— Но я пытаюсь всматриваться, — начал оправдываться я.

 

— Смотреть — не значит видеть, — отозвался родитель.

 

— Меня пугает Ничто, — погрустнел я.

 

— Как оно может пугать тебя, если Ничто уже не содержит ни страха, ни страстей, ни желаний, ни тревог? — удивился.

 

Я приободрился: “А что если за этим Ничто, за последним для земных сущностей занавесом кроется Нечто? Это Нечто мы вынуждены будем принять со смирением, оставив на земле свою строптивость и неприятие кажущейся дисгармонии. Нам еще предстоит преодолеть многое, связанное с землей, прежде чем мы научимся принимать все, что происходит с нами на земном плане, как неизбежную предопределенность, имеющую свои корни, свою причину и, конечно, свои следствия. Нам не дано понять в полной мере истоки этих причин, поэтому мы постоянно боремся с исходящими из них следствиями, ропщем и негодуем, усугубляя собственное незавидное положение, потому что нельзя противостоять космической данности. Мы сами являемся виновниками своих бед, и даже счастье посылается нам, как испытание на прочность и чистоту духа, нашей совестливости, нашей нравственности. Жестокость, злоба, коварство, подлость, предательство являются провалами на экзамене жизни, где за все надо так или иначе платить, где нет ничего бесплатного.

 

Я заметил, что некоторые люди этого не понимают и даже считают смешным и нелепым. Когда они смеются над этим, меня охватывает тоска и страх за них, а может, прежде всего за себя. Впрочем, человеческие низости кажутся нам, может быть, таковыми с людской точки зрения, а чем они являются согласно небесной логике, нам понять не дано.

 

Мы стремимся изменить внешний мир, полагая, что в нашем внутреннем мире все пребывает в нерушимом порядке. Однако внешнее не может измениться без изменения внутреннего. Чтобы мир стал иным, человек сам должен стать другим. Я вдруг обнаружил, что эти мысли мне постоянно внушал Отец, но я трудно и глупо не поддавался его внушению, сопротивлялся изо всех сил, думая, что речь идет о гипнозе, призванном манипулировать мной. Я в то время даже не подозревал, что был раскрашенным паяцем, которого дергают за веревочки все, кому не лень. Отец не хотел, чтобы я оставался марионеткой и старался дать мне свободу и независимость, пусть даже относительную, освободив меня от опутывающих нитей.

 

Я начал понимать, что даже при радикальных переменах человек останется самим собой, но изменится его созвучность с миром, его сонастройка с окружающим. Взгляд человека станет иным, новым, и он перестанет задерживать в ячейках сердца беды и обиды, ненависть и зависть; все это будет протекать через него свободно, не оставляя ни грязи, ни слизи, ни заноз, ни мутного осадка, хотя внешне эта человеческая сущность будет действовать по правилам земной игры; казаться, где нужно, драчливым; выглядеть, где необходимо, ловким; видеться, где требуется, рассудительным...

 

Но золотой храм, который человек сумел и успел достроить в своем сердце, будет несокрушимым и безмятежным, наполненным любознательностью, сочувствием и состраданием, потому что станут понятными побуждения людей, не слишком притягательные и интересные для измененного. Зато по-прежнему, а может и сильней, будут привлекать к себе сами люди, их боли, чувства, переживания, сердечность и любовь. Будут притягивать, но перестанут затягивать. Будут привлекать, но не связывать, потому что точка А светлого вектора их судьбы, начавшаяся во мгле земной жизни, получит необыкновенное ускорение к звездам, на одной из которых, возможно, находится их космическая точка Б. Иными словами, их вектор приобретает звание Свободного.

 

— Ну-ну! — приободрил меня Отец. — Кажется, ты начинаешь прокладывать свою тропу на давно проторенной дороге. Дерзай, это не самый худший путь.

 

— Чем я опять тебе не угодил? — взвыл я.

 

— В тебе начинают звучать прекрасные и мудрые голоса, но это же не твой голос. Исполняя оперную партию, ты не станешь Карузо. А ты поешь и вовсе с чужого голоса и ведешь перепев рожденных задолго до тебя мыслей. Хорошо, что обращаешься к древним мудрецам, мысли которых вечны. Но в твоем изложении они становятся смертными. Плохо то, что ты как бы присваиваешь их себе. Не для того ли, чтобы показаться умным в глазах других? -издевательски произнес Отец.

 

— Я далек от такой мысли и даже не думал об этом, — запротестовал я, все же порядком смущенный. — Разве мысли мудрых не принадлежат всему человечеству?

 

— Сейчас ты похож на одного вороватого директора совхоза, который крал государственные деньги и при этом говорил: “Что тут такого? Я беру, конечно, эти деньги, но ведь я тоже часть государства. Я беру деньги у государс тва, но они в государстве и остаются”.

 

— Спасибо за сравнение, — хмыкнул я.

 

Родитель же продолжал:

 

— Для того, чтобы государственные деньги стали твоими, ты должен отдать государству свой труд, равноценный полученным деньгам. Для того чтобы мысли мудрецов стали твоими, ты должен не просто ознакомиться с ними, слепо скопировать и заимствовать, но долго размышлять над ними, найти новые уровни их понимания, даже более глубинные, чем до сих пор было доступно тебе, учиться неустанно, постоянно возвращаясь к ним, и только потом переплавить в тигле сердца. И только тогда ты сможешь сказать, что эти мысли по праву стали твоими.

 

… После разговора с ним появилось чувство неуверенности в том, что описание тропы может кому-то пригодиться. Но неуверенность вовсе не означает отсутствия веры. А если есть вера, значит, существует и надежда. А при их наличии непременно появится и дело, пусть даже не очень значительное для других, но важное для себя....

 

Чем же вызвано это дело? Может быть тем, что не дает превратиться в обывателя одного лишь сегодняшнего дня, а превращает в сущность, помнящую о Небесной обители? А что такое человек одного дня? Наверное, это тот, кто, уподобившись мотыльку, летит на яркий, но губительный огонь поверхностного, сиюминутного существования. Самые умные из них знают, что там нет истинного счастья, что там их ждут боль и разочарование, наказание н смерть. Однако летят, не в силах свернуть с ложного пути, несутся навстречу неотвратимой беде, испытывая ноющую, смертельную тоску глубоко в груди.

 

Я пришел в себя и обнаружил, что Отец давно уже о чем-то говорит мне, а я снова не услышал его. С трудом взяв себя в руки, я начал внимательней вслушиваться в его слова:

 

— В глупой гордыне не смей называть себя человеком будущего. Ты просто существо вчерашнего дня, да и то потому, что не разучился бесцельно мечтать. Поэтому ты не можешь видеть того, что жители одного дня летят не вперед, а назад. Ты просто ощущаешь, переполненный собственными страхами и сомнениями, что их путь не является верным. А в глубине твоей неразвитой души чадит зависть к ним, которую ты стараешься скрыть за показным презрением. Они все-таки летят, а ты все ползаешь. Отринь сравнения, чтобы ушла зависть. Перестань считать монеты в чужих карманах. Отбрось презрение к себе и к другим, потому что оно на глазах превратится в ненависть и скоро уничтожит тебя. Ползи своим путем, все-таки это тоже движение. Довольствуйся тем, что имеешь, и благодари Создателя за каждую крошку хлеба, за каждую каплю воды, за каждый глоток воздуха, дарованные тебе Его милостью. И когда твое сердце начнет кровоточить от боли народной, когда душа на последней черте станет изнемогать от мук сострадания и любви к небу, земле, всему живому и неживому, тогда у тебя могут вырасти крылья и ты полетишь, но уже в правильном направлении. Отвращай себя от отравленных сладостей быта и не отвергай целительной горечи бытия.

 

… Я не готов к ответу, поэтому молчу. В моем случае молчание -это тоже ответ бессилия. Я невольно ощущаю чудовищное давление внешнего, вещного, окружающего, остро чувствую даже непреднамеренные атаки, вызванные социальной обусловленностью. Прессинг условностей, возникших в результате заговора человечества, даже являясь иллюзорным, вынуждает не только реагировать в какой-то мере адекватно, но и пристальней всматриваться в себя. Прислушиваясь внимательно, я искренне говорю себе, что где-то уже различаю границы в тумане, что остается только разглядеть тропу под ногами и разобраться в паутине линий и условных знаков, начертанных на карте в помощь мне.

 

— Ты не умеешь читать книги, захваченный одной только фабулой, а уж карта для тебя вообще табула раза, и вряд ли ты научишься когда-нибудь правильно читать ее. Слова для тебя являются только комбинацией букв, несущей слабое фонетическое, логическое и узко смысловое отражение. Но отражение не есть выражение. Без психологических и философских компонентов чтение бессмысленно, -сказал Отец.

 

— Мне кажется, что в тумане появляется слабый свет, когда я пишу простые человеческие слова. Но так ли они просты, как мы привыкли думать? — заметил я.

 

Родитель задумался на миг, а потом проговорил:

 

— Казахи говорят, что у слова есть душа. Слово обладает собственной энергетикой. Аура слов, как и у людей, бывает светлой и темной, чистой и грязной, горячей и холодной, дружелюбной и агрессивной, поэтому старайся очень осторожно обращаться со словом.

 

— Конечно, папа, я понимаю, что я просто посредник-делдал, а не хозяин слов. Просто, рукой моей движет какая-то загадочная сила, по воле которой падают на бумагу слова. Вот почему я всегда мысленно прошу прощения у того, кому придется взять в руки написанные кем-то непознанным и невидимым от моего имени листы. И еще я заранее прошу не снисхождения и жалости, а сострадания к тому человеческому существу, кто не по своей воле взялся за перо, чтобы бедными людскими словами попытаться выразить невыразимое. И в этом, наверное, состоит вечная адская мука тех, кому судьба впаяла в руки перо или кисть. Конечно, тяжело говорить о том, чего никогда не видел, что не с чем сравнить, чего никогда не поймешь в полной мере, даже очень малую часть которого вовек не прояснишь для себя.

 

— Малодушие, сомнения, неверие в свои силы, недооценка себя и приводят к неудаче. А хвастливость, надменность, переоценка своих сил и возможностей, самонадеянность и нарцисцизм неизбежно ведут к провалу, крушению. Только внутренние изменения в сторону гармонии принесут удачу. Но лучше об удаче не думать. Надо просто продолжать свою работу, спокойно и вдумчиво, не рассеивая концентрации на второстепенные вещи, — посоветовал Отец.