Я слышу его густой рокочущий голос. Я чувствую, что он в своей черной бурке и высокой серой папахе стоит за моей спиной. Его присутствие наполняет меня беспокойством, потому что прожигающий огонь его гневного взгляда напоминает мне о долге, я виновато сжимаюсь, не в силах оглянуться. Я уже понимаю свою ошибку; нужно было не говорить об Отце, а надо было понять его. Я полагал, что выполняю свой сыновний долг перед ним, работая над рукописью об Отце. Я обманывал себя, потому что из одного долга вырастал следующий, и долги мои множились, что не могло не страшить. Долг перед памятью Отца становился долгом перед его поколением, опаленным и закаленным войной. За ним вырастал долг перед народом, родиной, временем, грядущим человечеством, аруахами, планетой Земля, Создателем и Абсолютом...

 

— Отказываясь от нравственных долгов, человек превращается в ничтожество, — сурово сказал Отец.

 

— Но мне жизни на это не хватит! — жалобно выстанываю я.

 

— Если бы доставало одной жизни, то многие люди умирали бы счастливыми, — вздохнул Отец. — Но я был счастлив тем, что мои духовные долги никогда не кончались, что их с каждым днем становилось все больше.

 

Я приуныл. При жизни Отца я мог достать ему до плеча, а после его земной смерти оказалось, что не могу дотянуться даже до его лодыжки. При жизни Отца я слышал его голос, но его слова стали наполняться для меня смыслом лишь после его ухода от нас. К тому же, каждое слово имело много уровней понимания. А сейчас я не знаю, верно ли осознал даже первый уровень его слов. И все же, несмотря на внутреннее сопротивление, придется сказать несколько слов...

 

“Суровее долга судьи нет”,- предупреждающе промолвил Отец. И у меня снова опустились руки. Он потрогал их своими крепкими пальцами, покачал головой и сказал:-”Слабые мышцы. Да уж ладно! Лишь бы сердце не было дряблым… И все: ке запомни, что мужество нужно развивать, как мускулы. Душа человека — самое грозное, незримое оружие в бою. Ей по праву принадлежит первое место; равных ей по мощности средств борьбы нет и не будет… Правда -самое питательное средство для воспитания чувства долга, мужества, высокой нравственной чистоты, непоколебимой воли, верности своему долгу. Ложь — самый вредный яд… Нет абсолютного героя и абсолютного труса. Не было бы трусости — не было бы отваги. Героизм есть результат воинского воспитания и большой внутренней борьбы — с самим собой прежде всего”.

 

Эти слова Отца немного приободрили. Внутренней борьбы было достаточно, хотя это напоминало не сражение, а запутанный хаос сомнений. Правда, воинского воспитания в моей жизни не было… Но тут Отец сердито перебил меня:

 

— Разве я не воин?! Или я не воспитывал тебя, держа в черном теле?! Энергетические удары, которыми я, как сержант на плацу, выбивал из тебя мелкую пыль косности, глупости, пошлости, грязи оставили в твоей душе немало синяков, но и помогли ей хоть немного развиться. А я, признаться, жалею сейчас, что мало тебя бил.

 

— Мне тоже не хватает сегодня твоих побоев, — вздохнул я.

 

Отец рассмеялся и сказал:

 

— Крепче долга брони нет… Священнее долга святыни нет. Мудрее долга мудреца нет. Искуснее долга творца нет. Страшнее долга кары нет. Щедрее долга награды нет. Светлее долга света нет. Прямее долга дороги нет… Прозорливее долга пророка нет. Прозрачнее долга чистоты нет. Выше долга вершины нет… Долг — дух мужества. Долг -сердце отваги. Долг — гроза трусости. Долг — основа совести. Долг -охрана чести. Долг окрыляет бескрылых. Долг воодушевляет бездушных. Долг воскрешает мертвых. Долг знает только жизнь. Долгу смерть запретна.

 

Я затомился душой:

 

— Ни у кого и ничего не хотел брать взаймы, а оказался должен.

 

Он с непривычной для меня ласковой жалостью отозвался:

 

— Нежнее долга чувства нет.

 

— Выходит, по доброй воле мы все оказались в долгах? — спросил я.

 

— Не все. — возразил отец. — Бывает добрая воля и злая воля. Злая воля порождает умысел, а добрая — замысел. Вообще-то, доброта -это Дух, хотя нередко и суровый. Дух приходит не к каждому человеку; он только для духовно развитых порождает нравственные долги. А духовный человек скромен; он понимает, что долг — основа скромности. Он желал бы быть невидимым, как подземный поток, благодаря которому на поверхности растут деревья, зеленеют травы и пестрят цветы. Но иногда обстоятельства вынуждают реку вырываться на внешний лик земли.

 

Мы долго говорили о долге. После разговора с Отцом мои страхи почти исчезли, стали как будто проясняться понятия, о которых я до этого имел весьма туманное представление. Он поведал мне о внутреннем равновесии, помогающем установить гармонию с внешним миром. Он немало рассказал о воле и намерении, и я узнал, что воля является видом энергии, то есть силой, а не преданностью, настойчивостью, упорством или полной самоотдачей какой-либо концепции. Эта сила возрастает при огромной концентрации и спокойствии. В этих обстоятельствах рождается чистое и активное намерение. У Отца эта сила уже в раннем возрасте породила несокрушимое намерение служить родине, народу, свободе, чести и духовности. Я заметил, что он не очень любил почти выхолощенные и растерявшие от бездумного употребления смысл слова “интернационализм” и “патриотизм”, хотя вынужден был тоже использовать их. Ему больше нравились выражения “любовь к родной земле” и “уважительная дружба с другими народами”. Еще в военные годы он писал; “Личная национальная отечественная гордость, национальные благородные традиции, осознание того, что все народы и все нации способны на великое и прекрасное, что нет национальной традиции, мешающией воевать, а есть национальные традиции, помогающие воевать, — стержень национальной политики в армии. Каждый должен любить свою нацию и через глубокую любовь и гордость за нее познать другие нации, уважать и любить их.

 

Национальная гордость — нерушимый закон и святыня для личности в нации. Тот, кто не уважает свою нацию и не гордится ею -тот, безусловно, безродный человек, бродяга. Гордый может уважать только гордого и вполне законно не уважает негордого. Братство народов основано на гордости нации. В этом состоит основа интернационализма”.

 

И он говорил о том, что народы и нации разъединяют языки, людьми же созданные религии, расовые признаки, физические отличия, традиции и многое другое, в то время как объединяет недальновидность, неразумие и невежество. А должны сплачивать знание, культура и духовность, настоятельно продиктованные долгом. Разъединяющими силами умело пользуются тираны, ввергая в беды слепые народы. И за всякой идеологической мишурой несложно разглядеть жадность и корысть тех, кто ведет людей к пропасти. Когда жадность будет истреблена, исчезнут и войны.

 

Нормальному человеку не нужна чужая земля; она нужна нелюдям, татям, разбойникам. Обычному человеку хочется свою землю заставить цвести. А если ему нужны достижения литературы, искусства, культуры, науки соседей, то для приобретения их вовсе не обязательно вторгаться в их дом с мечом; они с радостью поделятся этими сокровищами и сами придут учиться. Только жаль, что у власти часто находятся духовные оборванцы, готовые каждую минуту лезть в драку не только с чужими, но и со своими. Но кому они “свои”?

 

Из-за них народ вынужден содержать армию. Но еще Наполеон Бонапарт сказал:”Народ, не желающий кормить свою армию, вскоре будет вынужден кормить чужую”. А разве сыновья не обязаны защищать ту землю, на которой прошла жизнь отцов, на которой высятся могилы дедов? А кто, как не сын, должен быть озабочен безопасностью дома, где живет его мать, его сестры? И если сын дорастает до понимания того, что его домом является Родина, то он становится гражданином. Но рост не имеет границ. Беспредельность духовного развития человека является даром небес не только для него, но и для всего человечества. Попадая в поток этого процесса, дикарь становится обладателем первичного осознания, невежда превращается в знающего, знающий — в понимающего, понимающий — в гражданина сознательного, гражданин — в личность… Но для беспрепятственного развития необходим мир, как важнейшее условие процесса. А для сохранения Мира нужна армия. Конечно, до тех пор, пока существует угроза войны. В мирном и теплом доме расцветает душа, и этот кров надо уметь беречь и надо уметь любить.

 

Из пламени прошедшей войны отец говорил: “Патриотизм -любовь к отечеству (государству) — осознание прямой зависимости личного благополучия от общественно-государственной безопасности, признание своей зависимости от государства, того, что укрепление государства есть укрепления личности. Короче, патриотизм объединяет понятие государства во всех его отношениях с личностью, с ее прошлым, настоящим и будущим. Только любовь к отечеству может служить моральным оправданием убийства на войне, нравственным основанием военного дела.

 

Всегда следует избегать толкования патриотизма отвлеченными словами, общими местами без связи с интересами личности -подданного государства.

 

Необходимо отметить один из важнейших элементов патриотизма, неизбежно сопутствующий ему. Это национальный дух или национальный патриотизм — любовь к своему народу, с которым личность связана кровным единством и общностью происхождения, территорией, языком, бытом, нравами, психологическими и этнографическими особенностями, имеющими вполне определенные и самостоятельные, отличные от других качества и особенности. Со всем этим нужно обязательно считаться и знать, для того чтобы направить это чувство в общее русло понятия патриотизма, любви к отечеству, к нации, используя его как могучее средство воодушевления войск”.

 

— А существует ли понятие выше патриотизма? — спросил я.

 

Он хмуро посмотрел на меня и сказал:

 

— Выше, наверное, нет. Но есть понятие, стоящее рядом. Если патриотизм включает в себя исторические, культурные, этические, нравственно-политические, военные, государственные категории, то следующее понятие содержит в себе более близкие, духовные, сердечные, человечные уровни. Именно эта сила заставляет любить близких, заботиться о той земле, на которую пролилась кровь с пуповины, почитать старших и оберегать младших, относиться с уважением к женщине, привязываться душой к каждой былинке… Я бы назвал это понятие “матриатизмом”, ведь именно матриатизм рождает патриотизм. Мы говорим “мать-земля”, мы называем матерью Родину, так почему бы не ввести этот неологизм.

 

Может показаться, что такие слова, в общем-то, несвойственны отцу, но его боевой друг Дмитрий Федорович Снегин говорил: “В часы духовного подъема речь Баурджана расвечивалась афоризмами, игрой светотеней, глубиной мысли, обнаженной открытостью. А сколько было скрыто и за семью печатями! Помнишь, читатель, мое утверждение: Баурджан был глух к картинам природы. И вдруг, роясь в хаосе его дневниковых записок, натыкаюсь на взволнованные строки: “Ночь. Я — угрюмый, усатый старик. Боже мой, как прекрасно смотрятся ночью деревья — удивительные произведения природы… И сам тоже неплохое произведение природы… Слава Аллаху!”

 

Мне кажется, что это было одним из тонких проявлений матриатизма. Вдрут подумалось, что матриатизм и есть та могучая и скромная подземная река, благодаря которой на земле выросло высокое дерево патриотизма.

 

Дядя Митя указал мне на одну из привлекательных черт характера своего друга:

 

— Как ни странно, Баурджан был скромным человеком. Он страдал от того, что не мог стать подземной рекой. В Актюбинской области есть речки Жем и Сагыз, которые то вырываются на поверхность, то снова скрываются в песках. Он был чем-то похож на эти реки. Когда искренность прорывалась в нем, он как будто стеснялся этого и скрывал свою открытость за шуткой. Но то, что было до шутки оказывалось при углубленном внимании то признаком патриотизма, то показателем матриатизма и всегда — героизмом. Мужественный человек — это всегда человек совестливый. А если он герой, признанный народом, то это всегда человек чести.

 

Когда бремя нравственных долгов вырастало до неимоверных размеров и Отец чувствовал вину за то, что сделал для народа, отчизны, поколений, памяти меньше, чем мог, он гневался на себя. Дмитрий Федорович с грустной улыбкой вспоминал об одном из таких моментов:

 

— Баурджан погасил сигарету и сказал как бы для себя: ’’Самое ужасное — это неоправданное доверие… Я не умею отдыхать. Мне очень грустно. Кто не умеет по-настоящему печалиться — недоумок… Чингисхан приказал убить своего сына Джучи-хана. Как жаль, что на этом свете нет моего отца. Если бы он был жив, то, наверное, приказал бы убить меня”.

 

… Я снова и снова слышу грохочущий голос Отца. Он говорит о том, что настоящий гений не подозревает о своей гениальности, как снег не ведает о своей белизне, что истинный мудрец не знает о своей мудрости, потому что мудрость в отличие or ума всегда нравственна, что герой не видит в себе героя и стыдится, когда его называют батыром, потому что подвиг совершили тысячи, а тысячи героев вышли из народа, что патриот не носи в в кармане справку о том, что он патриот; он просто больше своей жизни любит Родину.

 

Я снова и снова ощущаю за своей спиной присутствие Отца. Мне от этого становится тревожно и хочется что-то сделать для людей. Его постоянное присутствие не приносит покоя. Но как благословенно его присутствие!