— А что, я заблуждаюсь?

 

— Заблуждений нет, есть только блуждания. Да и времени на заблуждения у тебя тоже нет. Ни у кого нет времени. Путь слишком долог и труден, — сказал он.

 

— Куда же он приведет, если не пройти его до конца, хотя бы на промежутке земной жизни? Вознесет в рай или сбросит в ад, в самый испепеляющий огонь? — равнодушно спросил я.

 

— Это не только испепеляющий, но и возрождающий огонь. Он очищает душу от всего чуждого, наносного, вредного, что осталось в твоей душе. И потом, в аду нет огня. Я расскажу тебе историю, которую слышал от Шейха Музаффара: “Мудрый блаженный Бахлул повстречал как-то Харун ал-Рашида. “Ты откуда идешь, Бахлул? -спросил властитель. Бахлул немедля ответил: “Из ада”. Повелитель незаметно улыбнулея: — “И что же ты там делал?” Бахлул объяснил: ’’Нужен был огонь, вот я и решил спросить, не поделятся ли они огнем со мной”. Но их предводитель сказал: “Мы тут огня не держим”. Я удивился и спросил: “Как же так?” Он ответил: “Говорю тебе, здесь нет огня; каждый приходит со своим собственным”. Вот так и ты несешь в ад свои дрова и свою зажигалку. Огонь ада — это пламя совести. Так что ада в людском понимании не существует. Точно также не существует и рая, такого, каким представляют его себе люди. Но это вовсе не значит, что там вообще ничего нет. Великий учитель Омар Хайям не зря грворил:”Что будет там, за ветхой занавеской тьмы? В гаданиях запутались умы. Когда же с треском рухнет занавеска, Тогда поймем — как ошибались мы”.

 

Для мудрецов тьма — это непознанное. А какой мудрец откажется от познания, даже если сердце его трепещет от страха. Но, войдя в эту область осознанно, он вдруг обнаруживает, что ужас его прошел и при слиянии с жаждой познания превратился в еще. один источник мудрости, то есть, страх открыл дверь в неведомое и, побежденный, перестал быть стражем непознанного, пропустив человека в сокровищницу великих тайн, — сказал Отец.

 

— Наверное, бесстрашие является, одним из условий на пути к познанию, — задумался я.

 

— Если ты говоришь о совершенном знании, то такового на земле не существует. Однако есть дороги, ведущие к прямому знанию в мире людей. Их не очень много, но и не так уж и мало. Религия означает “долг”. Если бы долг не ограничивал, то люди быстрей бы нашли пути к познанию истинного. Но политические системы есть еще более чудовищные ограничители для людей, тем более для ищущих. Впрочем, речь сейчас не о них. Прямое знание приобретается во время духовных странствий. Египтянин Зун-н-нун сказал об этом: “Во время моего первого странствия я обнаружил знание, приемлемое как для избранных, так и для обычных людей. Во время второго — знание, приемлемое для избранных, но не для обычных людей. Во время третьего — знание, не приемлемое ни для избранных, ни для обычных людей. В результате я остаюсь чужд всем и одинок. Первая разновидность знания — покаяние, которое принимают и избранные, и обычные люди, вторая — упование на Бога, дружба с Ним и любовь к Нему, что приемлемо для избранных. А третья разновидность знания — постижение реальности, которая превыше человеческой способности к пониманию и запредельна разуму, так что люди отвергают ее”.

 

— Если бы ты пожелал обладать волшебной вещью ради постижения высшей реальностью, я бы понял тебя. Но я знаю, что все чудотворные свойства ты бы обратил к земным целям, — сказал Отец. — Поэтому для тебя, как и для многих других неподготовленных людей, все волшебное остается недосягаемым.

 

— Но мы ни о каких волшебных вещах не говорили! — удивился я. -Все вокруг заполнено волшебством; обращенное к земле, оно наполняется тяжелой и темной силой, отбрасывающей владеющего им назад. Обращенное к Небу, оно светом устремляется в высь, но в то же время становится лучистым даром для того, кто остается на земле. В хадисе сказано:”Бог прекрасен и любит красоту”. Красота доступна даже самому черствому сердцу, которое можно смягчить и облагородить прекрасным. Красота содержит в себе возвышенную доброту, дарение ее людям и есть волшебство. Такое волшебство и есть одна из искр прямого знания. Вот почему в хадисе записано еще, что люди знания — это наследники пророков. Абу Али ад-Даккак сказал: “Носи одежду, какую носят люди, и ешь то, что едят они. Но внутренне будь к ним непричастен”. А Баязид Бистами добавил: “Я видел моего Господа во сне и спросил: “Как мне найти Тебя?” Он отвечал:”Покинь себя и приходи!”, — закончил Отец.

 

… После той встречи прошло немало времени. Мне снова захотелось увидеть Отца, но он не приходил. Я истомился не по собеседнику, а просто по-человечески соскучился по нему. Я очень нуждался в его советах и разъяснениях, но сейчас начал сознавать, что злоупотреблял его добротой и любовью, тревожа его дух.

 

С некоторых пор мне стало казаться, что я живу в окружающем мире, как бы отсутствуя в нем. Настоящая жизнь начиналась, когда приходил Отец. Я понимал, что это не совсем нормально, но ничего не мог с собой поделать. Без него все вокруг казалось серым и не привлекало. Но Отец говорил, что Творец не стал бы создавать нелюбимые вещи, ибо влечение порождено любовью, которая, наверное, и является первопричиной появления всего проявленного сущего, в том числе, конечно, и человека. И я понял, что иду не по совсем верному пути, отрекаясь от всего земного; если все создал Всевышний, то какое я имею право отвергать сотворенное Им?

 

… Утро выдалось теплым и ясным. Я попросил родственника отвезти меня на Кенсайский зират, где покоился Отец. Покоился ли человек, не знавший покоя на земле? Не знаю, но так принято говорить.

 

Доставив меня на место, родич сказал, что заедет на СТО, заодно заправится, а потом вернется за мной. Когда машина с урчанием скрылась за спуском, наступила всепроникающая тишина, от которой мы отвыкли в городе. Прозрачная синь неба как будто вибрировала от этой удивительной тишины и чистоты.

 

Я поклонился высокому и суровому Отцу, который для кого-то был гранитным, а для меня оставался живым. Поклонившись еще раз, я убрал с плиты высохшие стебли почерневших цветов, сел на каменный парапет и затянул выученную арабскую молитву, содержание которой узнал в свое время через русский язык.

 

Я выпевал звучные слова, почти физически ощущая, как они отражаются от серого гранита и стремительно вонзаются в землю, словно оперенные стрелы.

 

Эти стрелы не могли ранить моего родителя, но согреть землю у его изголовья, казалось, были способны.

 

Закончив молитву, я огляделся вокруг. На западе в котловине лежал город, мое любимое обиталище, где я родился и вырос. Над домами и улицами висела сизая дымка, отравляющая дыхание и искажавшая сознание людей. Из-за этого, казалось мне, горожане все меньше понимают друг друга, чувствуя все большее отчуждение.

 

На юго-востоке высились горы, синие, чистые, уже надевшие новые белые папахи.

 

Я снова оглядел кладбище, спокойное, торжественное, тихое. Вдруг подумалось о том, что здесь схоронены клады целых миров, бывших когда-то людьми, сокровищницы мыслей, чувств, переживаний, земных судеб, составляющих истинную историю человечества. Верилось, что все это найдет продолжение в иных мирах. А может, уже и нашло.

 

Гранитное лицо отца было таким отрешенным, суровым и печальным, что я заплакал. Мне казалось, что каменный родитель молча рыдает, не показывая ни земному, ни небесному мирам своих слез. Я как будто ощутил, что он оплакивает лежащих рядом и неподалеку близких по духу людей, но больше всего сострадает своим солдатам, каждый из которых за годы войны стал ему ближе родного сына. И неважно, что могилы воинов были далеко отсюда...

 

— Перестань лить слезы! — услышал я окрик.

 

Подняв голову, я увидел, как живой Отец отделился от камня и медленно спустился ко мне. Присев рядом, он опустил тяжелую руку мне на плечо, заглянул в глаза и ровным голосом сказал:

 

— Вытри слезы и успокойся.

 

Я прерывисто всхлипнул и прижался к его груди. Он помолчал, а потом тихо произнес:

 

— Бедные создания, вы всю земную жизнь ищете любви в разных ее проявлениях, не подозревая, что каждой мыслью и каждым поступком служите ей, каждым чувством, даже ненавистью поклоняетесь любви. Я почти ничего не знаю о земной любви, потому что Творец влил в меня слишком много ярости. Я любил свой народ и родную землю именно яростно, люто ненавидя все, что мешало их росту, покою и счастью. Эти чувства настолько переполняли меня, что для теплой и кроткой, согревающей сердце простой любви уже не оставалось места. Поглощенный своей одержимостью в поисках гармонии и справедливости, я все же ощущал отблески той маленькой любви людей друг к другу и, понимая, что у меня тоже есть долг перед близкими, выражал свою как бы любовь к ним сурово… а может, даже жестоко. Но я не собираюсь оправдываться ни перед кем. Только там, на небесах, где я сейчас живу, я начал постигать это великое чувство, которое все еще внове для меня. И прощение мне было дано, хотя я его и не просил, за ту любовь, которую я испытывал к народу и родине.

 

— Значит, ты так и не расскажешь мне о любви? — спросил я.

 

— К высотам этого учения ты должен подниматься сам, — сказал он.

 

— Любовь есть учение? — удивился я.

 

— Именно так, — кивнул головой Отец. — Все жизни истинно духовных людей посвящены неустанному поиску тайн и откровений любви. Но ты, понимаешь, конечно, что речь идет о любви ничем не обусловленной, ибо только через нее происходит великое очищение и приближение к истине.

 

— Здесь все же, наверное, не место говорить о любви, — я почувствовал некоторую неловкость, словно мертвые подслушивали нас.

 

Родитель усмехнулся;

 

— А что же тогда привело тебя сюда? Многие земные создания почему-то полагают, что у могил о любви говорить не уместно. Но именно тут не солжешь, именно здесь надо слушать сердце на правдивость.

 

— Хорошо, что ты сказал об этом, а то я часто ловлю себя на самообмане, — признался я. — Решение многих вопросов находится, наверное, среди могил, и не только для мертвых, но и для живых.

 

— Прежде всего для живых, — согласился родитель. — А сейчас уходи из города мертвых. Возвращайся в город спящих, но все же живых.

 

— Я не хочу расставаться с тобой, просто, я подумал, что вношу в твою далекую от земной жизнь беспокойство своими постоянными обращениями к тебе, — я виновато посмотрел на него.

 

— Для меня все еще значительная часть жизни остается земной. Любовь к народу и родине сильно привязывает меня к человечеству, -негромко сказал Отец.

 

Махнув рукой, Отец снова поднялся на свой высокий пьедестал. Я сидел и жевал травинку с могилы Отца, чувствуя давно не испытываемое умиротворение. В груди стало теплеть.

 

На вершине соседнего холма появилась тонкая стройная женщина и запела нежным и теплым голосом, подыгрывая себе на домбре:

 

Он как истинный воин угрюм был и строг.

 

Искры праведной ярости ярко во взгляде пылали.

 

Его другом, казалось, был самый безжалостный рок. Складки гнева рубцом лоб высокий его украшали.

 

“Неужели в потусторонних мирах тоже сохраняется форма того образа, который человек носил на земле? — подумал я. — Может, у души тоже существуют генетические особенности, присущие людям?”

 

Сердце чистое воина было полно доброты,

 

Не приемлющей подлости, жадности, злобы, коварства. Честь наградой ему из небесной пришла Пустоты;

 

Он ее не отдал бы за земные великие царства.

 

Он себя не унизил желанием звонких наград, Справедливость ценя, уважая во всем благородство.

 

Не страшась на Пути обусловленных грозных преград,

 

Он Верховный Закон принял сердцем своим к руководству.

 

Среди звезд и галактик он мчится на белом коне, Простирая к Аллаху могучую честную руку.

 

Свое сердце очистив, он истину ищет вовне,

 

Испытав в полной мере земную греховную муку.

 

Светлым сердцем он грешную землю любил,

 

Понимая, что грешны ее неразумные чада.

 

Никогда он Великую Мать за чужие грехи не чернил, Сострадал человечеству, не сумевшему выйти из ада.

 

Неумело пою о великом батыре казахской земли.

 

Слезный ливень горячей тоскою в груди закипает. Омраченные души на звездных дорогах темны,

 

В иллюзорном миру человечество вновь засыпает.