто служит России щитом от внешних врагов. В этом М. Чокай видит истинную причину обвинений туркестанских коммунистов Смагула Садуакасова, Султанбека Кожанова и Сеиткали Мендешева в “реакционном национализме”. Их обвинили не в том, что они требуют у Советов выполнения данных ими обещаний о праве наций на самоопределение, а в том, что эти туркестанцы якобы вступили в сговор с какой-то группой национал-контрреволюционеров и мечтают об отделении Туркестана от России [207] .
Не менее ценно отображение Мустафой Чокаем социального фона, на котором проводится в жизнь сталинская национальная политика: “То, что большевики называют социалистическим строительством в аулах, есть:
— во-первых, внедрение в казахские аулы русских переселенцев;
— во-вторых, это передача в общее пользование скота казахских жителей;
— в-третьих, это создание колхозов и совхозов на разнорасовой основе с тем, чтобы в результате вытравить из туркестанцев тюркскую сущность и сотворить отдельную казахскую нацию. В итоге проживающие в Казахстане узбеки, туркмены, киргизы и другие наши братья по крови будут превращены в “пасынков”, а русские пришельцы, осуществившие Октябрьский перворот, станут нашими старшими братьями, которым будет отведена роль предводителя народов” [208] .
И этот вывод Мустафы Чокая был в последующем подтвержден ходом истории. Стратегическая важность Туркестана для России и длительное сопротивление местного населения вынудили Сталина прибегнуть к репрессивным мерам под предлогом “борьбы с буржуазным национализмом”.
Конечной целью сталинской национальной политики, как проистекает из анализа М. Чокая, были денацификация (ултсыздандыру), т.е. планомерное разрушение всех нациообразующих элементов, и последующая русификация народов Центральной Азии. Для этого были предприняты:
— административно-территориальный передел и дробление народа на мелкие нации для облегчения возможности манипулирования ими;
— проведение переселенческой политики: смешение местного населения с русскими переселенцами при непременном обеспечении численного превосходства русских;
— фальсификация истории в угоду идеологических интересов и с этой целью отождествление в максимальной форме власти и русской нации;
— насилие и внушение страха неотвратимости наказания.
Меры были рассчитаны на то, чтобы обезопасить власть от возможных повторений недовольств местного населения и достижения окончательного покорения региона. Исаак Дойчер, английский исследователь жизни и политической деятельности Сталина, указывает, что одновременно “отец народов” начал кампанию преследования вузовской интеллигенции, опасаясь, что они могут попасть под влияние работ Троцкого, желая тем самым выкорчевать даже самые малые ростки критической мысли и установить “верховенство дубинки над пером” [209] .
Для настоящего исследования интерес представляет анализ прометеевскими деятелями судебных процессов над националистами, организованных в СССР.
После нашумевших судов над 16 националистами в августе 1936 г., 17 националистами в январе 1937 г., над маршалом Тухачевским и группой советских военачальников в июне 1937 г., в марте 1938 г. состоялся открытый судебный процесс над 21 бывшими партийными и советскими руководителями, ставший частью "большой чистки” сталинского окружения. Материалы суда, опубликованные в "Правде” и перепечатанные всеми советскими периодическими изданиями, стали также предметом дискуссий западной "буржуазной” прессы, в частности французских изданий "Le Bulletin du jour” и "Le Temps” (орган МИД).
На скамье подсудимых оказались все члены ленинского политбюро за исключением Сталина: они были обвинены в троцкизме и названы “иностранными шпионами, пробравшимися в правительственные круги Советов” Среди них были Рыков, Бухарин, Крестинский, Раковский, один из бывших премьер-министров, несколько заместителей министров, председатель профсоюзов, начальник штаб-квартиры, главный политкомиссар Красной армии, высшие чины командования, почти все советские послы в европейских и азиатских странах, а также Ягода и Ежов [210] .
Прометеевцы поместили обширный аналитический материал о ходе судебного процесса над четырьмя фигурантами из числа двадцати одного в двух номерах “La Revue de Promethee” Двое из четверых были украинцами, двое — туркестанцами:
— украинец Григорий Гринько [211], бывший нарком финансов СССР;
— украинец Шорингович, бывший секретарь ЦК КП Закарпатья;
— туркестанец Файзулла Ходжаев [212], бывший председатель СНК Узбекистана;
— туркестанец Акмаль Икрамов [213], бывший секретарь ЦК КП Узбекистана.
Все они были обвинены в национализме и организации подрывной работы против советского строя. Украинец Гринько "признался” в том, что он состоял в националистической партии "Боротьбисты” (в переводе с украинского — борцы). Шорингович "признался” в том, что состоял в национал-фашистской организации, Ходжаев — в том, что был членом националистической организации "Милли Иттихад”, а Икрамов — в том, что возглавлял националистическую группировку “Милли Истиклал” [214].
Автор статьи обратил внимание читателей на то, что мировая пресса обсуждала главным образом вопрос о виновности обвиняемых, тогда как этот вопрос был вовсе не главным [215].
По мнению прометеевцев, в национальных республиках "скрыты силы, способные в корне изменить порядок, навязанный Москвой, и даже расшатать устои советского строя” [216].
Факт существования националистических организаций, по их мнению, был бесспорен. Прометеевцы располагали сведениями, поступавшими из надежных источников, согласно которым, убедившись в бескомпромиссности Советов, обвиняемые националисты пошли на сотрудничество с большевиками из тактических соображений. "Мы идем в стан большевиков и полагаем, что так мы сможем послужить Украине. Вы можете считать нас предателями, но вы еще услышите о нас”, заявляли они, так как были убеждены, что такой ценой смогут поддержать националистические тенденции, набирающие силу в республиках, и содействовать расцвету национальной культуры, образования, литературы, науки [217].
Ходжаев признал, что готовил кадры борцов за национальную свободу Туркестана и с этой целью направил в 1922 г. 100 юношей и девушек на учебу в Германию. Почему только в Германию? Автор статьи Андрос отмечает, что в тот период Германия была единственной страной, с которой Сталин поддерживал дружеские отношения [218].
Националист Ходжаев подтвердил, что был сторонником автаркии применительно к экономике Туркестана, так как националисты не сомневались, что регион может развиваться самостоятельно. “Буржуазными националистами” был разработан пятилетний план, диаметрально противоположный предложенному Москвой. Согласно Москве, региону отводилась роль сырьевого придатка России, для чего всю пахотную площадь надлежало отдать под монокультуру хлопка [219].
После скрупулезного анализа “признаний” обвиняемых прометеевцы сочли ненужным обсуждать вопрос о якобы сотрудничестве туркестанских й украинских деятелей с иностранными фашистскими организациями: это обвинение они квалифицировали как “утверждение без доказательств”, не имеющее под собой никакой почвы [220].
Сам судебный процесс так же, как и предыдущие суды, производил впечатление фарса. Обвиняемые вели себя как призраки, давали ответы на самые абсурдные вопросы типа “Были ли случаи, когда члены вашей преступной группировки подмешивали гвозди в сливочное масло?” И обвиняемый отвечал “да”, равно как и на другие подобные вопросы, задаваемые прокурором Вышинским [221].
Анализируя данный судебный процесс, прометеевцы задавались тем же самым вопросом, что и биограф Сталина в 1953 г.: “Для чего нужны были Сталину эти отвратительно смехотворные процессы?”
Андрос, автор прометеевской статьи, полагал, что Сталин (никто не сомневался, что за всем этим фарсом стоял Сталин) хотел “любой ценой унизить обвиняемых, выдать их за шпионов и предателей, так как они посягнули на его диктаторские полномочия, тогда как “отец народов” идентифицировал себя с властью” [222] .
“Истинная цель Сталина заключалась в том, чтобы уничтожить тех, кто могли бы составить не одно, а даже несколько правительств”, подтверждает вывод Андроса Исаак Дойчер [223].
Андрос, со своей стороны, называет и другие причины, имеющие отношение к национальному вопросу:
— компрометировать в глазах нерусского населения лидеров их собственных национальных движений и таким способом “сохранить единство народов” СССР [224];
— обвинить лидеров национальных движений в саботаже и тем самым переложить ответственность за провалы советской экономики на “националистические антисоветские организации, действовавшие в сговоре с троцкистами”, что реабилитировало бы советский строй в глазах населения [225]. ..
Суд над 21 националистами, полагали прометеевцы, был частью сталинской программы по “возрождению великорусского патриотизма, долженствующего стать опорой его единоличной власти” и вопрошали: “Задумаются ли когда-нибудь русские над тем, что причинили столько горя другим народам?” При этом прометеевцы не надеялись получить ответ на свой вопрос в обозримом будущем [226].
Полное пренебрежение национальной самобытностью нерусских народов СССР, желание большевиков решать любые проблемы только с классовых позиций, стремление приблизить мировую революцию, отсутствие политической культуры — все эти факторы способствовали взаимному непониманию Москвы и национальных республик. В итоге это привело к тому, что национальная политика большевиков продолжила колонизаторскую политику царской России [227] .
По всем этим причинам было вполне закономерным появление таких личностей, как Гринько, Шорингович, Икрамов, Ходжаев, Мустафа Чокай. Главное чувство, приведшее их на путь борьбы за право своих народов на самоопределение, называлось национализмом.
Как же формировалось чувство национализма у этих государственных деятелей?
Ответ, видимо, надо искать в их биографиях. Это чувство, зародившись в детстве, обостряется в экстремальных ситуациях. Вот что писал о себе националист Юзеф Пилсудский: “Наша мама с самого раннего детства воспитывала в нас независимость суждений, чувство личного достоинства. А я вывел из этого для себя следующее: “Только тот достоин называть себя человеком, кто имеет твердые убеждения и способен без оглядки реализовать их в своих поступках”. Я много читал о французских революциях. Полагал, что мы не стоили и не стоим французов. И это сильно задевало мое самолюбие. Задумываясь о Судьбе нации, с которой были связаны мои радости и невзгоды, мои помыслы и чувства, я убедился в том, что мои детские мечты во многом способствовали формированию моих мировоззрений ” [228].
В таких же условиях формировался национализм М. Чокая, происходившего из аристократической семьи рода кипчаков. Его мать была потомком хана Бату. Семилетней девочкой Бахты во время боя сидела в седле, крепко держа в руках боевое знамя. Отец Мустафы был губернатором и пользовался большим авторитетом у своих сородичей. Умирая, он наказал сыну посвятить себя юриспруденции и стать защитником народа от русского произвола [229].
В личной жизни, особенно в эмиграции, М. Чокай редко давал волю чувствам. Его супруга Мария Яковлевна вспоминала: “Мы были в этнографическом музее на площади Трокадеро. Мустафа вдруг увидел домбру.
— Откуда она у вас?— спросил он у сотрудницы музея.
— Это дар нашему музею поляка Бронислава Залесского, который много лет провел в депортации в степях Центральной Азии.
— Вы позволите, мадам, хотя бы дотронуться до нее?
Мустафа взял домбру и заиграл. Мелодия сочная, глубокая, словно идущая из чрева Земли, заполнила своды музея.
— Для нас, кочевников, домбра — дитя любви Земли и Космоса [230], сказал он, возвращая инструмент.
Тогда я впервые и единственный раз увидела слезы на глазах мужа” [231].
Мустафа Чокай, — лидер национального движения — был выразителем национализма, означавшего волеизъявление народа Туркестана самому строить и развивать свое суверенное государство.
Сталин — глава тоталитарного государства — был выразителем национализма, утвердившего верховенство одной (русской) нации над всеми остальными, возведя такой национализм в ранг политической доктрины, ставшей основой идеологии коммунистической партии Советского Союза.
С темой национализма неразрывно связаны темы народа, нации и национального чувства. Эти фундаментальные проблемы поднимаются в первом номере “La Revue de Promethie”, и выбор их был вызван необходимостью определить отношение прометеевцев к радикальным формам национализма — шовинизму и нацизму. Этого требовала сама политическая ситуация все более обостряющегося соперничества фашизма и большевизма, каждый из которых находил своих сторонников не только в Европе.
В своих “Замечаниях” идеологи прометеизма уделяют серьезное внимание необходимости вовлечения в свои ряды молодежи. Важно было выработать у молодежи “наиболее подходящий с точки зрения интересов “Прометея” и самой Польши стиль национализма для того, чтобы при создании идейных фундаментов избежать опасных подводных скал в виде националистических перегибов (стиль гитлеризма) либо чрезмерного социального радикализма”.
Таким стилем национализма, по их убеждению, являлся национализм в стиле Пилсудского (читай: патриотизм), так как “сама по себе борьба за независимость, которую вел маршал Пилсудский, имеет для эмиграции большую агитационную силу и вызывает среди молодежи желание повторить путь, указанный Пилсудским”.
Понимание национализма Юзефом Пилсудским тесно смыкалось с позицией в этом вопросе Мустафы Чокая, для которого это понятие означало обретение независимости через восстановление утраченной государственности Туркестана. Национализм в таком значении не имел ничего общего с его радикальными формами, т.е. нацизмом Гитлера, провозгласившим верховенство немецкой нации над всеми остальными нациями мира, а также доктриной большевизма, провозгласившей верховенство русской нации в СССР.
В статье "Нация и национальное чувство” Александр Шульгин [232] обращается к трудам авторитетных ученых и политических деятелей различного толка, в частности, Жозефа Эрнеста Ренана [233], согласно которому душу нации составляют две вещи: "коллективное владение завещанной наследственной памятью и согласие в настоящем жить совместно, приумножая полученное неделимое наследие”
“Существование нации, по убеждению Ж. Э. Ренана, есть каждодневный плебисцит. Человек не является рабом ни своей расы, ни своей религии, ни течения рек, ни направления горных гряд. Великое единение здоровых душой и горячих сердцем людей рождает сознание, называемое нацией” [234].
Поскольку определение Ж. Э. Ренана скорее поэтическое, чем научное, Шульгин отмечает необходимость выявления объективных критериев для выяснения сути понятия нации: "Сторонники определения нации с чисто субъективных позиций забывают, что в основе национального сознания должно быть нечто, что скрепляет индивиды, составляющие нацию, некое крепкое цементирующее средство, способное морально объединить их мощными узами” [235].
Понятия "народ” и “нация” фундаментальны. Актуальность поднимаемой проблемы подтверждена временем, ибо, по мнению даже современных исследователей, "общепринятого всем международным сообществом понятия “народ” до сих пор нет. Не только в правовой, но и в этнографической литературе дискуссии на эту тему идут с XIX в.” [236].
Однако ясно одно: первичным понятием является народ, а нация по отношению к нему вторична. Если исходить из понимания народа как "исторически сложившейся на определенной территории устойчивой общности людей, отличающейся от остальных единым языком, относительно стабильными особенностями культуры и психики, а также общим осознанием своего единства и фиксированным самоназванием” [237], то необходимо выявить то цементирующее звено, которое способно трансформировать народ в более крепкое единство —- нацию. Проблема осложняется, когда речь идет о многонациональном населении, проживающем в границах одной страны.
Александр Шульгин отмечает, что чаще всего социологи и историки в определении народа либо нации исходят из следующих критериев:
а) территория, в которой проживает народ;
б) антропологический тип;
в) язык, имеющий особую важность в формировании национальной культуры;
г) литература, искусство, обычаи, фольклор;
д) период жизни, проведенный под какой-либо династией;
е) религия;
ж) общая историческая память.
“Все это, по его мнению, расширяет и увеличивает число факторов, сближающих индивиды, входящие в единую нацию. Однако ни один из этих признаков не является универсальным для всех наций, так как есть народы, которым удалось сформировать нацию вопреки расовым различиям (США), разнообразию языков, на которых они говорят (Швейцария)” [238].
В советской науке существовало смешение понятий “народ”, “нация” и “национальность”, причиной которого было волюнтаристское деление Сталиным народов СССР на нации, народности и этнические группы, справедливо подверженное критике западными советологами А. Беннигсеном и Ш. Лемерсье-Келькеже. Авторы, в частности, отмечают, что одним из основных признаков нации, согласно Сталину, является территориальный. Сталин поставил критерии выделения нации в зависимость от своей идеологии: так, лишив крымских татар своей территории, он использовал свою “классификацию” как средство наказания за несовершенное преступление и отнял у них право называться нацией [239] .
Поэтому более правомерно опираться не на сталинское, а на принятое международным сообществом понимание нации как социального организма, скрепленного прочными узами и объединенного общим желанием “приумножать полученное неделимое наследие”, включая сохранение и защиту прав нации.
Александр Шульгин считает, что формированию нации предшествует длительный исторический отрезок времени. Так, французская нация сформировалась в течение ряда веков под бдительным оком короля [240], а это означает, что народ может сформироваться в нацию при строго определенных условиях.
По вопросу о народе Мустафа Чокай высказывается так: “С позиции государства нет различия в народах. Нет плохих народов, есть среди них отдельные плохие люди. И уровень гуманности страны зависит от того, насколько гуманны населяющие ее граждане” [241].
Развивая эту мысль в статье более позднего периода ~~(1937), и проводя сравнение между западными странами и Россией, Мустафа Чокай уточняет, что народы отличаются между собой по уровню общей и политической культуры. В частности, выявляя некоторые особенности колониальной политики большевиков, он отмечает, что Советы продолжили переселенческую политику царского правительства, превратившую русское население в мигрантов-колонизаторов (мугажыр отаршылдар); ни одна западная страна-колонизатор не занимается массовым переселением своих сограждан в захваченный ею регион, хотя безработные в метрополии исчисляются миллионами. Государства-метрополии Западной Европы обладают определенной политической культурой, которую они прививают в своих колониях. Такой политической культуры у большевиков нет [242].
Синтезируя мнения Александра Шульгина и Мустафы Чокая, можно заключить, что формирование нации в странах, где народ неоднороден по своему происхождению, зависит не только от исторического отрезка времени, но и от того, насколько с течением времени стала высока степень спаянности представителей разных национальностей, проживающих в границах общей государственной территории. И таким цементирующим элементом является, в первую очередь, уровень общей и политической культуры, а начальной ступенью в достижении культуры сожительства является чувство толерантности, без чего отношения не могут перерасти в чувство взаимного уважения. Представляется, что именно эти факторы, наряду с общей исторической памятью, предшествуют рождению единой нации в рамках единого государства.
Могло ли зародиться такое цементирующее начало в отношениях между народами Центральной Азии и России или же между китайским народом и туркестанскими тюрками?
На страницах “La Revue de Promethie” М. Чокай делает экскурс в историю вопроса, дает общую картину того, как начинали “строить отношения” с местным населением Туркестана русские политические силы: “Год 1919-й. Две силы. Обе русские. Одна из них — красный империализм, другая — империализм белых контрреволюционеров. Обе одинаково враждебны по отношению к национальному движению нерусских народов, проживающих в границах распавшейся русской империи. Обе оспаривали пальму первенства в борьбе, которую они вели против угнетенных масс, только что выбравшихся из “тюрьмы народов”.
Для белых вообще недопустима была сама мысль о существовании национализма других народов, кроме русского национализма. Они называли “большевиками”, т.е. врагами России, всех тех, кто не признавал “святую Русь, единую и неделимую”, ту Россию, где инородцы были бесправны де юре и де факто. Для белых “освободителей” любой нонконформизм граничил с предательством и как таковой ими пресекался.
Красные же (большевики), придя к власти с лозунгом и требованиями свободы самоопределения народов вплоть до отделения от России, сразу же “вывернули свою одежду наизнанку”, чтобы затем с невероятной быстротой пустить пыль в глаза мировому сообществу. Они по-своему реализовали “священные права революционных свобод” в тех окраинах бывшей империи, где народы жили надеждой на обретение независимости. Методы красных отличались оперативностью. “Белыми” они прозвали всех, кто не был согласен принять право на “самоопределение” в понимании Советов. К тому же белые были обвинены пресловутым ЧК в “мерзком преступлении, став агентами Антанты” [243].
Не уступал России в жестокости и Китай, сумевший покорить восточную часть Туркестана (китайское название — Синь-Цзянь). История колонизации Восточного Туркестана Китаем компактно и емко изложена Мустафой Чокаем в его статье “Восточный Туркестан” [244]:
“Этот огромный край имеет территорию, достигающую полутора миллиона квадратных километров. На севере он граничит с Монголией, на западе — с советским Туркестаном (Казахстаном, Киргизстаном и Таджикистаном), на юго-востоке — с Афганистаном, на юге — с Индией и Тибетом; на востоке — с китайскими провинциями Кан-Су и Чинхай. Основная масса населения — тюрки, идентичные тем, кто проживает в советском Туркестане. Тюрки из южной части края, Кашгарии, часто именуемой собственно Восточным Туркестаном, называют себя уйгурами, тогда как на севере, в Джунгарии, они идентифицируют себя с выходцами из советского Казахстана и Киргизстана. По своим родовым и религиозным истокам, а также языку и нравам тюрки Восточного Туркестана и тюрки советского Туркестана составляют единый народ.
Китай давно наложил свою тяжелую руку на Восточный Туркестан, и в 1765 г. он полностью завершил его завоевание. Нескончаемые братоубийственные войны создали для этого благоприятные условия, так как имели место внутренние раздоры не только между населявшими регион тюрками, монголами (торгут-калмыками, которых русские историки называют джунгарами), дунганами. Нескончаемы были и кровавые соперничества между самими тюрками и правящей династией Аппак-Ходжа или Ходжа. Нет, по-видимому, в мире страны, которая не воевала бы так часто и с таким постоянством против завоевателей, как Восточный Туркестан. В течение первых шестидесяти лет XIX в. тюрки Восточного Туркестана 10 раз (!) восставали против Китая, несмотря на репрессии, которые велись со свойственной только китайцам жестокостью” [245].
Мустафа Чокай приводит фрагмент работы Певцова, руководителя экспедиции, побывавшей в Восточном Туркестане: “Многочисленное население города Кашгара, подозреваемое в верности Ходже (речь идет о Ходже Валихане, законном наследнике Кашгарского ханства), было истреблено, а головы убитых, нанизанные на шесты, были выставлены в клетках вдоль дорог, ведущих к вратам города. Мечети превращали в конюшни, над мужчинами издевались, женщин насиловали...” [246].
М. Чокай отмечает, что эти проявления бесчеловечности вовсе не умерили пыл восточно-туркестанских тюрков, они упорствовали и при новом удобном случае вновь восставали против угнетателей. Если даже не принимать во внимание родовую и религиозную формы антагонизма между тюрками и китайцами, то даже сам по себе китайский режим с его непередаваемой жестокостью и бесчеловечностью толкал их к мятежу [247].
В изучении вопроса Мустафа Чокай ссылается также на записи Чокана Валиханова, одного из первых исследователей Восточного Туркестана, чье мнение в данном вопросе он считает очень авторитетным: “Чокан Валиханов в 1858 г. объехал территорию Восточного Туркестана в качестве секретного агента русского правительства и подытожил свои впечатления: “Непосильные налоги, бесконечные поборы, ростовщичество, притеснения со стороны китайцев и беков, назначаемых ими, — все это приводит в отчаяние население “шести городов” [248].
Тюрки возненавидели китайцев и их наместников. Сами китайцы, живя в окружении враждебного к ним населения, вымещают злобу на народе, проявляющем молчаливую терпимость и утешающем себя мыслью о мести, которая не минует китайцев, когда вернется Ходжа. Китайцы доверяют только тем, кто притесняет людей, и, соответственно, не имеет ничего общего с этим народом. Совпадение интересов чиновников и интересов населения встревожило бы китайцев и стало бы для них угрозой. Таковы, по мнению М.Чокая, причины, которые превратили родовой и религиозный антагонизм в глухую ненависть, ставшую пропастью между тюрками-мусульманами Восточного Туркестана и китайцами” [249] .
История отношений между Россией и Западным Туркестаном, а также между Китаем и Восточным Туркестаном убеждает в том, что на вопрос о возможности появления цементирующего начала между народом страны-колонизатора и народом колонизированной страны ответ может быть только отрицательным. В этом определяющую роль играет историческая память.
Что же касается национального чувства, включая патриотизм, то оно под влиянием внешнего контекста может либо усиливаться в момент нависшей угрозы (к примеру, период Жанны дАрк во Франции), либо ослабевать, как это случилось тогда, когда Людовик XIV заявил: “Государство — это я”, сочтя тем самым народ как нечто, не имеющее отношения к управлению государством. Таким же фактором, ослабившим национальное чувство французов, был нахлынувший в XVIII в. космополитизм [250].
В СССР Сталин для упрочения своей власти манипулировал национальным чувством (национализмом) русских рабочих и крестьян, представлявших собой самую малообразованную часть населения. Русский национализм, превращенный им в доктрину, стал инструментом подавления народов национальных окраин. Проявление национальных чувств нерусских народов преследовалось как буржуазный национализм, которому был противопоставлен пролетарский интернационализм.
В этой связи представляется достойным внимания мнение современных исследователей, которые, указывают, что при сталинском тоталитаризме, породившем эгократию, истоки верховной власти исходили не от народа, управление народом не регулировалось законом. Если Людовик XIV идентифицировал себя с государством, то эгократия Сталина завела его еще дальше — он идентифицировал себя со всем обществом [251] .
Шульгин, приводя различные мнения по вопросу о национализме и интернационализме, указывает, что идея пролетарского интернационализма, проповедовавшаяся в Манифесте Маркса и Энгельса, не сумела пройти проверку жизнью. Он оппонирует Марксу и Энгельсу в этом вопросе, приводя мнение австрийских социалистов Отто Бауэра и Карла Реннера [252], которые вынуждены признать наличие у каждого народа национального чувства, охватывающего и буржуазные слои, и пролетариат. Национальный дух, как они признают, сильнее чувства, пропагандируемого известным лозунгом “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Но более сильным оппонентом авторов Манифеста является, по мнению Шульгина, Жан Жорес [253], который в ответ на утверждение Маркса—Энгельса “пролетариат не имеет родины” означающее по сути, что пролетарский интернационализм не признает границ, заявляет: "Истина в том, что везде, где есть родина, т.е. исторически сформировавшиеся группы, осознающие преемственность и единство, всякое посягательство на свободу и целостность родины является покушением на цивилизацию, возвращением в варварство” [254].
Шульгин отмечает: "Если некоторые сторонники идей Жореса "вернулись в варварство”, то это ясное заявление одного из видных деятелей движения социалистов XX в. доказывает, что дух интернационализма потерпел провал даже в этом кругу космополитов” [255].
Высшим проявлением национального чувства является патриотизм. Шульгин опирается на высказывание великого Руссо [256], утверждавшего, что "чувство патриотизма делает человека добрым гражданином. Без этого чувства государство не может нормально существовать, это чувство является единственно глубоко моральным”. А. Шульгин разделяет позицию Руссо, отвергающего космополитизм в силу невозможности любить весь мир.[257].
Завершая полемику, Александр Шульгин задается вопросом "Всегда ли необходим патриотизм?” и приводит в ответ мнение Градовского [258]: “Парадоксально, что для ответа на него мы прибегнем к словам русского автора, хотя именно русские противостоят самым злобным образом национально-освободительным движениям прометеевских народов. Градовский абсолютно уверен, что основным условием человеческого прогресса является существование в мире большого числа народов, и каждый народ при этом должен сохранять свои национальные особенности. Желание унифицировать земную цивилизацию, придать однообразие интеллектуальному (или скорее культурному) развитию противоречит основному условию человеческого прогресса” [259].
Как же ускорить выход из "пучины социальной деградации”?
Ответом на данный вопрос может быть утверждение Мустафы Чокая о необходимости единения народа Туркестана на основе" принципа демократического национализма, что по своей сути есть не что иное, как "формирование духа здорового национального демократического государства”
Позиция М. Чокая и маршала Пилсудского в вопросе о нации и национализме совпадает с позицией русского юриста А. Д. Градовского, считавшего, что "каждая нация имеет право развиваться самостоятельно, т.е. самому создавать собственную историю”. Это право, по глубокому убеждению А. Шульгина, “укоренено в невидимых законах нравственности человеческого существа. И оно оправдано самим ходом мировой истории. Но это право могло бы остаться мертвым словом, если бы оно не было поддержано внешними условиями, т.е. политической независимостью народа. Для реализации возможности развиваться самостоятельно интеллектуально, морально и экономически каждый народ должен создать свое государство, иметь собственную суверенную власть [260].
Таким образом, скорейший выход из социальной деградации зависит во многом от уровня политического сознания народа.
Шульгин подкрепляет эту мысль высказываниями Ле Фюра, предупреждающего, что "смешанное государство, которое не опирается на национальные умы, всегда слабее” [261], и Михаила Драгоманова, который уверен, что “национальный дух не должен исключать идею согласия всех народов, свободных и равных”, а для реализации своего права “народ должен проявить сильную, единогласную, непоколебимую волю” [262].
Все изложенное позволяет заключить, что патриотическое чувство каждого гражданина зависит от того, насколько и как в нем присутствует его Родина.
Россия проводила свою захватническую политику в регионе Центральной Азии под лозунгом “исторической миссии России нести западную культуру полудиким народам Востока” [263].
Мустафа Чокай проводит собственный анализ цивилизаторской миссии России в Туркестане. Одновренно это было откликом на указание Сталина о пересмотре учебников истории СССР, в которых Россия должна предстать как страна-благодетельница, несущая истинную культуру народам, не имевшим в прошлом ни истории, ни письменности и нуждающимся в воспитании.
Вопреки решению Временного революционного правительства об отмене переселенческой политики Советы стали всемерно содействовать захвату обширных территорий Туркестана русскими переселенцами, формально оправдывая это небходимостью “укрепления пролетарской солидарности между русскими и туркестанцами” В 1925 г. руководители Казахстана добились принятия Москвой постановления о запрещении прибытия новых русских поселенцев в Казахстан. Но и это постановление оказалось фикцией: Голощекин, возглавлявший партийную организацию Казахстана, заявил: “Товарищи казак-киргизы, а у вас есть вооруженные силы, чтобы выгнать поселенцев, и деньги, чтобы оплатить им обратную дорогу?” [264].
Относительно общей культуры, прививаемой советскими руководителями рядовым коммунистам, Мустафа Чокай с горечью отмечает, что в числе большевистских “завоеваний” есть новые специфические словосочетания типа “наймиты империализма”, “союзники кровавого троцкизма”, а перевод таких слов, как “подлецы”, “мерзавцы”, “собаки” в разряд оценочных при характеристике политических оппонентов, по его мнению, является проявлением “красного хулиганства” [265]. К этой же категории можно отнести и следующее высказывание Сталина на XVII партийном съезде: “А те, кто попытаются напасть на нашу страну, получат сокрушительный отпор, чтобы впредь неповадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород”. Эти слова “вдохновили” художника И. Савельева на создание карикатуры под названием “Неповадно будет”, напечатанной в “Казахстанской правде” [266].
“Цивилизаторская миссия” стала проводиться большевиками в Туркестане сразу после падения царского самодержавия. Сначала они жестоким образом расправились с представителями Временного правительства в Туркестане, затем стали учинять грабежи и разбои мирного местного населения [267].
Народ отреагировал равнодушно на падение Временного правительства, не выказав в то же время доверия к новому правительству Советов, как указывает Мустафа Чокай, видя причину этого в том, что и в феврале, и в октябре действовали одни и те же лица и одна и та же сила была в основе событий — это прежняя колониальная система, существовавшая при монархии [268].
После того как большевики утопили в крови Кокандскую (Туркестанскую) Автономию, народное сопротивление приняло форму партизанской войны, а реализация большевиками “исторической миссии” по воспитанию “полудиких народов Востока” стала носить так называемый “воспитательный” характер. Действия большевиков еще больше усилили противостояние между Советами и местным населением. Вот что написал об этом М. Чокай в статье “Показательное варварство”, опубликованной 30 августа 1924 г. в газете “Последние новости”. Со ссылкой на письмо одного из жителей Бухары Мустафа рассказывает о стычках повстанцев с советскими частями в районе селений Хабар-Абод, Кюмкюшкент, Кыштыкент и Вабкент.
“При любом исходе борьбы, — пишет автор письма, адресованного в редакцию газеты, — расплачивается мирное население тех местностей, близ которых были обнаружены повстанцы. В случае своей удачи советский отряд берет себе вознаграждение “в благодарность за освобождение от басмачей”. При неудаче население подвергается штрафу — “за сочувствие басмачам” Есть селения, которые в течение короткого времени были ограблены дважды: “в благодарность за освобождение от басмачей” и “в наказание за сочувствие басмачам”. А это бывает так. Приезжает советский отряд и учиняет допрос: за советскую власть или за басмачей? Разумеется, все за советскую власть. Значит, бери отряд на свое иждивение. Тогда вместо прямого ответа стали отвечать молчанием. “Молчите? — говорят, — следовательно, вы — скрытые враги советской власти”. А как поступают с врагами — это известно. И стали бухарские крестьяне при приближении советского отряда уходить в степь. Часть укрывается, а часть уходит к басмачам. Вот и держится басмачество”
М. Чокай указывает в статье на “особый” метод, используемый советскими отрядами и названный в письме “показательным варварством”. 20 июля 1924 г. после неудачной попытки захватить предводителя басмачей Джумы-курбаши в районе Вангазы советский отряд ворвался в мирное село и увел в качестве заложника его брата Ширина, не причастного ни к чему крестьянина-земледельца. Всякая помощь семье Ширина со стороны жителей была приравнена помощи врагам советской власти. В ходе боев большевикам удалось захватить помощника курбаши Агзам-Ходжи по имени Хафиз, которому отрубили голову и послали ее начальству в качестве трофея. Начальник бухарской милиции Рахимбаев, поднесший начальству голову Хафиза, удостоен революционной награды — ордена Красного Знамени II степени, о чем было написано в № 111 газеты “Азад Бухара”
Мустафа Чокай подытоживает: “Подношение человеческой головы — это кровавый обряд, созданный ленинизмом в Средней Азии, но завоевание страны вовсе не означает ее покорение, ни тем более примирение народа с завоевателями либо смирение колонии метрополии” [269] .
О “воспитательных мерах” (moyen pedagogique), проводимых советской властью, не сумевшей преодолеть сопротивление мятежных басмачей в Туркестане, пишет также французская “Le Quotidien” (“Ежедневная газета”), тем самым подтверждая мнение Мустафы Чокая о “цивилизаторской” миссии России. Французский автор со ссылкой на газету “Кызыл Узбекистан” от 11 июля 1926 г. рассказал о том, что 25 июня голова курбаши Курбана, убитого в ходе боев с Красной армией, по указанию местной советской власти была выставлена на базарной площади Пенжекента. Через день, 27 июня, красноармейцы силой согнали жителей и заствили в массовом порядке смотреть на это зрелище.
Французский журналист отмечает, что ранее большевики уже прибегали к таким “педагогическим” приемам: в сентябре 1922 г. головы басмачей выставлялись на трибуне в ходе ташкентской партийной конференции [270], а большевистский представитель в Бухаре г-н Фонштейн потребовал в своем выступлении прислать ему отрезанные головы всех басмаческих курбаши[271].
О другой форме “воспитания” населения Туркестана — политической — рассказал в своей статье, написанной специально для французского издания “Paris-Midi”, американский журналист Линдсей Хобсен, который, изменив свою внешность, сумел проникнуть в закрытый для иностранцев Туркестан [272].
В материале говорится, что Москва развернула широкую пропаганду и внушает населению мысль о неизбежности мировой революции, которая должна смести мир капитала. Работа по “политическому воспитанию” масс ведется с помощью штыков. Большевики намерены любой ценой превратить Туркестан, стратегически удобный для ведения подстрекательской пропаганды, в наглядный пример торжества своих идей, чтобы тем самым поднять колонизированные народы Востока на борьбу против стран-метрополий Запада [273].
Население не было склонно к принятию коммунистических идей и предпочитало вести свой привычный кочевой образ жизни без всякого вмешательства извне. Классовая основа большевистской идеологии была чужда мусульманам Центральной Азии, поэтому с учетом ситуации работа по “политическому воспитанию” масс была переориентирована. Вот как продолжил тему Морис Перно в своей статье “Еп Asie Musulmane”: “Побыв некоторое время на Востоке, сразу замечаешь, насколько здесь широко укореняется ксенофобия. Тому ряд причин, одной из которых является советская пропаганда. Те, кто ведут эту пропаганду, не скрывают ни преследуемых целей, ни используемых средств. Воистину, большевизм как философская и социально-политическая доктрина не предлагает ничего, что могло бы привлечь персов, афганцев, турков, а также индусов и египтян. Однако с 1922 г. Москва стала рекомендовать своим агентам, работающим в Азии, забыть на время о принципах большевистской доктрины и интересах партии и проповедовать не классовую борьбу, а родовую вражду. Там, где сильны национальные чувства, советуют опираться на национализм. Там, где их нет, рекомендуется использовать ксенофобию. В обоих случаях задача одна и та же — пробудить, а затем поддерживать и усиливать ненависть и гнев Востока против Запада” [274].
Пропаганда в этом регионе велась при активном участии агентов Коминтерна, тесно сотрудничавших с немцами [275].
Морис Перно иллюстрирует сказанное текстом прокламации, которая распространялась среди воинских формирований, дислоцированных у северных границ Индии. Этот стратегически важный регион с давних пор был объектом вожделений России, которая не прекращала попыток завладеть им, выгнав оттуда британцев. "Товарищи из воинской дивизии Памира! Республика Советов, направив вас на аванпосты Памира, расположенные на стыке границ дружественных стран Индии и Афганистана, доверила вам ответственную миссию. Памирское высокогорье отделяет революционную Россию от Индии, где триста миллионов человек превращены кучкой англичан в рабов. На этом высокогорье вы, гонцы революции, водрузите красное знамя армии-освободительницы. Пусть народ Индии знает, что в своей борьбе против английских колонизаторов они могут рассчитывать на скорую помощь дружественного соседнего народа. Живите в тесной дружбе с племенами северной Индии, которые тянутся к свободе! Поддерживайте словом и делом их стремление к восстанию! Не верьте клеветническим заявлениям британской прессы, английских лордов и банкиров, направленным против советской России!
Да здравствует революционный союз народов Европы и Азии!” [276].
Иное, отличное от советских "методов воспитания” населения в своих колониях, отношение проявляла Британия к Индии: конституция Индии считается одной из самых либеральных, избран парламент, а благодаря разумному руководству вице-королей и британской протекции в стране царит мир; сам Ганди поддержал британские инициативы [277] .
Таким образом, формулировка "цивилизаторская миссия России в Центральной Азии” была лишь лицемерным прикрытием варварского обращения большевиков с населением Туркестана.
Оправдание своих действий желанием спасать ту или иную цивилизацию свойственно всем тоталитарным государствам: так, нацистская пропаганда призывала к истреблению туркестанских военнопленных в концентрационных лагерях под лозунгом защиты европейской цивилизации от "азиатских варваров, носителей большевистской заразы” [278] .
Характер отношений между метрополией и колонией зависит от ряда факторов, среди которых главными можно назвать степень отдаленности (отсутствие/наличие общих границ) между ними и уровень политической культуры самой метрополии.
В личных архивах Мустафы Чокая сохранены вырезки из различных газет с текстами данных им интервью, а также оттиски статей о Туркестане, написанных западными журналистами. М. Чокай следил не только за тем, чтобы его высказывания были изложены в газетном материале без искажений, но и за тоном и духом статьи. При необходимости давал опровержения либо высказывал свое несогласие с позицией журналиста. Мустафа Чокай был против того, чтобы его имя и политические взгляды были использованы для организации политических интриг между соперничающими странами. В отношении статьи французского журналиста Анри де Кораб (Henri de Corab), написанной на базе интервью с ним, Мустафа Чокай отмечает:
“Много выдумки! Пытается выставить меня каким-то неистовым врагом России и сторонником дружбы с Англией. Это совершенно неверно. Думаю, что каждый должен отдавать себе отчет в том, что может дать безоглядная вражда к одной и столь же безоглядная дружба к другой стране. Я знаю одно: безоглядная вражда к России была бы для нас политикой неблагора-горазумной. С какой-то Россией мы должны как-то дружить. Это, конечно, не значит, что мы отказываемся от борьбы за национальную свободу. Особенно это нужно помнить у нас в Туркестане, который еще политически неорганизован” [279].
Таким образом, отношения между странами, строящиеся на принципах “метрополия-колония”, изначально исключают демократические формы сожительства. Вместе с тем, учет геополитического фактора требует выработки взвешенной политики, исключив как безоглядную вражду, так и безоглядную дружбу.
Прометеевцы не оставляли вне поля зрения социальную политику Советов. В тридцатые годы результаты сталинской экономической политики обрели четко очерченные контуры. Это было начало периода культа личности вождя. Книги, песни, стихи, фильмы, картины, лозунги, транспаранты прославляли “отца народов” и пропагандировали успехи, достигнутые под его руководством. Они являли миру счастливую жизнь в стране победившего социализма.
После поездки в СССР французский писатель Андре Жид высказался со сдержанностью интеллигента: “Абсолютное незнание населением условий жизни за рубежом — самая лучшая опора советской власти" [280].
Как отмечала газета “Journal de debats” после выхода книги Мустафы Чокая “Chez les Soviets еп Asie centrale”, большевистский рай скрывал за своим фасадом “систематическую эксплуатацию туземного населения, лживую аграрную политику, сведшую к облегчению жизни русских переселенцев за счет туземцев, погибающих от нужды, поощрение невежества и пороков. Таковы результаты советского господства, которое с трех точек зрения — политической, социальной, экономической — должно быть осуждено всеми цивилизованными народами” [281].
Так писали о жизни населения Туркестана французские рецензенты книги М. Чокая [282] .
Спустя десять лет журнал “La Revue de Promethee”, вернувшись к теме экономического состояния региона, отмечает: “Участники съезда, объединившего франкоязычных экономистов, изо всех сил пытались найти какие-либо новые экономические категории в “научной” теории ленинско-сталинского социализма. Они были вынуждены единодушно констатировать их полное отсутствие (см. материалы съезда 1938 г.)” [283] .
Автор публикации на основании сравнительного анализа экономики двух стран — нацистской Германии и большевистского СССР — приходит к выводу об их поразительном сходстве. Имея разные истоки, экономика СССР и Германии сходятся в конечной цели — подавлении индивидуальности в пользу масс, подчинении частных интересов интересам государства посредством использования идентичных методов, таких, как автаркия, бюрократия, планирование, угнетение, социализация. В обоих тоталитарных государствах политика верховенствует над экономикой. СССР — крупная сырьевая держава, но он оказался не способным организовать переработку сырья из-за недостатка производственных мощностей. Германия, напротив, обладает большим промышленным потенциалом, но не имеет сырья в достаточном объеме. В итоге, вот уже в течение двух пятилеток внутренний рынок СССР испытывает дефицит готовой продукции.
Прометеевцы прогнозируют: Германия не преминет воспользоваться состоянием внутреннего рынка в СССР и постарается добиться значительной интенсификации обмена сырья на готовую продукцию, увеличения перечня поставляемых товаров, а также смягчения условий натурального обмена. В последующем Германия разработает план привлечения на выгодных для себя условиях кредитов из СССР [284] .
Этот прогноз в дальнейшем подтвердился.
На примере Туркестана прометеевцы подвергают анализу методы социалистического хозяйствования в СССР. Туркестан занимает огромную территорию, где со степными пастбищами соседствуют не только пустынные, но и баснословно плодородные земли. Само человеческое существование связано здесь с водой, орошением земель. По примеру царской администрации Советы навязали региону монокультуру хлопка, при этом вовсе не приняв в расчет жизненные интересы местного населения и превратив регион в хлопковый придаток России.
Туркестанские националисты разработали свою экономическую программу развития региона. Как указывал Нарком Узбекистана Ходжаев, программа была основана на принципе региональной автаркии и независимости от России. Эта деятельность местного руководства в итоге была расценена Москвой враждебной, а Ходжаев и его единомышленники были преданы суду как "буржуазные националисты” сознательно наносящие вред народному хозяйству страны Советов [285] .
Провалы советской экономики были неизбежны из-за безграмотного управления, но вместо объективного анализа и оздоровления ситуации большевики переложили всю ответственность на “буржуазных националистов” и других “врагов советской власти”.
Отсутствие демократических принципов в отношениях между центральной властью и национальными окраинами нашло свое отражение и в экономике. Современные авторы В.Былинин, А.Зданович, В.Коротаев указывают, что пропаганда прометеевцев “была направлена на ослабление и изоляцию СССР, что они стремились всячески дискредитировать советскую власть в глазах западноевропейских народов” [286].
То, что прометеевцами преследовалась цель ослабить и изолировать политического противника, вполне вписывалось в задачи национальных движений, но что касается дискредитации, то вряд ли найдутся контрдоводы и контраргументы, могущие опровергнуть содержание критических материалов Мустафы Чокая и его единомышленников.
Таким образом, политико-пропагандистские задачи “Прометея”, которые заключались в пробуждении политического сознания советских трудящихся, в формировании негативного отношения европейского и мирового сообщества к нарождающемуся сталинскому тоталитаризму, решались вербальным путем. Авторы прометеевских статей были профессиональными юристами, политиками, среди которых были бывшие главы правительств, министры, члены Государственной Думы России, блестяще владевшие не только французским языком, но и логикой аргументации. Приводя неопровержимые аргументы, опираясь на сведения, доставленные прометеевскими связными, они умело убеждали своих читателей. Неудивительно, что в личных архивах Мустафы Чокая содержатся немало подписных заявок на “Яш Туркестан”. Движение “Прометей” пользовалось симпатией и поддержкой не только рядовых читателей, но и официальных кругов: правительств и международных организаций, включая Лигу Наций, которые все больше убеждались в антидемократичной сущности сталинского режима. Прометеевские авторы шаг за шагом меняли общественное мнение в пользу прометеевских народов.
Поднятая на страницах прометеевских периодических изданий дискуссия относительно проблем формирования нации позволяет выстроить идеологические принципы, открывающие многонациональному населению путь к единению, позволяющие им в дальнейшем стать единой нацией. В их основу, вне всякого сомнения, заложено высказывание Жозефа Эрнеста Ренана о необходимости осознания всеми гражданами государства того, что они владеют наследственной памятью. А это предусматривает установление согласия жить в настоящем совместно во имя сохранения и приумножения единого неделимого наследия. Наследственная память включает язык, культуру, традицию, историю народа, оставившего последующим потомкам это неделимое наследие, а коллективное владение общим наследием непременно предполагает построение демократических принципов отношений между народом и властью, а также внутри социальных групп. То есть речь идет о непременной демократизации отношений как по вертикали, так и по горизонтали.