Главная   »   Русско-казахские литературные отношения. К. Ш. Кереева - Канафиева   »   «ТУРКЕСТАНСКИЕ» РОМАНЫ Н. КАРАЗИНА, Н. ИЛЬИНА И ДРУГИХ НА КАЗАХСКУЮ ТЕМУ


 «ТУРКЕСТАНСКИЕ» РОМАНЫ Н. КАРАЗИНА, Н. ИЛЬИНА И ДРУГИХ НА КАЗАХСКУЮ ТЕМУ

Начиная с 60-70-х годов казахские степи и различные районы Средней Азии стали чаще посещать известные русские писатели, художники и композиторы. Если; в предшествовавшие десятилетия представители русской науки и культуры бывали здесь эпизодически, то с завершением присоединения Туркестана к России их поездки стали более или менее регулярными. А это нашло свое выражение и в характере литературных трудов: вместо небольших и разрозненных заметок и статей, посвященных описанию экзотической стороны жизни «номадов», появились фундаментальные научные, научно-популярные исследования, а также литературные произведения крупных и малых жанров — романы, повести, рассказы, очерки.
 
Всеобщий интерес к казахским степям и казахам во второй половине XIX в. в русском обществе был обусловлен многими причинами. Если русскую буржуазию край интересовал как возможный рынок сбыта и источник дешевого сырья, то демократическая часть русского общества принимала близкое участие в судьбе казахского народа, стремясь вовлечь кочевников в русло общечеловеческой цивилизации и прогресса.

 

Заметный вклад в освещение социально-экономических условий жизни казахского народа внесла большая группа русских писателей второй половины прошлого века —Н. Каразин, Н. Ильин, Н. Уралов, Н. Стремоухов, П. Инфантьев, Д. Иванов и др. Их литературная деятельность заслуживает тем более внимательного рассмотрения, что она была тесно связана с Туркестаном. В творчестве этих писателей представлена широкая панорама русско-казахских отношений, картины быта, нравов и обычаев казахов и узбеков, выражены братское сочувствие и искренняя симпатия к этим народам; наконец, в их произведениях отчетливо отразилось стремление познать внутренний мир человека, к какой бы национальности и вероисповеданию он не принадлежал. Ценно и то, что фактический материал в той или иной степени подвергался осмыслению и обобщению. Авторы стремились правдиво воспроизвести типичные характеры представителей коренного населения, действовавших в типичной для них обстановке. Как известно, Ф. Энгельс именно это обстоятельство считал важным художественным принципом реалистического искусства.
 
Казахская тематика широко отражена в творчестве русского писателя Н. Н. Каразина (1842—1908).
 
Николай Николаевич Каразин — своеобразный человек, журналист, художник, этнограф, писатель — прошел длинный путь и признания и отрицательной критики. Его романы пользовались успехом в 70-е годы, так как в них описывались «ташкентские рыцари». Впоследствии к ним потеряли интерес, прекратили перепечатывать и романы стали библиографической редкостью. А между тем именно Н. Н. Каразин долго жил в Туркестанском крае, участвовал в двух военных походах как корреспондент и художник и в двух научных экспедициях. Будучи наблюдательным художником, он многое сумел уловить в происходящих событиях того времени, познакомился с жизнью местного населения, которую и попытался изобразить в своих произведениях.
 
Широкую известность Каразину доставили его многочисленные романы и повести, очерки и рассказы, посвященные русско-казахским отношениям, первым шагам России в Туркестане. Не обладая ярким талантом большого писателя, он тем не менее заставил говорить о себе как читающую публику, так и критическую литературу.
 
Статьи, очерки, рассказы Каразина печатались во многих русских журналах и газетах («Дело», «Вестник Европы», «Русская мысль», «Русские ведомости»-, «Всемирная иллюстрация», «Нива», «Север», «Природа и люди», «Живописное обозрение» и др.), а также на страницах английской, швейцарской и другой зарубежной печати.
 
Н. Н. Каразин был плодовитым писателем. Его беллетристические произведения составляют около 20 томов, исключая статьи по этнографии народов Туркестана, а также записи о путешествиях и корреспонденции. Его «туркестанские» романы, повести и очерки («На далеких окраинах», «С Севера на Юг», «В камышах», «Двуногий волк», «Погоня за наживой», «Голые нравы», «Тигрица» и др.), в основном посвященные казахским степям, в свое время наделали много шума, читались нарасхват и сравнительно радушно были встречены критикой.
 
В произведениях Н. Н. Каразина, в частности, романах «На далеких окраинах» (1875) и «Погоня за наживой» (1876) можно отметить достоверные и тонкие наблюдения за жизнью и бытом народов Туркестана. Вместе с тем Каразин пытался показать действия своих героев на фоне ложного романтизма, рисуя нередко излишне сложную и экзотическую обстановку, описывая неправдоподобные приключения (например, рассказы «Катастрофа на Кастекском перевале в Туркестане» и «Страшное мгновение» написаны, чтобы «растрогать нервы впечатлительных читателей»). Это, конечно, представляло известный интерес в определенном кругу читающей публики.
 
Русская критика в целом правильно оценивала идейно-художественные достоинства каразинских произведений, отмечая положительные стороны творчества писателя. Так, критик Н. Никитин («Дело», 1875, № 1, Спб., стр. 1—33) писал, что хотя Каразин на литературном поприще и выступает «очень недавно», но «уже успел приобрести литературную известность, составить себе имя, у него есть свой круг читателей и даже почитателей его таланта». Основное достоинство произведений писателя критик видел в том, что в них даны «живые» картины, списанные с натуры. Именно они-то и «драгоценны», поскольку дают некоторое представление о жизни коренного населения Туркестанского края.
 
В романе «На далеких окраинах» много страниц посвящено казахам. Но, к сожалению, нравы, обычаи, особенности быта, любовь и ненависть и т. д. показаны в основном через восприятие Батогова, вчерашнего петербургского офицера, легкомысленного и вместе с тем бессердечного человека. Прослышав, что «где-то далеко на Востоке открылась какая-то страна» и что «там обещают льготы и можно отхватить куш порядочный», Батогов едет в Туркестан, но попадает в плен к барантачам-грабителям.
 
Находясь в плену у богатого казаха Кадргула, Батогов на удивление кочевникам поет песни или рассказывает сказки, иногда пляшет вприсядку и играет «на Туземной балалайке» знакомый мотив «барыни». И все же подневольные работники-казахи с неприязнью относятся к нему, хотя во всем равны с пленным: так же таскают воду из колодцев, так же целые дни стерегут от волков необозримые хозяйские отары.
 
Отчуждение работников к пленнику писатель склонен объяснять различием вероисповедания. Однако не религиозные различия лежали в основе их недоброжелательности, а, надо полагать, несерьезное отношение пленного к своей судьбе и более того его «роман» с Нар-Беби, женой своего владыки. Тяжелые испытания плена «герой» переносит сравнительно легко, надеясь на освобождение, которое ждет от джигита Юсупа, и тот помогает.
 
Но Батогов жестоко пренебрег добрым отношением к себе простых казахских тружеников и полюбившей его женщиной, которую убивает во время побега. Отсюда и грубые его выпады, и отчетливо выраженная тенденциозность в описании казахских женщин, работников богача Кадргула и некоторых сторон кочевой жизни.
 
Автор лишь внешне очертил не только эпизодичные фигуры казахов, но и образы главных героев. Их психология, переживания, чувства раскрыты поверхностно. Наиболее полно в романе дан лишь образ Перловича — чиновника, коммерсанта, ростовщика, поглощенного жаждой обогащения. Весь он как нельзя лучше раскрывается в одном из своих монологов: «Изучая эти самые потребности, изыскивай все способы к их удовлетворению, предупреждай их, если сможешь. В этом-то и кроется вся сила, вся тайна науки обогащения. С пустыми руками приезжают сюда (в Туркестан.—К. К.) люди, и, смотришь, через год уже ворочают изрядными рычагами, действуют; а ведь люди эти из той же глины сделаны — не из золота. Расщедрилась судьба, послала тебе, средства и средства изрядные; мозгами тоже не обидела,— ну, и орудуй».
 
Действительно, к приехавшему в новый край со скромным имуществом (тюк, чемодан, железная кровать и закопченный медный чайник) Перловичу судьба была милостива: он находит на дороге огромную сумму денег, которую оставили степные грабители, не умеющие ценить бумажные ассигнации. Последние принадлежали другому дельцу, собиравшемуся в Ташкенте строить водочный завод и наживать барыши, но он пал жертвой грабителей. А предприимчивый Перлович между тем орудует. Следуя вместе с войсками, он ловко грабит и русских офицеров и местное население, действует разлагающе на все окружающее. Расчет коммерсанта полностью оправдался. Писатель показывает не только растущую ность Перловича, но и его бесчеловечность: ростовщик преднамеренно сбивает своим конем старого нищего «туземца» вместо того, чтобы оказать ему помощь.
 
Следует обратить внимание и на верно подмеченный Н. Н. Каразиным факт, что казахи в основной своей массе относили себя к мусульманам лишь формально. Они «смешивали Магомета с самим Аллахом, не знали ни одного стиха из Корана... чем именно их вера отличается от какой-либо другой, но знали только, что они мусульмане, правоверные» (178).
 
Официальная критика резко отрицательно встретила роман «На далеких окраинах», считая, что в нем притянуты «за волосы безобразно ужасные» эффекты и что «ташкентская цивилизация положила на... романиста свое клеймо в весьма значительной степени». Вместе с тем обличительный характер произведения в рецензии был игнорирован.
 
Роман «Погоня за наживой» является продолжением романа «На далеких окраинах». Н. Н. Каразин создал здесь образ туркестанского Ноздрева, господина «с громадными русыми бакенбардами с проседью», который «громко и энергично» рассказывал своим соседям о жизни в казахских степях и Средней Азии. Он хвастливо заявлял, что едет «туда вот уже третий раз», что его «раз двести кусали фаланги, тарантулы и скорпионы, но «ничего, обтерпелся». Слушателей еще более удивляли невероятные рассказы враля о степных станциях. Его* «Спасительная опытность» заключалась в использований нагайки («альфы и омеги путевой премудрости»,—говорит он), чтобы добиться лошадей. Между тем существовали «почтовые правила о взимании прогонов и непричинении никаких обид и увечий ямщикам и смотрителю». Каразин разоблачает подобных «господ-ташкентцев», едущих за наживой в новый край и пренебрежительно относящихся к «инородцам», унижающих их человеческое достоинство. Эти мелкие чиновники и обанкротившиеся бывшие «деятели» мстят за свои неудачи в жизни бедным ямщикам-казахам, которых подвергают подчас тяжелым истязаниям. В романе объективно показана жестокая конкурентная борьба между капиталистическими акулами (Лопатин, Перлович и др.), основная цель которых — приумножение богатства.
 
Есть в нем и неудачная любовь: молодой геолог Ледоколов случайно оказался свидетелем измены своей жены и решил уехать в Туркестан. Туда же, за пять тысяч верст, где «киргизы, тигры, тарантулы», едут обедневшие аристократы Брозе (мать и дочь), которых пригласил богач Лопатин, обещавший «нежить да холить», чтобы они «как сыр в масле» катались (18—19). Пути неудачников сошлись в Самаре где происходит встреча Ледо-колова и Адель Брозе. Завязывается любовная интрига.
 
Но дальнейший путь на Ташкент Ледоколов совершал вдвоем с Бурченко, наняв ямщиком казаха. Навстречу им попались верховые казахи, которые неохотно уступили дорогу экипажу и хмуро смотрели на путников. Когда Ледоколов сказал об этом Бурченко, то последний ответил: «Не с чего им барашками прикидываться». Действительно, многочисленные искатели счастья, проезжая через степи, вызывали своим поведением недоверие и неприязнь у местного населения. Это и имел в виду Бурченко, который с полным пониманием и искренним сочувствием относился к казахам, очень тесно сблизился с ними, изучил их язык, познакомился с обычаями, нравами и обрядами народа.
 
Когда экипаж попал в трясину, то по просьбе Бурченко верховые казахи помогли вытащить его. В беседе с с ними он выяснил, что кочевники очень дешево продали баранов в Орске, потому и ехали хмурые. В пути Бурченко затянул вместе с ямщиком-казахом песню. Остановку они сделали в казахском ауле, где их гостеприимно встретили. Одна из смуглых красивых девушек подошла к Ледоколову, прося подарок и обещая за это вечером «постель оправить и спину почесать». Бурченко объяснил спутнику, что ничего в этом нет удивительного, если вспомнить, как Коробочка предлагала Чичикову послать ему девочку почесать пятки.
 
Пока Ледоколов и Бурченко добирались до Ташкента, там крупный делец Лопатин решил перекупить у Перловича фабрику и развернуть производство шелка. Для респектабельности ему нужна красавица Адель, которая теперь, находясь в больших материальных затруднениях, полностью зависела от него. Возможность подобного исхода взаимоотношений с Лопатиным Ледоколов предвидел и предупреждал об этом Адель. Но она и сама знала, что служит игрушкой в руках денежного туза.
 
Завершается роман, как и «На далеких окраинах», нападением барантачей, в стычке с которыми погибает Ледоколов, а Бурченко спасается чудом. В насыщенном драматическими событиями и острыми эпизодами произведении его герои опять же изображены лишь отдельными мазками.
 
Много внимания в романе уделено казахам, о которых приводятся интересные этнографические сведения. Они даны как с позиции Ледоколова и других, впервые встретившихся с кочевниками, так показаны и через призму дружеских взглядов Бурченко, обстоятельно знакомого с их жизнью. Отсюда и противоположные оценки казахов и различные отношения к ним со стороны русских.
 
Каразин, как и в других «казахских» романах и повестях, с пониманием и симпатией относится к кочевому народу, с большим тактом пишет о его своеобразных обычаях, подчеркивает его гостеприимство, рисует яркие картины вечернего аула.
 
В одном из разделов романа «Образцы самого точного перевода с киргизского (казахского) на русский» Каразин создал совершенно оригинальный тип чиновника — казаха-переводчика, «лица, по-видимому, самого незначительного по роду своей служебной деятельности, но на самом деле не так уж маловажного, как это кажется сначала». Действительно, там, где власть находилась в руках лиц, незнакомых с местными языками, переводчик (толмач) играл важную роль: он и «передатчик воли и распоряжений начальства, он же бесконтрольный истолкователь того и другого; он неизбежный посредник между жалующимся и лицом, которому приносится жалоба; он докладчик по всякому делу, возникшему между туземцами». Ему, находящемуся между казахом, не знающим русского языка, и русским, не знающим казахского языка, «открывается обширное поприще эксплуатировать и того, и другого».
 
Переводчики обычно получали образование в России. Но в жизни они становились хитрыми и пронырливыми, чтобы покорностью и предупредительностью, почти пресмыкательством перед местной администрацией получать выгоды от своей службы. Вместе с тем эти же толмачи становились крайн» высокомерными и нагло надменными с зависящими от них кочевниками. Некоторые из них при казахских султанах исполняли обязанности домашнего секретаря, письмоводителя, адъютанта и ближайшего наперсника интимных дел своего патрона. Пользуясь этим, толмачи оказывали большое влияние на султанов, хотя официально и оставались в тени.
 
Бурченко, знавший казахский язык, был свидетелем одного неправильного перевода толмачом жалобы казахов генералу, который обещал прислать своего человека; чтобы выяснить истину. И лица последних просветлели, потому что они по наивности поверили словам генерала,
 
Роман «Погоня за наживой» является важным документом, правдиво свидетельствующим о первых шагах русского капитализма в Средней Азии и Казахстане. В нем нет экзотических сцен, рассчитанных на вкус известной части читающей публики. Несмотря на отдельные художественные недочеты в обрисовке образов, описании событий, роман представляет собой интересное произведение, лучшие страницы которого посвящены развитию русско-казахских отношений.
 
Анализируя романы Каразина «На далеких окраинах» и «Погоня за наживой», критик Н. Никитин писал: «Проникнувшись важностью своей исторической миссии, мы, не думая долго, «потекли» в Ташкент в хвост «победоносного воинства», - потекли и потащили за собой длинный хвост самой разнокалиберной, цыганской толпы, таких цивилизаторов, которые ничем не лучше завоеванных нами дикарей». Он делил этих господ-цивилизаторов, двинувшихся «на далекие окраины», на две категории. Одни из них дельцы типа Хмурова, Перловича, Лопатина и К° ехали в Ташкент с целью оживить торговлю, нажить богатство, насадить и развить промышленность и т. д. К другой категории относились разные темные и безродные пройдохи, искатели приключений, чиновники, оставленные за штатом, шулера и т. п. «Цивилизаторы по части нравов,— с возмущением писал критик,— основательно сообразили, что на ум народа дикого, еще не вышедшего из ребяческого состояния, лучше действовать, примером... С утра до ночи — пьянство и карты, карты и ПЬЯНСТВО».
 
 Никитин писал о возмутительном поведении «нескольких веселых молодых людей», нагрянувших в мирный каахский аул, где они вели себя крайне разнузданно, пока у населения «не иссякло терпение и их не выпроводили силой». Критик подробно анализирует взаимоотношения двух авантюристов и мошенников - Перловича и Батогова. Но еще более крупным хищником оказался Лопатин, купивший красавицу Адель у ее маменьки. Он же способствовал разоблачению Перловича: крупная акула проглотила щуку. Таковы нравы людей, выведенных в романах Н. Н. Каразина.
 
Из многочисленных произведений писателя, посвященных казахам, самым замечательным в идейно-художественном отношении является роман «С Севера на Юг» (1875). Если «герои» предыдущих романов —это всякого рода прожигатели жизни, коммерсанты и офицеры, лишь эпизодически связанные с местным населением, то в романе «С Севера на Юг» впервые широко выведены образы простых людей, представителей русского и казахского народов.
 
Крестьяне-переселенцы едут в казахские степи в поисках счастья, которое представляется им в виде обширных нив и тучных хлебов. Каразин не идеализирует их, не любуется их забитостью и невежеством. В них он отмечает настоящие человеческие чувства, высокие нравственные качества. С искренней симпатией автор рисует и образы казахов, неоднократно подчеркивая их скромность, высокую честность, добросовестность.
 
Самые сильные места романа — это те, в которых показан процесс возникновения и развития добрососедских отношений между русскими переселенцами и казахскими крестьянами (шаруа). Сказочное представление о землях казахов имели поначалу переселенцы. Как завороженные, слушали они 107-летнего старца Дениса, который рассказывал, что «река Сыр (Сырдарья.— К. К.) течет молоком в кисельных берегах... А когда переселенцы добрались все же до заветной цели, то земля оказалась твердой, как камень». И все-таки русские оседают на этих землях. На первых порах они живут даже в казахских юртах. Так постепенно налаживается их жизнь. И конечно, не без участия казахов. Местный старожил и интеллигентный человек Александр Иванович Габин способствует налаживанию дружеских отношений переселенцев и шаруа. С большой похвалой отзывается Габин о казахах: «Здешний человек, он тебе первым другом и помощником готов сделаться; он же тебе и первый враг будет, коли ты человеком нечестным себя покажешь. Видел на своем деле, что значит у них к человеку доверие». И далее обращает внимание русских собеседников на то, что мы больше казаха «знаем, лучше его дело, понимаем, мы ему должны показать пример, почему оседлая жизнь лучше ихнего бродяжничества». По твердому мнению Габина (и автора!), казах «не глуп, он сам поймет, где лучше, его за шею веревкою тянуть со степи на поле незачем» (216). Разумеется, за подобные идеи местное начальство не жаловало его. Как пишет Каразин, он «всем в Казалинске поперек горла стоял» (339).
 
Габин приветствует инициативу переселенца Никона, призывающего крестьян к соединению всех в артель, чтобы совместно обрабатывать и поливать землю, расположенную вверх по течению реки, при этом они обращаются за помощью и к казахам. Работа последних по подъему воды оказалась крайне непроизводительной. Тогда Никон предложил сделку: он соорудит казахам подъемник для воды, а они помогут за это расчистить арыки. Однако казахи, наученные горьким опытом, согласились не сразу. И только старик-казах разрешил переговоры, сказав, что никакой бумаги, ничего не нужно вообще, кроме поручительства Габина. На следующий день казахи и русские начали трудиться сообща.
 
Когда налетела банда, они, объединив усилия, устояли против нее, а позже совместно боролись против саранчи, спасая урожай.
 
В этих эпизодах особого внимания заслуживает концепция автора о роли совместного труда, совместной обработки земли в возникновении, укреплении и развитии русско-казахских отношений. Не идеализируя этот вопрос, показывая объективные и субъективные трудности, Каразин художественно верно показал ту почву, на которой возникла и выросла дружба между русскими и казахами.
 
В романе немаловажное место занимает любовь Степана и джигита Салтыка к русской девушке Марине — человеку цельной натуры, трудолюбивой, правдивой и жизнерадостной. Салтык посылает в русский поселок за нее богатый калым (выкуп). Когда неоднократно калым был отвергнут, он с помощью коммерсанта решает силой увезти Марину. Но здесь возникает цепь сложных событий, в результате которых Никон попадает на каторгу, Степан —в плен, а Салтык, не встречая больше препятствий, женится на Марине.
 
В литературе имеется версия о существовании реального прообраза героини романа. В своих воспоминаниях купец Абросимов, ездивший через казахские степи в Хиву, рассказал о том, как в степи он встретил русскую женщину, которая в шестилетнем возрасте была похищена из Краснохолминской станицы Оренбургской губернии. В 15 лет пленницу выдали замуж за казаха, с которым она прожила десять лет и имела детей. Когда купец стал звать ее на родину, она отказалась, не решаясь расстаться с детьми, прибавив при этом, что и язык свой забыла. Абросимов нашел ее случайно, услышав русскую песню около степного колодца.
 
В романе созданы привлекательные образы Никона и его последователя Степана, который стоит за совместную обработку земли, говоря: «А сообща — первый сорт дело... А вот как сообща с Никоном, так оно и можно жить».
 
Каразин не скрывает симпатии к.казахам. «Народ сговорчивый,— пишет автор,— сами взялись, уже не в счет своей работы, своими лошадьми у чигиря работать ежедневно», чтобы помогать русским переселенцам (215). Любимый автором Никон утверждает, что казах «перенимает хорошее скоро». Он восхищен, что казахи «ловко к русской косе приспособились» (249).
 
Писатель резко отрицательно относится к представителям царской администрации на местах, которые вместо осуществления законности приносили лишь вред общему делу. Чиновники грели руки на выборах, дележе пахотных и сенокосных угодий, внося во все это суматоху и неразбериху, которые нередко заканчивались дракой, стычками..
 
Н. Н. Каразин и в этом романе показал первых капиталистов, акул-купцов, грабивших переселенцев и казахов и хищнически уничтожавших естественные богатства—рыбные запасы Урала. Рисуя города Иргиз и Казалинск, автор обращает внимание не только на их «крайне неприглядный» вид, но и на отсутствие школ, больниц и вместе с тем наличие церквей.
 
В целом роман «С Севера на Юг» наиболее правдиво и объективно по сравнению с другими произведениями писателя освещает вопросы становления русско-казахских отношений.
 
В романе Каразина «Двуногий волк» события развертываются на фоне усилившегося противодействия некоторых реакционных среднеазиатских ханств продвижению русских войск в Туркестан. Однако Зеравшанский поход 1868 г. (битва за Самарканд и под Зарабулаком) решил участь Бухарского ханства. Спустя четыре года после этих событий в степи начали «ходить тревожные, предостерегательные слухи».
 
Но к этому времени эмир Бухары еще не мог оправиться после ударов русских войск, а хивинский хан проявлял «уклончивость и нерешительность». Поэтому «во всех свободных кочевых аулах, державшихся более или менее стороны Хивы, только и думали, что скоро придется опять браться за оружие и продолжать борьбу, бог весть когда начавшуюся, бог весть когда кончающуюся». Но кочевники были уверены, что победоносное движение русских в 1868 г. не пройдет «бесследно», отсюда и умышленная нерешительность хивинского хана. Между тем положение Хивы было «самое странное», даже «комическое», подчеркивается в романе. Шах-Назар так обрисовал положение в Хивинском дворце: «У хана Сеид-Магомет-Рахима — два уха и один мозг, две руки и одно тело. В одно ухо говорят ему одно, в другое — другое; за одну руку тащат туркмены в поле, за другую — узбеки дома удерживают.
 
Что было делать хану? Или пополам разорваться, или на одну какую-нибудь сторону склониться». Между тем именно хивинский хан Сеид-Магомет-Рахим толкал правителя Бухары Музафара, а также туркменские и казахские племена на антирусские выступления. Многочисленные эмиссары Хивы, рассыпавшиеся по степи, стремились привлечь народ на свою сторону. Как характеризует Каразин, это были ловкие ищейки, которые имели «длинные носы и гибкие языки, смелость тигра, жадность волка, хитрость лисицы и прыткость зайца». Они пробирались через пустыни между Аральским и Каспийским морями, доходили даже до Эмбы и «волновали» казахов, подстрекая их «к поголовному восстанию». При этом обещали кочевникам самую деятельную поддержку и покровительство со стороны хивинского хана. Однако казахи, уже несколько десятилетий находившиеся в подданстве -России и пользовавшиеся ее покровительством, лишь «с большим любопытством и вниманием» слушали эмиссаров Хивы. «Старики подсмеивались и недоверчиво покачивали головами», а молодежь, видя недоверие старших, также воздерживалась от решительного шага. Поэтому эмиссары так и не достигли желанных результатов в казахских степях.
 
Тем не менее вокруг хивинских «ищеек» стали группироваться люди, склонные к грабежам и набегам. Как раз в это время в степи «загремело» имя Садыка, известного разбоями. К нему «потянулись со всех концов бесшабашные бездомники». Весь награбленный товар, угнанный скот, пленные люди — все стекалось в Хиву и на тамошних рынках находило себе покупателей.
 
Кровожадный авантюрист и грабитель Садык назван в романе «муллой» и «известным агитатором кочевников». Внешне он был одет как самый «простой» казах; в таком же халате верблюжьем, в такой же войлочной шапке, в красных штанах, вышитых цветным шелком, потертых и засаленных... «Он прилег на ковре, щурясь, поглядывал вокруг своими узко прорезанными, настоящими киргизскими глазами и с хрипением пропускал сквозь зубы струю кальянного дыма» (143).
 
Внешние портретные данные и внутренний мир Садыка, его миропонимание наиболее полно раскрыты в следующих описаниях автора. «Садык, казалось, совершенно равнодушно относится к предмету разговора; только скулы его, сильно выдававшиеся, слегка вздрагивали и на узких губах показывалась по временам не то насмешка, не то гримаса от боли (старая рана его обычно открывалась летом)».
 
Садык относился к числу «непреклонных сторонников сопротивления русским» (144). Слушателям он откровенно признавался: «Мне нет расчета попасть в русские когти... Сами мое дело знаете. Волк не пойдет к пастухам, когда не его, а их сила». И далее: «Вам хорошо: помиритесь вы с русскими, вас не тронут, земель ваших, садов и сакель не отберут, нищими не сделают, будете по-прежнему жить и привольно и покойно; разве только силы да власти прежней не будет... Вам хорошо... А вы в мою кожу влезьте... Враг я их заклятый, давний. Мне в руки к ним попасться — живым не быть... Моего добра мне крохи не оставят; мне мир ваш не на руку: все равно пропадать приходится. Когда вся сила выйдет, жив буду, уйду в Мерв, к текинцам, и оттуда стану выглядывать и выжидать, когда в нашу сторону повернет счастье» (146) .
 
На вопрос одного из слушателей: «В Мерв собираешься?», Садык возразил: «Нет, пока еще здесь пошатаюсь: с пустыми руками нечего в чужой край собираться: еще кое-кого пощупаю». На вопрос: «Своих?» Садык спокойно ответил: «Кого придется». В этих словах— вся его сущность. Им движут жадность, желание скопить богатство. Эти качества определяют и характер поведения: Садык готов даже грабить и «своих».
 
В романе показан образ и другого «двуногого волка»— Атамкула. Старший сын бия Бикетая, он с молодых лет стал разбойником и много бед, зла принес аулу и соседям. Под его предводительством начались грабежи на русской границе. Это вызывало ответную акцию войск: невинные аулы подвергались разорению. Так продолжалось лет 7—8. Но во время взятия Аулие-Аты Атамкул присоединился к русским, и в аулах стало спокойно. Когда старый Бикетай умер, его наследство перешло Юнусу. Но и Атамкул «в большие люди вышел»: чин ему дали с золотыми наплечниками, крест с птицею, старшим сделали, стал важнее «аулиеатинского бия». Пример Атамкула заставил и Юнуса попытаться выйти в «джигиты у русских», то есть воевать вместе с ними. Между тем война уже шла в Самарканде. Сюда-то и прибыл Юнус в сопровождении бедного Досщака. Здесь же находился Атамкул, у которого было много джигитов и даже сотня казаков. Досщаку показалось, что Атамкул «по-русски так и режет... вино пьет с начальниками и за руку с самим генералом здоровается».
 
Во время наступления на Карши джигиты Атамкула и Юнуса, вопреки запрету, стали грабить мирных жителей. Генерал приказал повесить Юнуса за мародерство. Атамкул не заступился за брата и не признал родства с ним, надеясь присвоить его богатство. Между тем генерал спрашивал Атамкула: «Если это твой брат — прощу». Юнус был казнен. Вскоре Атамкул ушел от русских, и вновь стал во главе банды грабителей. К нему-то и примкнул Садык. Атамкул был пленен русскими случайно («на сонного наскочили») и опознан в лагере Досщаком. Но ему удалось бежать: пробравшиеся в русский лагерь сподвижники Атамкула освободили своего главаря, который во время бегства «прихватил» и сына Натальи Мартыновны (в нее бандит безнадежно был влюблен еще раньше). И все же Атамкулу не удалось уйти от справедливой кары. Здесь решающую роль сыграл бедняк Досщак.
 
Образ Досщака в романе противопоставлен «двуногим волкам»—Атамкулу и Садыку. Досщак — бедный лауча, то есть верблюдовожатый. Он не имел «своей кибитки», не было у него никакого хозяйства, ходил «почти голый, только в меховом бараньем малахае на голове и коротких, кожаных, истертых донельзя штанах». «Приютился» он у бия Бикетая, и на его глазах протекала жизнь «двуногого волка» Атамкула, которого Досщак возненавидел на всю жизнь и стал следить за каждым его шагом.
 
Русские солдаты с любовью относились к Досщаку, называя его «тамыром» (другом), «старым огрызком», «Досщакой», «правдивой душой» (56). Любовь солдат Досщак завоевал еще и потому, что мог в походе безошибочно находить колодцы в пустыне и тем самым спасать людей. За это он получил даже медаль от русского генерала. В лагере все знали старого Досщака и были уверены, что «худого он не сделает», а хорошего сделал немало.
 
Имя «Досщак» символично: оно происходит от слова «дос»—друг. Досщак дружелюбен к людям, ненавидит насилие, измену, ложь, корыстолюбие, жадность. Вот почему, опознав в пленном Атамкула, он идет к генералу и, коверкая русские слова, требует казни «волка». «Джандарал нада — арзым бар»,— говорит он. А затем ставит вопрос в упор: «Когда Атамкула вешать будешь?» Досщак с тревогой спрашивает генерала: «Джандарал, зачим не вешал Атамкула? Зачим поймал — не вешал? Убижал будет Атамкулка — нельзя будет вешать... Атам-кулка скоро убижал будет — один день, два дня — убижал» (57). Действительно, ему удалось бежать. Тогда Досщак разрабатывает довольно хитроумный план, который свидетельствует о его незаурядных способностях. Этот нищий лауча приглашает в гости писаря Кузьму. «Садыс, пожалиста, садыс тут, плов ашат, махан ашат, садыс, пожалиста»,— говорил он писарю, угощая отменным пловом. К вечеру «двухгодовалого барана как ни бывало». Досщак оказывал Кузьке особый почет, величая его муллой, мурзою, подавая лучшие куски мяса (121). И все это он делал потому, что писарь «хорошее дело может сделать. И от этого дела хорошему человеку хорошее будет, дурному — дурное».
 
Вскоре после этого Досщак «случайно» попадает в руки людей Садыка. При обыске у него обнаруживают письмо, в котором «генерал благодарит Атымкула за важные известия о Хиве и обещает по 10 тысяч рублей за головы... Садыка и Мат-Мурада, а также крест и чин полковника». План Досщака удался: Атамкул был обвинен Садыком и другими в измене и казнен. Так завершился жизненный путь одного из «двуногих ВОЛКОВ». Сбылось страшное проклятие Досщака в его адрес: «О проклятый! О, чтоб кости его ни на земле, ни под землею не знали покоя, чтоб его заживо огненная болезнь пожрала!» (47).
 
В романе есть и образы женщин. Это прежде всего Наталья Мартыновна Чижикова, дочь старого пушкаря, сестра милосердия, не боявшаяся лишений и опасностей тяжелого похода, смело взявшая на себя заботу о раненых и больных. Как скромную и обаятельную женщину, Наталью Мартыновну в гарнизоне любят все. Страстно любит ее и Атамкул, который ревниво следит за каждым ее шагом и из-за ревности готов убить любого, кто приблизится к ней. Он «все просил замуж за него выйти, десять тысяч баранов в калым предлагал». Не добившись взаимности, Атамкул похищает сына Натальи Мартыновны. Это вынуждает последнюю на крайне рискованный, но самоотверженный шаг: мать приезжает в стан Атамкула. Свое освобождение Наталья Мартыновна получает после казни «двуногого волка». В конце романа Наталья Мартыновна выходит замуж за скромного офицера Головина и живет с ним в старом Чиназе.
 
В ауле Атамкула Наталья Мартыновна познакомилась со старухой из гарема «двуногого волка». Старуха рассказала сказку, в которой были воплощены ее мечты о лучшей доле: это сказка о хане-женщине, о том, что все слуги ее и даже «диван-беги были... бабы». Хана звали Запай, жила она в городе Самирам. А тот город Стоит на тысячах высоких столбов: высоко до него... Но родила Запай сына Искендира, и тогда мужчины взбунтовались и избрали его ханом. Началась битва между женщинами и мужчинами. Одолели женщины. Они связали Искендира и доставили матери, но та не казнила сына, а заколола себя. Тогда Искендир с мужчинами «заполонил» женщин и стал над ними властвовать.
 
В сказке показана самоотверженность матери, погибшей ради сына. Принесла себя в жертву и Наталья Мартыновна, «добровольно» приехавшая вслед за сыном в стан Атамкула. Утешая этой сказкой русскую женщину, старуха, проведшая в гареме всю свою жизнь, понимает весь ужас ее положения.
 
Автор уделяет внимание изображению своеобразного пейзажа, на фоне которого развертываются суровые события, завершающиеся гибелью Досщака, настигнутого случайной пулей сторожевых постов. Роман начинается с описания желтого раскаленного песка, в котором торчал деревянный кол, выкрашенный красной краской. На верхней части кола была укреплена поперечная перекладина, где, «нахохлившись», сидел красивый охотничий сокол и дремал. У него были желтоватые, зоркие, разбойничьи глаза. От его неподвижной фигуры на красновато-желтый мертвый песок падала короткая голубоватая тень.
 
Унылую, безжизненную картину мало оживлял этот неподвижный сокол. Также неподвижно лежали две борзые собаки, очень «тощие, почти голые». Высунув сухие, воспаленные языки, собаки «лежали на боку врастяжку; и если бы только не чуть заметное движение ясно очерчивающихся ребер,— их скорее можно было бы принять за падаль, чем за существа живые, готовые в одно мгновение, по одному призывному свисту стрелою понестись по этим волнистым, сыпучим пескам, которым, казалось, не предвидится ни конца, ни начала».
 
И сокол, и борзые собаки, и люди в этих мертвых песках лишь кажутся неподвижными, спокойными, мирными. Малейший сигнал — и сокол взовьется в небо, борзые кинутся по следу, а всадники помчатся с гиком за добычей. И Садык, и Атамкул — это хищники: они даже одеты под цвет пустыни, чтобы не выделяться на «красновато-желтом фоне мертвого песка». Таков фон, таков пейзаж в романе. И лишь в рассказе старого Досщака пейзаж оживляется, потому что лауча ярко рисует в своем воображении картину родных гор и могучих рек.
 
«Двуногий волк», как и другие произведения Каразина, не стал выдающимся событием в русской литературе. Это следует объяснить слабыми художественными достоинствами романа. Автору не удалось создать полноценные, яркие, самобытные образы. И отрицательные и положительные персонажи книги охарактеризованы опять только внешне. Попытки внутренней, психологической мотивировки поступков героев не достигают цели. Однако «Двуногий волк» был встречен русской критикой позитивных позиций, поскольку тема оказалась актульной и привлекательной для широких кругов.
 
Разносторонне представлена казахская тематика в повестях и рассказах Каразина. Среди них привлекает внимание повесть «В камышах» (1879). В основу ее положена идея дружбы между казахами и русскими. Автор художественно достоверно показывает, как эта дружба прошла через суровые испытания. Примечательно, что русского офицера Касаткина, провинившегося перед официальными властями, защищают жители казахского аула. Разумеется, они понимали, какая их ждет кара, если бы мирные переговоры за жизнь и свободу русского офицера— друга казахов закончились провалом.
 
Образы казахов в повести, особенно Гайнулы-бабая, муллы Ашика, красавицы-девушки, безнадежно влюбленной в русского офицера, мудрецов-колдунов созданы автором реалистично. На них читатель смотрит глазами Касаткина, искреннего друга кочевников. Автор с тонким лиризмом описывает природу и великолепные сцены жизни казахского аула.
 
В повести «Таук» писатель на фоне занимательного сюжета, связанного с деятельностью русского разведчика, проникшего на территорию Кокандского ханства, создал запоминающийся образ карлика-горбуна Таука, который «отбился» от бандитской шайки и «пристал» к русским. Последним он оказывал громадную услугу, спасая пленных русских и доставляя необходимые сведения. В самых сложных ситуациях Таук ведет себя смело, проявляя ум, волю и находчивость. И русский разведчик говорит: «Маленький человечек, самою судьбою мне посланный, стал моим руководителем».
 
Путевые очерки Каразина «От Оренбурга да Ташкента» (Спб., 1886) представляют интерес описанием исторических мест, связанных с движением Пугачева. Любопытны также характеристики типов казахов (они проиллюстрированы авторскими рисунками). Каразин отметил, что между казахскими женщинами «встречаются положительные красавицы, поражающие вас энергией во взгляде, веселым, открытым выражением лица и грацией в движениях» (12).
 
Как для Оренбурга, так и для других азиатских городов характерно смешанное население. Писатель надеется, что это «упрочивает нашу взаимную связь», то есть он обращает внимание на укрепление отношений между русскими и народами Средней Азии (13). Совершая длительную поездку по казахским степям от Оренбурга до Ташкента, Каразин часто видел следы древних оросительных систем. Он приходит к выводу, что когда-то этот край населяли оседлые культурные племена (10).
 
Удивили писателя и «оригинальные могильные сооружения» казахов, воздвигаемые ими на вершинах курганов. Пользуясь при жизни легкими переносными жилищами, казахи строили своим покойникам прочные, «почти вековые здания в древнеиндийском тяжелом, но крайне оригинальном стиле. Здания подобные имеют форму четырехгранной пирамиды, усеченной на трети своей высоты; верхняя площадка такой пирамиды украшена куполом и обнесена глинобитным решетчатым барьером» (10). Казахские кладбища нередко представлялись Каразину в виде таинственных городов.
 
В рассказе «Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту» создан образ простого казаха, гонца-чабара, который с утра, чуть ли не с солнечного восхода самозабвенно несет свою нелегкую службу в управлении степного форта.
 
Мумын — коренастый казах, чистейший тип степного бегуна. Автор подчеркивает, что у него «кости были ничуть не слабее железа, его мышцы не знали усталости, его прищуренные, заплывшие жиром, узкие, словно щелочки, косо прорезанные глаза видели вдаль даже ночью лучше комендантской трубки с хитрыми стеклами. Прилегши ухом к земле, он мог за час до встречи распознать какое угодно движение в степи: сайгаки ли перебегают по такыру, верблюд ли бродит где отставший, конные едут ли, каким шагом и сколько».
 
Мумын безошибочно разбирал и толковал следы в степи. Он поступил на службу к русским давно, когда был еще мальчиком. Обязанности чабара заключались в доставке казенной почты. Кони, одежда и питание были его собственные, а получал он за эту нелегкую службу всего 8 рублей. Только сумка для пакетов была казенная.
 
Своей многолетней и безупречной службой Мумын заслужил полное доверие. На всякий случай чабар завел себе саблю (клыч), нож у пояса и двухствольное тульское ружье. Его «походная» одежда состояла из белого войлочного головного убора, трех халатов, одетых один поверх другого, а шаровары его были кожаные, сохранившие следы вышивки шелками узора. Сапоги чабара имели острые, загнутые кверху носки и окованные жестью каблуки.
 
Вот, пожалуй, все детали портрета человека, образ которого создан в рассказе.
 
Но Мумын не только механический исполнитель служебного долга, а еще и поэт-импровизатор. Когда он едет с почтой, то всегда поет («мурлычит»), «А песня у него какая!—восклицает автор,— что только видит глаз, что только слышит ухо, что ни взбредет зря в голову,— все в эту песню бесконечную, монотонную укладывается». В самом деле, Мумын, по мнению автора, поет так:
 
Что ты это, серый мой, спотыкаешься?
А ведь это бродят верблюды, каты-магометово...
Козонный пошто вези, давай все коменданту в порядке...
Э...гей, Юлдаш-бай, здорово! Куда едешь, таннаузин...?
Стой, корноухийі Вижу, трет тебе брюхо подпруга.
Сейчас поправлю!
Утки на болото сели, беркут серый ударить на них норовит...
Ого...го...гей!..
 
Вот так якобы пел Мумын, коротая свой 600-верстный утомительный путь по безлюдной степи. Лишь кое-где встречались пастухи, которые приветствовали одинокого чабара, да мелькали табуны испуганных сайгаков.
 
Но однажды Мумын встретился в степи с барантача-ми. Чабар думал возвратиться в форт, но боялся пучеглазого, вечно пьяного коменданта, который мог сказать: «Ты, собака ленивая, нарочно так сделал от лени, а не со страха вернулся». Вступив в неравную борьбу с баранта-чами, Мумын убивает одного из них. Чтобы сберечь почту, он зарывает сумку и ящик в песок. И все же Мумын не одолел барантачей, которые жестоко обошлись с ним.
 
Прошло полтора года. К коменданту форта привели оборванного, больного, исхудалого, заброшенного казаха, сквозь тряпье одежды которого виднелось голое тело. На спине застарелые кровавые рубцы, одного уха у несчастного не было совсем, а другое — до половины обрезано. На руках не хватало пальцев. Несчастный держал ящик и сумку. Это был Мумын. И хотя он рассказал о встрече с барантачами, комендант приказал его наказать. Больше Мумыну не пришлось возить почту. Вскоре он умер. В форте говорили, что Мумын был чудаком, поскольку на себя такую муку принял «из-за дрянной шляпенки да двух банок ваксы» и старых газет, которыми были набиты ящик и сумка чабара (184).
 
В этом небольшом рассказе все симпатии автора на стороне бедного простого казаха, добросовестно исполнявшего до последней минуты своей жизни служебный долг. Много прочувствованных строчек автор посвятил описанию степного пейзажа, на фоне которого разыгралась трагедия незаметного, маленького казаха-гонца.
 
В «Среднеазиатских этюдах» Каразина описаны события, связанные с завоеванием Бухарского ханства в 1868 г. Есть в рассказе и эпизоды, посвященные казахам (в частности, автор отмечал, что они «считаются не совсем хорошими мусульманами», стр. 79), особенно казахской женщине, в костлявых пальцах которой проворно шевелится изогнутая игла, а на спине голый ребенок с отвислым животом и полубритой головкой.
 
Н. Н. Каразин принимал участие в работе Аму-Дарьинской экспедиции, направленной для изучения дельты реки, имеющей важное значение в экономике края. В этот период он близко познакомился с этнографическими особенностями местного населения и создал несколько произведений, посвященных казахам и туркменам. Так, в повести «Тьма непроглядная» казахам посвящена глава «Тигрица», в которой воспеваются привольные казахские степи. Каразин с восторгом пишет о том, что в степи «грудь... свободно и легко дышит чистым воздухом», что «теперь только живете полною жизнью путешественника».
 
На степной станции происходит неожиданная встреча автора с полковником Назеновым, с которым когда-то начинал службу в Туркестанском крае и пережил трудности совместных походов и боев. А теперь перед ним сидел почти старик. Он поведал о событиях, вызвавших у него трагические переживания.
 
Экспедиция, в составе которой работал Назенов, однажды в пути встретила караван из нескольких десятков двугорбых верблюдов, навьюченных разобранными кибитками и всякой незатейливой домашней обстановкой казахов. Поверх вьюков сидели женщины и дети. Мужчины, видимо, гнали скот по другим дорогам к месту кочевки аула. На одном из верблюдов сидела молодая женщина, кормившая грудью ребенка и мурлыкавшая какую-то песню, которая так же шла к монотонному шагу верблюда, писал Каразин, «как наша волжская «Дубинушка» к мерному шагу бурлаков, лямошников».
 
Услышав звон колокольчика экипажа русских, женщина смутилась и стала торопливо укладывать ребенка в одну из висящих сбоку ковровых торб (коржунов). Но ребенок выскользнул у нее из рук и скатился вниз на песок. Однако для малыша все обошлось благополучно, поскольку он был завернут в тряпье и упал на рыхлый песок. Но эта сцена неожиданно сильно подействовала на Назенова, который, «испустив почти нечеловеческий, полный тоски и отчаяния вопль... стремительно выскочил из тарантаса и бросился... к ребенку». Между тем казашка подхватила своего малыша, рассмеялась, показав свои белые зубы.
 
Когда Назенов вернулся к тарантасу, «на нем не было лица».
 
Второй подобный случай произошел с ним, когда путники остановились в большом казахском ауле, реалистично описанном Каразиным. В далеко отстоящих друг от друга юртах кипела оживленная жизнь, стихающая днем, во время жары, и разгорающаяся к ночи, когда возвращались пастухи со стадами.
 
Русских гостей аул встретил гостеприимно. Они остановились в юрте зажиточного казаха, который был польщен тем, что русские предпочли его очаг. Владелец юрты высокий старец с выразительным лицом чисто монгольского типа, с реденькой седой бородкой a la Napoleon. Возле юрты был разостлан ковер, в деревянных чашках принесли кумыс. Гости отказались от барана, которого хозяева готовились прирезать тут же.
 
Вокруг необычных гостей собралось много аульной детворы. И Назенов «что-то развеселился: он хохотал вместе с детьми, как будто сам стал ребенком; он их брал на руки, ласкал и щедрою рукою раздаривал им свои запасы серебряной монеты» (160). Когда же до гостей дошли звуки плача, то Назенов вздрогнул, а услышав, что умер ребенок, он пошел в юрту, где на войлоке, закрытое с головой куском белой материи, лежало маленькое тело. Вокруг него сидели десятка два женщин, которые причитали, раскачиваясь в такт напева.
 
Назенов пошел прямо к ребенку и сдернул покрывало. Никто его не остановил, лишь только один казах сказал, что «тюре—хороший человек, он добрый, он зла не хочет». Затем он крепко поцеловал ребенка в лоб и сунул в руки матери какую-то бумажку. Крупная слеза катилась по лицу Назенова: он с трудом сдерживал рыдания. Между тем с разных сторон слышались возгласы: «Урус якши! Урус добрый! Урус сам отец, должно быть!»
 
Экзальтированная чувствительность Назенова объяснилась значительно позже, когда произошла стычка участников экспедиции с туркменами. Оказалось, что он был женат на туркменке Агрель. Жили молодые супруги под Оренбургом и в Москве, у них был сын. Но Агрель не могла простить Назенову потерю близких и однажды ночью напала на спящего супруга. Погиб в свалке их ребенок, и поэтому Назенов не мог впоследствии спокойно смотреть на детей.
 
Из цикла «Рождественских рассказов» Каразина определенный интерес представляет казахская поэтическая былина «Черный наездник». Это произведение отличается как формой, так и своеобразным содержанием, изложенным в пяти песнях (главах).
 
Вокруг центрального героя «былины»— загадочного Черного всадника— группируются другие персонажи: девушка-красавица с необыкновенно длинной косой Узун-Чаш и белокурая девушка с кристально чистой душой Ак-Джан; упрямый богатый бий Хаким и осторожный Аблай-хан; сладкоголосый, добрый и тихий пастух — жених Узун-Чаш. Все они в той или иной степени связаны с Черным всадником.
 
Основной смысл былины в воспевании романтики жизни обитателей степи, чьи необъятные просторы и приволье создают идеальные условия для проявления лучших сторон человеческого духа: смелости, отваги, бесстрашия, храбрости, рыцарства. Храбрые сыны степи не знают иной власти, как власть седобородых старцев. Естественно, все это воспевается автором, как давно минувшее, безвозвратно канувшее в Лету.
 
В этом же цикле привлекает внимание небольшой этюд «Писанка», взволнованно повествующий о самоотверженной дружбе между казахским джигитом Малайкой и русским парнем Миколкой. Во время весеннего паводка друзья оказались на противоположных берегах реки, по которой начался ледоход. А джигиту очень хотелось обрадовать своего русского друга яйцом, на скорлупе которого он выцарапал фигуру молодца с ружьем и саблей и петуха. Несмотря на огромный риск, джигит на коне переправился к Миколке. И когда фигура юноши показалась на противоположном берегу, жители Казалинска восторженно приветствовали героя, смело рискнувшего ради друга на столь опасный шаг. О дружбе казаха и русского с удовлетворением и одобрением говорили житель городка. Каразин на обыденном примере показал крепнущие дружеские связи между молодыми поколениями казахов и русских.
 
В повести «Атлар» (1891) исторические события, действительно имевшие место в 1873 г., когда хивинский хан впервые столкнулся с русскими войсками и потерпел поражение, тонко сплетены с религиозными химерами о «святом» Атлар-Мулле.
 
Один из советников хана по имени Мат-Нияз в детские годы не только посещал могилу Атлара, слава о подвигах которого прошла по всему свету, но и ночевал на ней. За это мальчик удостоился видения. Оно повторилось в момент разгрома хивинских войск. И тогда советник хана Мат-Нияз умолил своего повелителя заключить с русскими войсками мир, говоря, что «политые кровью мертвые пески оживут цветущими садами». Между тем у хана был и другой влиятельный советник —бывший пленный «авганец» Мат-Мурад, ненавидевший русских и толкавший народ на бессмысленную войну. Впоследствии он был пленен и отправлен в Казалинск, где находился в заключении.
 
О необычной судьбе однажды плененного персидского мальчика сложена легенда: если переночевать на могиле святого, то переночевавший приобретает необыкновенное богатство или талант, счастье или силу и т. д. У Мат-Ния-за, переночевавшего на могиле «святого» Атлара, появился замечательный талант государственного деятеля, мудреца.
 
Интересно также упоминание в повести об изображениях на плитках фронтона мазара из жженого кирпича фигур воинов, пеших и конных, сцен охоты и боя, верблюжьих караванов, боевых доспехов, борзых собак и парящих ястребов и орлов (109). Как известно, ислам запрещал изображение людей, животных, птиц, тем более на могильных плитах.
 
В верстах 12 от мазара Атлара находились кочевья богатого Букеевского рода, но испокон веков «даже сам грозный хивинский хан не посягал на их исстари насиженное право» (110).
 
В повестях и рассказах, включенных в состав тома под названием «В песках», несколько произведений посвящено казахской теме, в том числе и повесть-легенда «Дауд-караван-баш». Автор указывает, что во время его продолжительного пребывания в Центральной Азии ему не раз приходилось совершать довольно длинные путешествия с торговыми караванами. Во время перехода «чего-чего нельзя было бы наслушаться вволю». Были разговоры политические — о ханах, разных правителях, о самом эмире (речь шла. об эмире Бухарском: караван шел из Бухары). Каразин отмечает, что «азиаты вообще большие любители политических тем — перетолковывая все по-своему, освещая серьезные, часто величественные роковые события своим юмором, доходящим иногда до злой и меткой сатиры. Ведь тут свобода: кругом мертвая пустыня, все свои, подслушать некому, риска никакого» (4).
 
Рассказывалось о разнообразных дорожных происшествиях, случаях из охотничьей и военной жизни, злых духах, привидениях и т. д. Автор с удивлением констатировал, что «суеверие азиатов развито до крайних пределов— фантастический мир чудес здесь богат, как нигде, давая бесконечный материал для бесед» (5).
 
Главным героем повести является лауча — верблюдовожатый Дауд. Ленивый, неповоротливый, забитый, заруганный, Даудка-колченогий стал владельцем 7 верблюдов после смерти своего хозяина Джамал-Магомета. Став караван-баши, Даудка «позарился» на товар купца: зарезал его с помощью другого злодея. Но с тех пор «неприкаянным» ходит Даудка, и если его верблюды показываются путникам (миражи)—быть беде.
 
Творчество Каразина получило в русской печати противоречивые отзывы. Так, анализируя рассказы и очерки Каразина («Ак-Томак», «Богатый купец Бай Мирза Куд-лай»), критик Никитин (1874) отмечал не только внешнюю анекдотическую сторону их, но и сюжетную неправдоподобность, а также упрощенность, примитивизм внутреннего мира героев. Никитин писал: «Художник, способный к анализу человеческой души, одаренный психологическою наблюдательностью, никогда не создал бы такого невозможного характера» (как у Ак-Томак, героини одноименного рассказа).
 
Критик подчеркивал, что действующие лица рассказов и романов Каразина «представляют собой не целостные человеческие характеры со всем психологическим разнообразием, во всей полноте и последовательности их развития,— нет, в них автор рисует нам только некоторые душевные состояния». Писатель в своих произведениях выступает «как живописец», который на полотне передает «лишь отдельные черты... характеров... преходящие настроения человеческой души, частные эпизоды из ее жизни». Несмотря на «отсутствие творческой фантазии, Каразин оказался большим охотником до драматических эффектов» в своих произведениях.
 
Е. Гаршин (1888) указывал, что «Каразин, с одинаковою смелостью владеющий кистью, карандашом и пером, на радость себе и нетребовательным читателям» создает слабые в художественном отношении произведения.
 
Указанные недочеты не снижают, однако, познавательной ценности произведений Н. Н. Каразина. Уже после смерти писателя появились статьи, в которых его считали то русским Густавом Додэ, то Майн Ридом. Отмечалось также, что писатель принадлежал к богато одаренным натурам, что он был чутким художником, талантливым беллетристом и пр.
 
Д. Н. Логофет (1907), например, отмечал, что горячее солнце Средней Азии, новизна жизни народностей Туркестана, яркое голубое небо способствовали тому, что искра творчества загорелась ярким пламенем в душе чуткого художника и писателя.
 
В одном из некрологов упоминалось, что писатель Н. Н. Каразин был внуком известного при Александре I общественного деятеля и основателя Харьковского университета В. Н. Каразина, от которого будущий писатель унаследовал пытливый ум и склонность к литературе и искусству.
 
Как в дореволюционном, так и в советском литературоведении, к сожалению, встречаются работы (например, рукопись Н. П. Кременцова), в которых туркестанские романы Н. Н. Каразина, носящие разоблачительный характер, оценивались как «недостаточно объективные» лишь на том основании, что писатель не показал «огромную работу по введению в крае новой государственности, землеустройства, судопроизводства, статистики, разработки налоговой системы и др».
 
Кременцов подробно перечисляет положительные результаты деятельности администрации края (издание газет, открытие школ и пр.), а также отдельных лиц (Северцова, Мушкетова, Федченко, Гейнса, Верещагина, Батыршина) и среднеазиатских научных обществ. При этом он указывает также на «непосредственное и активное участие» писателя Каразина, который вместе с Д. Л. и Е. Л. Ивановыми был учредителем «Общества любителей драматического искусства», возникшего в Ташкенте в 1868 г. Здесь они играли в пьесе А. Н. Островского «Не в свои сани не садись».
 
В этом и других подобных позитивных примерах, не нашедших отражения в творчестве Каразина, критики склонны были видеть некую необъективность писателя. Если идти по отмеченному пути в оценке творчества Каразина, то, видимо, нужно было бы «критиковать» и Н. В. Гоголя за его бессмертные «Мертвые души», где также не показаны как положительные герои чиновники царской администрации.
 
Необходимо подчеркнуть, что творчество Н. Н. Каразина, несмотря на отдельные недостатки (отсутствие глубокой психологической характеристики героев; любовь автора к нагромождению событий и усложнению ситуаций с целью вызвать острые ощущения у читателя и т. д.), ценно все-таки тем, что на страницах его романов, повестей, рассказов и очерков запечатлена история первых шагов становления русско-казахских отношений. Каразин принадлежал к числу тех авторов, которые своим творчеством способствовали формированию интереса читающей публики к самобытным сторонам жизни народов Казахстана и Средней Азии. Следуя методу критического реализма, писатель создал вполне убедительные типы первых капиталистических хищников в Туркестане, показал их звериную сущность. Вместе с тем он художественно правдиво показал (роман «С Севера на Юг» и др.) деловые и дружеские отношения, возникшие на почве совместного труда представителей двух народов— русского и казахского. Это создавало условия для их взаимосвязи и взаимообогащения во всех сферах жизни.
 
Среди первых русских людей, прибывших в Среднюю Азию и Казахстан, было немало прогрессивных деятелей, таких, как Н. Н. Каразин и другие, которые с позиций гуманизма изучали культуру, быт и обычаи коренного населения, старались оказать ему помощь в просвещении, пытались оградить кочевников от произвола царских властей и т. д.
 
Одна из важных особенностей произведений Каразина заключается в том, что на страницах его романов, повестей, рассказов и очерков выступают представители разных народов: русские, казахи, узбеки, туркмены, киргизы, англичане, евреи и др. Рисуя положительные или отрицательные черты характера того или иного персонажа, Каразин был далек от мысли приписывать их национальным особенностям героя. Вот почему в галерее отрицательных каразинских образов можно встретить капиталистическую акулу Перловича и грабителя мурзу Кадргула. Один приехал из далекого Петербурга, другой— абориген степей.
 
Вместе с тем писатель создал галерею образов честных и гуманных людей, как Бурченко в «Погоне за наживой», Назенов в «Тьме непроглядной», Касаткин «В камышах» и др. Эти русские люди разделяли боль и радость с местным населением — казахами, а те отвечали им огромным уважением и признательностью.
 
Замечательной особенностью творческого почерка Каразина являлась его любовь к описанию подробнейших деталей быта казахов, их портретных данных, одежды, головного убора и т. д. Подробно описывались обстановка в юрте, предметы утвари.
 
Будучи незаурядным художником, Каразин уделял большое внимание точной, яркой, впечатляющей передаче картин степного пейзажа, просторов казахских степей.
 
Наследие Каразина-художника достойно самостоятельного изучения. Из этого богатого наследия особого внимания заслуживают рисунки, этюды, картины и эскизы, посвященные Казахстану и Средней Азии. В них он запечатлел не только батальные сцены, но и этнографические особенности жизни казахов, узбеков, киргизов и др. Каразин иллюстрировал многочисленные журналы, а также художественные издания «Живописная Россия», где опубликован целый ряд его рисунков из жизни казахов: казахи на молитве; казахские скачки; казахи на телеге, на волах и верблюде; голова старой казашки; табун в казахской степи и др. Собственные литературные произведения писатель также иллюстрировал своими оригинальными рисунками. Так, его книга «От Оренбурга до Ташкента» (Спб., 1886) содержит 26 рисунков автора, большинство которых посвящено казахам (казах на верблюде; казах в шляпе; перекочевка богатого казахского аула; юрта бедного казаха; казах и русский; казах на лошади и т. д.).
 
В 1874 г. в разделе «Литературная хроника» газеты «Голос» (№ 335) было опубликовано сообщение о выставке акварельных рисунков Н. Н. Каразина, члена сырдарьинской экспедиции. Выставка была организована в помещении Русского географического общества и состояла из трех разделов. Первый посвящался окрестностям Аральского моря и типам казахов, населяющих Приаралье. Внимание привлекала сценка из казалинской уличной жизни «На базаре», в которой достоверно изображены характерные фигуры казаха и казашки, сидящих верхом на лошади и погоняющих небольшое стадо баранов. Зритель как бы ощущал пыль, поднятую бегущими животными, глаза казахов, ослепленных этой пылью. Вся картина представляет собой реальное воплощение кусочка жизни далекой окраины. Типы казахов (кзыл-кумских) показаны и в других разделах выставки.
 
Рецензент писал, что небольшая выставка рисунков Каразина «как по содержанию, так и по художественному выполнению вполне достигает своей цели»: знакомит русскую публику с незнакомым ей краем.
 
Н. Н. Каразин был современником многих выдающихся представителей русской культуры. Он состоял в переписке с известными деятелями России, о чем свидетельствуют как архивы самого писателя, так и Д. В. Григоровича, В. А. Мазуркевича, С. Е. Добродеева и собрание В. И. Яковлева, хранящиеся в Пушкинском доме.
 
Следует также отметитъ, что известные исследователи истории и культуры Туркестана О. В. Маслова, Б. В. Лунин, Г. Н. Чабров, П. И. Данилов, Н. П. Кременцов и другие дали в целом объективную оценку творчеству Н. Н. Каразина, что нашло отражение как в трудах названных ученых, так и в докладах, обсуждавшихся на заседаниях Узбекского филиала Всесоюзного географического общества.
 
Положительное значение произведений Каразина заключалось в их гуманизме по отношению к беднейшим представителям казахского и узбекского народов. В этих произведениях сохранилось живое дыхание далекой эпохи, эпохи сближения народов Казахстана, Средней Азии и России в рамках единого государства.
 
Казахской теме посвятил несколько крупных произведений известный в свое время путешественник, дипломат и писатель Н. П. Стремоухов. В его творчестве заметное место занимает трилогия «В Бухару», «Среди басурман» и «Домой из Бухары», которая полностью вышла в свет в 1905 г. Первая книга этого многопланового романа целиком посвящена жизни, быту и нравам казахов. Анализ ее в исследуемом плане, безусловно, представляет определенный интерес.
 
В книге дано описание долгого, трудного и опасного пути купеческого каравана из Оренбурга в Бухару. Караван вез массу разнообразных товаров (ситец, сукно, кисеи, бархат, чай, сахар, московские конфеты и т. д.), сложенных в обтянутые железом красные, зеленые и синие сундуки со звонкими «музыкальными» замками. Сундуки завертывались в кошмы-войлоки, которые производили казахские женщины. Они же изготовляли и крепкие волосяные веревки: ими обвязывались сундуки.
 
Владелец товаров оренбургский купец Задеев направил в Бухару Николая Михайловича Гуренева. Караван-баши стал казах Барак. Стремоухов дает следующее портретное описание караван-баши, начиная с ног: «На черные ичиги», одетые в кауши, опускались широчайшие, желтые, кожаные чимбары, на которых красными и синими шелками были вышиты крупные розы. Чимбары были опоясаны поверх пестрого, широкого, с неизмеримо длинными рукавами халата; на кожаном, белом поясе, едва обхватывающем жирное туловище, ...висели два ножа и бритва. Черный, остроконечный, суконный малахай, подбитый и опушенный бараньими шкурками», составлял наряд караван-баши. Первое впечатление о нем складывалось неблагоприятное, однако Барак очень скоро расположил к себе людей добродушием и прямотой, чистосердечной и бесхитростной улыбкой. Вот почему маклер, с помощью которого караван-баши й купец договорились об условиях доставки товаров до Казалы и далее до Бухары, рекомендовал Гуреневу подружиться с Бараком, который и совет может дать дельный и помощь оказать, когда в этом возникнет необходимость. Он говорил также, что казахи «угостительны (т. е. гостеприимны.— К. К.) и любят тех, кто их гостеприимством не гнушается».
 
Многие страницы романа имеют этнографическое значение: автор подробно описывает устройство казахской юрты, внутреннее убранство ее, приемы угощения у казахов. Стремоухов уделил много внимания казахской женщине. Если вообще в мусульманском мире «женщины не пользуются никакими правами и преимуществом: на них смотрят как на неизбежную принадлежность, собственность каждого семьянина», то у казахов, по мнению автора, женщины, «напротив, совершенно свободны и ни в чем не ограничены, они равноправны с мужчинами». Причину этого писатель видел в том, что хотя казахи и «считаются мусульманами, на самом же деле они не придерживаются никакого вероисповедания и соблюдают только те правила, которые освящены их адатом». Это мнение Стремоухова, по сути, повторяет широко быто-вавшиц в русской литературе взгляд на казахов, как на «плохих мусульман», которые не ограничивали свои действия и поведение строгими религиозными догмами. Вместе с тем Стремоухов склонен был видеть высокую степень свободы казахской женщины... во внешнем сходстве ее платья с одеждой мужчины, хотя женская одежда отличалась как шириной, так и длиной. Головной убор казахских женщин по форме напоминал «кичку русских женщин». Но казашки «для большого парада» украшали его «всевозможными побрякушками и ленточками».
 
Свои наблюдения автор подтверждает некоторыми эпизодами. Когда русские гости приехали в аул Барака, их встретила супруга хозяина. Бойко, Даже дерзко смотрели ее большие, черные глаза, обрамленные дугообразными бровями. Лицо ее было бы красиво, если бы не сильно выдающиеся скулы и глубокая впадина на лбу.
 
Без всякой застенчивости подошла она к Гуреневу, протянула руку и весело приветствовала. Ее улыбка обнажила два ряда ровных ослепительной белизны зубов. Выходя из юрты, она бросила лукавый и кокетливый взгляд на молодого русского...
 
В ауле Гуренев познакомился с молодым человеком, по имени Абдулла. Выяснилось, что подобные имена казахи дают всем беглым из России, которые скрывались в казахских степях. Абдулла как будто обучался в Казани, долго жил между казахами и всевозможным обманом сумел выдать себя за мудреца. Казахи, проявив доверчивость, называли его не иначе, как Мульдеке. Он оказывал на них определенное влияние. Этому способствовало следующее обстоятельство. Между казахами, писал автор, весьма распространен обычай: во время праздника, пиршества «или распевать песни, или рассказывать басни, сказки и анекдоты, или же загадывать и разгадывать загадки». Если кто-то не сумеет принять участия в такой беседе остроумным словом, то это считалось «великим срамом». Такой человек падал «во мнении общества». Абдулла же приобрел известность в степи как чрезвычайно находчивый и изворотливый человек. По мнению Стремоухова, люди типа Абдуллы, выдавая себя за мудрецов, на самом деле были «ловкими обманщиками, просто неучами», которые пользовались невежеством населения и выманивали у людей добро. Опасность заключалась в громадном влиянии их авторитета на кочевников. Они побуждали население к противозаконным действиям, прикрываясь именем аллаха. Хитрый и плутоватый Абдулла вступает в заговор с погонщиком Давлубаем, чтобы через связного Аблая предупредить предводителя барантачей Джан-Ходжу о прохождении каравана через Мугоджары.
 
Следует здесь заметить, что Стремоухов очень вольно пользуется именами некоторых исторических лиц казахского народа, называя ими своих героев. Так, известны и султан Барак, и хан Аблай, и батыр Джан-Ходжа.
 
На долгом пути в Бухару караван делает многочисленные остановки в казахских аулах, жители которых приглашают караванщиков в гости или просят принять участие в похоронах или свадьбах. Автор дает подробные описания этих обрядов. Так, с большим радушием и сердечностью участники свадьбы встречают Гуренева. В его честь был «зарезан молодой баран», устроены скачки (байга).
 
В пути караванщики повстречали молодого казаха Мастана, который был «оригинально красив» и строен, что подчеркивалось и нарядной одеждой — красным халатом, красными кожаными «чимбарами», красной тюбетейкой. Мастан разыскивал барантачей, которые проникли в караван Гуренева, чтобы предать его в удобном месте. Опасаясь разоблачения, Абдулла решил бежать. Вскоре караван ушел, оставив Абдуллу. Но последний вынужден был затем догонять его, боясь потерять добро.
 
Когда караван достиг окрестностей Эмбы, русский член каравана Шигров поехал к казакам, чтобы предупредить их о возможном нападении барантачей. А они между тем собрались в одной из юрт Чиклинского аула, где вели тайную беседу. Почетное место в юрте занимал Джан-Ходжа, старшина аула. Он имел рыжеватые с проседью усы и бороду, густые нависшие брови закрывали его глаза. Широкий морщинистый лоб и сильно приплюснутый нос отчетливо выделялись на плоском лице. Толстая мускулистая шея и мясистые широкие плечи выказывали необыкновенную силу. Автор считает Джан-Ходжу незаурядной личностью. Другие его сообщники в основном охарактеризованы как люди, «на чертах каждого из которых отпечатались звериная жестокость и низкое лукавство». Исключение, казалось бы, составлял шестой собеседник, внешне добродушный, кроткий и услужливый. Однако все это было фальшивым притворством, которое и составляло главную отличительную черту характера Аим-Ходжи, агента хивинского хана. Коварный Аим-Ходжа требовал исполнения новых поручений своего повелителя.
 
В одном из ущелий Мугоджар произошел бой между барантачами и караванщиками, во время которого были убиты Джан-Ходжа и другие его сообщники. На стороне русских в бою активно участвовал молодой казах Мастан, который затем возвратился домой. Он был счастлив, что Гуренев выразил ему свои чувства дружбы. Русские говорили, что «и между киргизами есть хорошие люди, любой русский позавидовал бы этому молодцу!»
 
Из Казалинска караван направился в Бухару через песчаные пустыни. В пути люди пережили страшную бурю, но, преодолев трудности, все-таки вступили в бухарские пределы. Своим спасением они были обязаны караван-баши Бараку, который на слова благодарности русских ответил, «простодушно улыбаясь»: «Джаксы» (хорошо.— К. К.).
 
Почти одновременно с караваном добрался до Бухары и Абдулла, сумевший ввести в заблуждение жителей казахского аула. Они-то и помогли ему добраться до Бухары. Но Абдулла одержим желанием отомстить русским.
 
Караван-баши через неделю решил вернуться домой, а Гуренев остается в Бухаре. Он внимательно присматривается к жизни бухарцев, заводит с ними широкое знакомство, усваивает язык местных жителей, но обо всем этом рассказывает уже вторая книга трилогии Н. П. Стремоухова —«В Бухаре».
 
Таким образом, в первой книге своего романа писатель стремился создать убедительные типы казахов, но следует признать, что эту задачу автор решить не сумел. Его Серой — люди нераскрытого внутреннего мира. Очевидно, Стремоухов полагал, что подробные описания размеров «чимбаров» и окраски халатов возместят отсутствие психологического анализа. Все персонажи даны в статике. Например, караван-баши Барак, занимающий положительной полюс в романе, добродушно улыбался и когда впервые знакомился с русскими, и когда караван под его руководством благополучно миновал все опасности и прибыл на конечный пункт, то есть читатель знает об этом герое столько же в финале романа, сколько и на первых его страницах. Аналогичное можно сказать и о других персонажах произведения. Они занимают резко полярные позиции, и читателю не приходится предугадывать, кто из них как поступит. 7
 
Однако, несмотря на слабые свои стороны, роман занял определенное место в ряду художественных произведений прошлого, посвященных казахской тематике.
 
Немало познавательного для русского читателя того времени было в правдивых зарисовках Стремоуховым картин повседневной жизни казахов, их обычаев. Привлекает внимание в романе пейзаж, на фоне которого происходят основные события. Описывая местность, по которой проходил караван, автор подчеркивает, что и налево, и направо, и впереди, и сзади — везде и всюду виднелась одна трава, что придавало степи однообразный и дикий вид. Только встречались невзрачный, кривой саксаул, колючка пыльная, да по берегам озер и речек — камыши и карагачи. Говоря о том, что путь каравана пролегал и через глубокие пески и солончаки, автор замечает, что «пейзажу они особенной прелести не придают». Но картины природы менялись, когда путники шли по берегам рек, через всхолмленную местность, когда временами им попадались утесы всевозможных форм и оттенков.
 
В последней книге трилогии Стремоухов описывает, как после многих злоключений Гуренев возвращается, наконец, на родину. На обратном пути караван проходит через густонаселенные среднеазиатские города. Гуренев обращает внимание на успехи русского управления краем: он видит форты, из которых впоследствии выросли крупные населенные пункты и города в казахских степях (из форта № 1 — Казалинск, из форта № 2 — Кармакчи, из форта Перовский — Ак-Мечеть — Кзыл-Орда).
 
В рассказе писателя «Чуть-чуть не попался» (1892) старый русский полковник, от лица которого ведется повествование, весьма высоко оценивает казахов и киргизов, подчеркивая их добродушие, простоту, кротость, откровенность, твердость в слове и безграничную доверчивость. Он особенно выделяет у них святое соблюдение «законов» гостеприимства и дружбы. Полковник, много лет проживший среди кочевников, знавший до мельчайших тонкостей их язык, нравы, обычаи и даже попавший в руки барантачей, «с необыкновенным жаром» защищал своих «любимцев» от нападок автора, «не без хитрости» бранившего кочевников, чтобы «только подзадорить его и навести на излюбленную тему». Действительно, полковник поведал ему об одном из интересных эпизодов, связанном с его поездкой в аул, родоправитель которого коварством и обманом хотел предать русского офицера в руки барантачей. Кстати, этого же добивался... и начальник края, которому «не приглянулась» «физиономия» героя рассказа. Но из всех трудных испытаний герой вышел живым и невредимым —и здесь главная заслуга принадлежит джигиту, который самоотверженно спас его в самый критический момент.
 
В рассказе довольно отчетливо раскрывается та мысль, что познать душу народа можно, только пожив среди него, что за грубою внешностью нередко скрывается доброе сердце.
 
В 1897 г. увидел свет роман Н. Уралова «На верблюдах». Во введении автор отмечал, что в молодости он много поездил. И хотя с тех пор прошло «каких-то» двадцать лет, время уже кажется «невозвратным» и «мимолетным».
 
Жалея об ушедших годах, автор пишет, что тогда он был «независим» и смотрел на мир сквозь «розовые стекла». А теперь? «Пустое урчание в желудке порождает смертельный страх, а встреча с «его превосходительством приостанавливает даже биение сердца, которое прячется в эту минуту если не совсем в пятки, то, наверное, очень неподалеку от них». Рассказывая о «пошлом мыкании» по канцеляриям, затхлом воздухе архивов, рапортах, докладах, отношениях и донесениях, он вспоминает друзей-казахов, этих наивно добродушных, скуластых детей природы. Их-то автор и противопоставляет «геморроидальным» сослуживцам-чиновникам. Вместо прежней, независимой, полной поэзии жизни на лоне природы теперь жалкое прозябание человека, находящего приют под крышей дымного и душного ресторана и кафе-шантана.
 
Причину столь разительных перемен автор видел в цивилизации, которая стремительно шагнула вперед и разбудила «дремавшую Русь». Поднялся «Северный Колосс» и движимый мощной силой прогресса быстро принялся догонять Европу... Движение Колосса на Восток сопровождалось падением «чалмоносных» голов хивинцев. Вскоре на громадной территории степей «забелелся» двуглавый орел под минаретами ханских ставок. Продвижение русских в Центральную Азию продолжалось.
 
Благотворный климат и сокровища среднеазиатских земель привлекли к себе внимание предприимчивых людей. С насиженных мест двинулись смельчаки за снежный хребет Алатау, а за ними — промышленники, капиталисты. Железные дороги опоясали край, где два десятилетия назад рыскали тигры, а в болотах — кабаны. Кочевник видит «шайтан» (черт) — телегу, и ему жалко минувшее, «доброе старое время». Такого кочевника автор сравнивает с завзятым русским крепостником, который также жалел о «блаженном» для него, но позорном для народа времени барщины (54).
 
Повествование ведется от первого лица, устами которого часто говорит сам автор. Зубарев — главный герой произведения — лет 20 назад служил у купца Огнева. Ему он обязан был проводить закупку и отправку в Сибирь «некоторых жировых товаров», а в Нижний Новгород— хлопка. Отмечается, что до начала 60-х гг. XIX в. «хлопчатая бумага» доставлялась в Россию преимущественно из Америки. Бухархкий хлопок не имел почти сбыта на рынках России. Его продавали по четыре рубля за пуд, хотя себестоимость хлопка была пять рублей. Но русские купцы платили за бухарский хлопок не деньгами. Они широко практиковали товарообмен, в результате которого хлопок обходился им еще дешевле. Но с 1862 г. ввоз хлопка из Америки прекратился, так как там возникла междоусобная война. Цена на бухарский хлопок резко подскочила — до 22 рублей за пуд.
 
В 1872 г. Зубарев по торговым делам п бывал в Петропавловске и Акмолинске. Он сопроводи ал караваны с хлопком до Орска через Тургайские степи на Актау через Кокчетау. В своих торговых операциях русские купцы пользовались верблюдами, избегая забот по налаживанию почтового тракта. Верблюд был не только вьючным животным, но и давал питательное молоко и шерсть, идущую на выделку особой ткани (армячины). Основная же ценность верблюда для купцов была связана с его качеством «седло-зверь» или «вьюк-человек», ибо «идея верблюда» была заложена в его горбах, шее и ступне. Он рисуется как «живое, неутомимо движущееся седло на четырех ногах». Только безграничная пустыня могла породить этого «работника, не знающего устали" (56).
 
Автор отмечает также «что-то древнеегипетское в умном и сурово-равнодушном взгляде верблюжьего лица. Кажется, будто он все понимает и будто презирает вас. Кажется, что он сознает свою силу, свою пользу, свою независимость, сознает, что исполняет свой священный долг. Оттого, может быть, так презрителен его взгляд, так величественны и неторопливы его движения. Вы видите не невольника, а фанатика работы... Как горбы его просят вьюка, так шея его просит ярма... Ярмом согнутая шея не препятствует глазам смотреть прямо и свободно вперед, ушам слышать, длинным ноздрям — обонять. Верблюд не поглощен весь своею работою, не подавлен своей ношею; на ходу он озирается с достоинством независимости и с философским спокойствием наблюдает суетный мир, обративший его в машину для перевозки» (56).
 
Таков «гимн» верблюду.
 
Караван этих животных сопровождают возчики-казахи («лаучи»), которые выходят партиями в несколько десятков человек. Во главе идет караван-баши.
 
Сбор каравана представлял известную трудность. Не случайно рассказчик вспоминал, как он, «высунув язык, бегал по кишлакам и аулам, чтобы собрать необходимое количество верблюдов». Владельцы последних «тянули», ссылались на различные причины (говорили о разбое какого-то Алимкула и др.), чтобы выторговать «лишний рубль».
 
Среди спутников героя был Иван Левашов, известный на сотни верст в степи под именем Иван-бая. Это седовласый старик, высокий, широкоплечий, с большими красивыми глазами. Носил он казахский халат и малахай, разговаривал на казахском языке, поэтому его многие принимали «за чистокровного номада». Он не пил, не клал табак за губы.
 
В составе каравана был и Тележников, выходец из Великого Устюга. В Ташкенте, где он служил приказчиком, накопил деньги и теперь возвращался домой. Скопидом и кулак, он боялся за судьбу своих денег. Торгуясь, Тележников «распинался, вилял всей фигурой и торговался так отчаянно, словно он отстаивал собственную жизнь».
 
Караван-баши стал казах Нысанбай Кебеков, олицетворявший собой тип «настоящего степняка»: он имел длинную, редкую, седую бороду, обрамлявшую скуластое лицо. Его узкие «наискось разрезанные» глаза светились природным умом, и от всей фигуры «веяло» почтенностью. Нысанбай довольно хорошо говорил по-русски. Он возглавлял караваны «почти во все стороны» и даже не раз «заглядывал» в Нижний Новгород. Автор считал его «тертым калачом».
 
В 1872 г. караван вышел из Ташкента. Дано описание этого города, его базара, первого ночлега и характера беседы в пустыне. У горы Чингиз герой услышал легенду о том, будто бы в этих местах охотился Чингиз-хан и захотел пить. Только он об этом подумал, как перед ним вдруг появилась чаша.
 
Коснувшись особенностей экономической жизни казахов, автор сообщил, что они занимаются скотоводством, а также охотой и рыбной ловлей («Ежегодно вывозят на сто тысяч рублей рыб»). Многих казахов прельщал и соляной промысел, развитию которого способствовала сеть степных самосадочных озер. Хозяева верблюжьих стад занимались извозом, получая также большие барыши (70).
 
Уралов заметил, что если раньше земледельцами были в основном байгуши, «имевшие мало скота», то с 60-х годов за обработку земли взялись и богатые кочевники. Однако земледелие, требовавшее постоянного орошения и новых орудий, при их отсутствии превращалось в «египетский труд». Автор считал, что казахи «по своим коммерческим способностям... отстают от бухарцев».
 
Много внимания Н. Уралов уделил домашнему быту казахов, отметив различия в одежде, питании, быту бедных и богатых. Писатель подчеркнул также ведущую роль женщины в хозяйстве кочевника. Во время охоты герой романа услышал от казаха Байтака песню, содержание которой переведено им так:
 
На берегах Дарьи летом гулял белый конь;
Хозяин заметил его горячий норов и крепкую стать
И пустил в бег на далекое расстояние.
При беге у коня показывалась кровавая пена,—
Так сильно бежал он,—
А когда узнавал на бегу своего хозяина,
То становился еще прытче —
Совсем стрелой летел белый конь!
Хотя Дарья река глубокая, и покрывала
Водою всего верблюда, однако белый конь
Пробегал через реку только по колено в воде.
Его ноги не скользили по горам и скалам,
И он догонял даже диких коз.
Происходил белый конь из табуна Темучина
И был предметом удивления всех телохранителей великого хана.
 
Автор устами своего героя отмечал, что напев этой песни был «унылый, тихий, монотонный, но приятный, отзывающийся в душе чем-то близким сердцу».
 
В течение длительного путешествия люди пережили немало мучительных минут из-за жары, песка, многочисленных змей и т. д. Глубокое впечатление на Зубарева произвела «мертвая степь», заснувшая вековым сном. Облик Кара-Кумов, через которые проходил караван, был совершенно иной, чем пустыни в районе Сыр-Дарьи, где, по данным Бабура, еще в XIV в. были цветущие многолюдные города, обширные болотистые и камышовые заросли, густые леса.
 
Из беседы с караван-баши Зубарев узнал новые подробности из жизни казахов. «Повсюду» он отмечал «неприкрытую бедность», везде — в Аулие-Ате и у побережья Аральского моря — видел соплеменников караванбаши, оборванных, полуголодных. С законным основанием писатель выразил сомнение: «Где же эти стада баранов, у кого косяки лошадей, о которых приходилось нередко слышать? Не выдумка ли уж эти рассказы про «привольное житье» казахов?
 
В беседе герой и Нысанбай Кебеков коснулись извечной темы — любви. Караван-баши говорил, что у молодых людей всех народов сердца бьются одинаково, но у казахов даже «сильнее любят». Далее на основании своих личных наблюдений в Нижнем Новгороде он утверждал об испорченных нравах, о покупке женщин. Когда же Зубарев напомнил ему о калыме, Нысанбай заявил, что это «народный обычай», и рассказал «былину» о женитьбе одного батыра, который отличался не только физической силой, смелостью, храбростью, но умом и честностью. Прежде батыры имели громадное влияние в народе, писал Уралов, так как свои силы как физические, так и духовные они тратили на пользу народа, были прямолинейны и безупречны, помогали торжеству правды, справедливости. Никто не мог упрекнуть настоящего батыра в том, что он покривил душой, дал необоснованно разгуляться своей удали только из пустого тщеславия (75—76).
 
Далее Кебеков поведал о подвигах батыра Сергале. Эту быль он слышал от своего отца. Батыр побывал у Абыза — предсказателя, который вещал, что он будет любим, но умрет поруганный и родичами и врагами. Прошло много лет. Батыр сделался предводителем молодцов. Его успехам радовались и бедные и баи. Последние всегда получали крупную долю в добыче. Вскоре батыр встретил девушку, которую полюбил. Но он попадает в ловушку, и с ним жестоко расправляются враги.
 
Уралов повествует и о необычной судьбе своего героя Зубарева, который женился на красивой казахской девушке. Для этого он даже согласился стать мусульманином. Однако через три года жену похитили разбойники, оставив маленькую дочь Райхан, с которой отец ехал теперь в Петербург. Зубарев «казнил» себя за то, что при «роковом стечении обстоятельств столь легкомысленно» согласился «переменить веру отцов» (61). Он утверждал, что никогда не переставал быть русским, и обещал начать новую жизнь. Спустя двенадцать лет автор узнал, что Зубарев живет в Петербурге «под чужим именем, а дочь Райхан отдал учиться в столице на курсы».
 
Следует отметить, что Уралов испытал значительное влияние Н. Н. Каразина. В его книге есть и «степные разбойники», и «господа-ташкентцы» и любовь между русским и «туземкой» и т. д. Сюжеты его произведений «завязывались» по-каразински. Не случайно Алекторов считал, что Н. Уралов пытался «подделаться под тон и манеру писать» казахские рассказы, повести и романы, как Каразин.
 
Тем не менее произведения Н. Уралова на казахскую тему примечательны тем, что их автор с пониманием писал о казахской бедноте, отмечая ее тяжелую жизнь, интересовался поэзией народа, его бытовыми особенностями и хозяйственным укладом.
 
Автор романа «В новом краю» Н. Ильин был одним из прогрессивных деятелей, составлявших так называемый «хомутовский кружок». Многолетняя деятельность в чиновничьем аппарате по управлению Туркестанским краем позволила ему собрать богатый фактический материал, который лег в основу разоблачительного романа. В нем ярко и правдиво воссозданы образы хищных «господ-ташкентцев», наводнивших новый край в поисках удачи и славы.
 
Вместе с тем в образе положительного героя, честного чиновника Алексея Павловича Силина переданы некоторые черты самого автора. Силин в студенческие годы из-за участия в антиправительственной организации был вынужден бежать за границу.
 
Вернувшись в Россию, он поселился в небольшом отцовском имении и проводил свое время среди крестьян.
 
После присоединения Туркестанского края к России Силин приезжает в Ташкент, где получает назначение в Коканд. Там он с увлечением трудится в комиссии по организации податной системы, надеясь этим принести определенную пользу коренному населению. К составлению докладной записки он привлекает некоторых лиц из местных жителей. На этой почве у Силина возникает конфликт с чиновниками, усмотревшими в нем деятеля либерального толка. Это вынуждает- его переехать в Ташкент.
 
По описанию автора, в начале 1875 г. «русская часть города далеко не походила на тот живописный город, застроенный новыми изящными постройками и утонувший в зелени, каким представляется в настоящее время»; еще не были проложены арыки, несущие освежающую прохладу. Но в городе уже появились царские чиновники, которые, постепенно приспосабливаясь к местным условиям, сравнительно легко удовлетворялись услугами «туземных» мастеров: столяров, плотников и др. Стали строиться невзрачные жилые и служебные здания, но трущобы оставались.
 
На новом месте Силин занялся адвокатской практикой. Однако и здесь герой оказался «крамольным» в глазах местных воротил, весьма обеспокоенных перспективой разоблачения их преступной деятельности. Им удается по ложному доносу посадить Силина в тюрьму. Но после вмешательства местного судебного авторитета Степанова он получает свободу и уезжает в Россию.
 
Судьба самого писателя сложилась в Туркестанском крае также несчастливо. Как свидетельствуют архивные материалы, переписка об утверждении в должности судебного следователя Ташкента губернского секретаря Н. Ильина затянулась. Это вынудило военного губернатора Сыр-Дарьинской области 12 апреля 1882 г. возбудить перед туркестанским генерал-губернатором Кауфманом ходатайство об утверждении в указанной должности Н. Ильина, который с 19 июня 1881 г. исполнял обязанности судебного следователя Ташкента, хотя и числился делопроизводителем — губернским секретарем Сыр-Дарьинской области.
 
Однако новый следователь пришелся не ко двору местной чиновничьей верхушке. Она обратилась с просьбой к начальству удалить Н. Ильина «от всех занятий... следователя». Ильин был освобожден от должности и «уволен... в отпуск для приискания себе места в другой области». Но главной причиной, надо полагать, послужило то, что он «попирал» официальные законы.
 
Таковы некоторые штрихи биографии автора книги. Они «совпадают» с фактами жизни главного героя романа. Нельзя не отметить и созвучность их фамилий (Силин-Ильин).
 
Итак, Силин вынужден покинуть Ташкент. Прощаясь с городом, он вместе с офицером Беляевым проезжает мимо «развалин прогремевшего в свое время водопровода» и думает, что «скоро и памяти не останется о знаменитом гидравлическом сооружении Пеклевского, при посредстве которого ни один человек не воспользовался ни одной каплей воды». Это был результат махинаций Пеклевского и К°, нажившихся на «строительстве» мифического водопровода.
 
Характеризуя мир темных дельцов, казнокрадов-чиновников, хлынувших в Туркестанский край, Силин вспоминает «темное царство» Островского и цитирует из «Грозы» следующие строки: «Жестокие нравы в нашем городе, сударь» (ч. I, 352). Здесь Силин открыто намекает и на «жестокие нравы» в Ташкенте.
 
Герой романа критикует действия царской администрации за то, что она заинтересована не столько в нравственном воспитании своих подданных, сколько в их благонамеренном поведении. Когда Силин высказывает открытое сожаление по поводу того, что столько сил физических и нравственных, времени и средств тратится на водку, то его близкий приятель (Степанов, сторонник официальной линии) отвечает: пусть пьют, лишь бы политикой не занимались» (ч. I, 283; ч. III, 42).
 
Сочувствие Силина к обиженным и угнетенным наиболее полно выявилось в сцепе допроса пленного казаха. Допрашивавший Сарык был уверен, что перед ним «ханский казначей», спрятавший где-то ханскую казну. А Сарыку хочется до нее добраться. И он с помощниками (миршабы) начинает пытать на глазах отца его детей. Подростков завели в пруд, сели на них верхом и пригнули головы несчастных в воду. Захлебываясь, дети едва успевали перевести дух, как их головы снова и снова окунались в воду. Отчаянные их крики слились с диким воплем отца.
 
Силин, увидев эту дикую картину, взволновался. Вид офицера, одетого в белый китель, освещенного отблеском факелов, произвел на Сарыка и его головорезов поразительное впечатление. Они разбежались.
 
К числу положительных образов романа относится и Гаевский — сын героя Отечественной войны 1812 г. Уже внешняя портретная характеристика его вызывает определенные симпатии читателя: это молодой офицер со
 
значком генерального штаба, высок, статен, блондин с чрезвычайно открытой и симпатичной физиономией (ч.1,30).
 
Автор характеризует Гаевского как бесхитростного идеалиста, который своим благородством резко выделялся из толпы корыстолюбивых чиновников, наводнивших край. Не случайно, что в романе есть высказывание: «Край прекрасный, но люди дурные».
 
Гаевский прибыл сюда только «из одной любознательности». Увлекшись идеями поднятия экономического благосостояния Туркестана, он бескорыстно отдал большие деньги на разведение хлопка и улучшение садоводства. Однако эти благие намерения встретили ожесточенное сопротивление. Гаевский случайно узнал о грязной интриге, которая велась вокруг него среди крупных администраторов. Тогда он с еще большей энергией стал разоблачать преступные деяния лиц, нередко бывших в непосредственном окружении у самого правителя края.
 
Однако его усилия оказались тщетными. Гаевский не смог до конца приоткрыть тайну преступников. Оказалось, что всеми интригами ловко дирижировала некая Башмакова, жена крупного чиновника. Ей удалось оклеветать Гаевского перед губернатором. И тогда «возмутителю спокойствия» не осталось ничего другого, как покинуть пределы Туркестана.
 
Таких людей, как Гаевский, среди местного офицерства насчитывались единицы. Они были одиноки в своих благородных стремлениях. Об этом свидетельствует и отъезд героя из города: никто не приходит его проводить, лишь солдаты сожалеют о своем командире, который был для них «отцом родным».
 
В романе дана оценка деятельности генерал-губернатора края Кауфмана, который в беседе с Гаевским вынужден был признать свое бессилие против людей, окружавших его «трон» плотным кольцом.
 
Показан в романе и деятельный администратор Федоров, прототипом которого послужил Абрамов, бывший губернатор Самарканда. При нем оживляется торговля в крае, увеличивается распашка новых земель. Вокруг Федорова группируются просвещенные лица, которые приступили к энергичному изучению особенностей быта и жизни коренных жителей. Они сумели завоевать симпатии местного населения. Однако деятельность прогрессивных русских людей в романе раскрыта недостаточно. К ним не нашел дорогу и главный герой романа, вынужденный покинуть край, так как потерпел поражение в борьбе с миром темных сил.
 
Н. Ильин вывел в романе и образ представителя новой нарождавшейся узбекской интеллигенции — Сат-тарбека. Но последний совершенно неправильно понимает смысл присоединения Средней Азии и Казахстана к России и недооценивает его значение в деле прогресса азиатских народов.
 
Деятельность русских администраторов в крае изображена на фоне тяжелых условий жизни казахского и узбекского населения. Показывая взаимоотношения русских с коренными жителями, автор иронизирует над «цивилизаторской» функцией царских чиновников. В качестве примера их жестокости он приводит сцену экзекуции казахов, у которых крупный администратор края Качалов намерен выведать тайну хранения ханской казны. Окровавленная спина несчастного кочевника, которого пороли в присутствии Качалова, представляла одну сплошную язву. А невдалеке на разостланных Камышевых плетенках стонал другой казах, также обнаженный до пояса и окровавленный. Рядом с ним лежало несколько плетей разных образцов. С этими ужасными инструментами экзекуции Силин был знаком лишь по описаниям. Он также знал, что эти плети были символом власти в руках степных правителей-ханов. А теперь ими пользуются и чиновники.
 
Царская администрация тесно сомкнулась с реакционной феодально-байской верхушкой, и двойной гнет обрушился на трудящиеся массы узбеков, казахов и других народов Средней Азии и Казахстана. В романе есть эпизоды, прямо рисующие процесс смыкания действий чиновников и местных богачей. Так, казий (судья) Махмуд Атабеков выкрал в бедной семье мальчика. Родители пытаются найти защиту у чиновников Качалова и Пеклевского. Однако последние делают вид, что не понимают стенаний несчастного отца. В романе красочно показан образ волостного правителя, беспощадно разорявшего своих «единоплеменников», но ему вольготно жилось под надежной опекой царской администрации. В романе разоблачается и коварная роль мусульманского духовенства. С одной стороны, его представители (казий Махмуд) в своих грязных делах опираются на царских чиновников, с другой — плетут нити интриг, чтобы разжечь пламя ненависти к «неверным» русским. Так, в заговоре Асатуллы верную службу несет имам — главный ташкентский мулла, собирающийся объявить разбойника Максута святым во имя борьбы с «неверными». Но Максут попадает в руки властей. Качалов его отпускает, намереваясь назначить волостным правителем.
 
Важной, степенной походкой вышел будущий волостной правитель от Качалова, а затем быстрым движением он очутился в седле аргамака. Попытки казаха-конюха задержать конокрада (его крики: «токта, токта — стой») окончились плохо: Максут нанес тяжелый удар нагайкой по лицу конюха, и тот, обливаясь кровью, со стоном выпустил уздцы лошади.
 
Вор и конокрад Максут становится ближайшим другом крупного чиновника Качалова: он насильно приводит узбекскую девушку в подарок своему покровителю. Увидев ее, Качалов не мог скрыть восторга. «Ты мне ее отдашь?»—вскричал он.— От такого дастархана (здесь в смысле подарка — К. К.) вряд ли кто-нибудь откажется». Максут не спрашивал мнения несчастной девушки, поскольку считал ее послушной и бессловесной «овцой».
 
В романе разоблачается не менее постыдная роль и представителей православного духовенства. Так, во время военного штурма Ташкента с крестом впереди солдат шел священник Малов. А на торжественном пуске мифического «водопровода» с речью выступает он же как протоиерей. С пафосом священник говорит о плодах «честного подвижничества на поприще служения государству и человечеству», утверждает, что «поколебать невежественную гордыню неверующих, подорвать в корне фанатизм масс и приуготовить открытие пути в сердца заблудившихся овец» (ч. I, 38) помогут лишь дела, подобные сооружению водопровода. Однако священник печется отнюдь не о добрых делах, а о том, как обратить в лоно православной церкви «неверующих, заблудившихся овец». Если вспомнить, что протоиерей «освещает» авантюрное предприятие Пеклевского — «водопровод», которым так никто и не воспользовался, то речь его приобретает остро иронический смысл.
 
Роман Н. Ильина имеет отчетливо выраженную демократическую направленность. Автор открыто сочувствует людям из народа.
 
В романе даны картины крайней степени бедности и нищеты казахов, проживавших в Сузакском районе, в центре которого находился кишлак (вернее, кыстау— зимовка) Сузак. Это был самый крупный пункт в обширной степи, населенный оседлыми жителями. Здесь жили кочевники из различных родов. Зимой они кочевали в низовьях долины, а с началом весны поднимались на склоны соседнего горного хребта. Все их имущество заключалось в скоте, но и он был малочислен, мелок и захудал. Лошади отличались малорослостью и бессилием.
 
Причину жалкого экономического состояния кочевников автор видел в бесчисленных войнах, проносившихся одна за другой в течение веков над этим несчастным краем. Он пишет, что, как страшный ураган, налетали иноземные полчища диких завоевателей на цветущие долины, не только «смывая» относительно высокую культуру местного населения, но и зачастую до основания истребляя коренных жителей, а «взамен» их оседали сами и смешивались с покоренными народами.
 
Демократизм Н. Ильина нашел отражение и в едких стихах, сочиненных штабным писарем, который за это был посажен в карцер. Вот эти стихи:
 
Эх ты, Азия печальная,
Бесконтрольная страна!
Ты с начальством безначальная
Ты с богатствами бедна!
 
Даже кое-кто из «начальства» знал эти слова. А полковнику Гаевскому о них рассказал его слуга Антон.
 
В заключение следует отметить, что произведение Н. Ильина несколько необычно. В нем нет «сквозной» сюжетной линии, много действующих лиц, создан ряд удачных образов, но нет главного героя, хотя им можно до некоторой степени считать Силина. Ильин писал роман под впечатлением происходивших событий, свидетелем которых был он сам, поэтому не удивительно, что каждый герой имеет своих реальных прототипов: Гаевский — Раевского, Пеклевский — Янчевского, Силин — Ильина, Федоров — Абрамова и т. д.
 
Русская критика в свое время отметила публицистический характер этого произведения и указала на его злободневность. Критик Е. Гаршин (1888) писал, что «картины самой безнравственной жизни можно изобразить в самых благопристойных выражениях» и в качестве примера ссылался на начало романа Н. Ильина «В новом краю». Критик считал роман непритязательным, но «чрезвычайно живо и литературно написанным произведением», где повествование «дышит необыкновенной искренностью и правдивостью». По мнению Гаршина, «автор... представил яркую картину беззастенчивых действий» инженеров, грабящих казну, чиновников, расхищающих землю местного населения, дамы, торгующей своим влиянием на начальника края, и т. д. В то же время он утверждал, что «невысокий уровень нравственных требований современного общества открывает подобным господам широкое поприще» (129—130).
 
Однако в конце своей статьи Гаршин резко изменил ее направленность. Он писал, что роман «не удовлетворяет серьезным требованиям критики и переполнен ужасами бульварной беллетристики». Подобную метаморфозу во взглядах критика, по-видимому, следует объяснить нечеткостью идейных позиций Гаршина, его скоропалительными, необдуманными выводами, основанными на не глубоком изучении достоинств и недостатков романа.
 
В статье С. Сычевского «Русский современный исторический роман» (1889) дана высокая оценка роману Н. Ильина «В новом краю», который привлек внимание рецензента не только «крайне интересным содержанием», но и «чисто» литературными достоинствами — слиянием «беллетристики и публицистики». Критик, отмечая «искренность и правдивость» произведения, с сожалением писал о недостаточности художественного таланта у его автора. Но он же обратил внимание и на то, что автор удачно показал «целую шайку всевозможных негодяев и преступников... вторгнувшихся в несчастную завоеванную страну», которые облечены «административною властью» и действуют «почти бесконтрольно». «Весь глубокий трагизм бесхитростного романа г-на Ильина,— писал критик,— заключается в правдивом изображении этой отчаянной борьбы чести, правды и долга с диким инстинктом хищного и сладострастного стада озверевших людей».
 
Действительно, роман «В новом краю» явился ярким документом о первых годах деятельности царской администрации в Туркестане. Произведение Н. Ильина, как и романы Н. Н. Каразина «Двуногий волк», «С Севера на Юг» и другие, можно также по праву считать достойной лептой, внесенной прогрессивным писателем в расширение и углубление русско-казахских отношений. В названных произведениях их авторы вплотную подошли к созданию реалистических образов представителей казахского народа. Однако Ильину, как и Каразину, о чем уже говорилось выше, эта задача оказалась не под силу. Вот почему мы говорим лишь о разумной попытке создания правдивых и самобытных образов казахов. Историческая же ценность произведений Каразина и Ильина заключается в том, что в них зафиксирован определенный отрезок жизни кочевников, показаны их взаимоотношения с русскими, складывавшаяся, вопреки желанию царизма, дружба двух народов.
 
Вопросам просвещения казахов, изображению различных сторон их жизни уделил внимание в своем творчестве писатель-этнограф П. Инфантьев. В числе его произведений одно из видных мест занимают «Этнографические рассказы из жизни татар, киргизов, калмыков, вогулов, башкир и самоедов», изданные в 1909 г. в Санкт-Петербурге. В предисловии указывается, что хотя в России «насчитывают более 100 различных племен и народностей», тем не менее очень мало литературы по вопросам их быта, нравов, обычаев и верований. В двух рассказах, посвященных казахам, автор подчеркивает, что по своим духовным способностям они «принадлежат к числу богато одаренных народов». Казах «горд, остроумен, насмешлив, энергичен, речь его складна и образна, он весел, любит общество и беседу» (2). Отмечаются добродушие, гостеприимство, любознательность этого народа, который «любит всякого рода новости: поэтому всякий знающий гость для них является в то же время и живой газетой, и чем больше он сообщает новостей, тем более он приятен и желателен».
 
Инфантьев отмечает, что в Степном крае можно встретить казаха не только со средним, а и с высшим образованием, и «стремление дать образование своим детям... у казахов год от году все более и более усиливается» (речь идет о первом десятилетии XX в. — К. К.) Писатель считает, что казахи «более, чем какой-либо другой из кочевых народов Российской империи, способны делаться образованными, просвещенными людьми». Эта тематика получила отражение в рассказах «Свирель маленького Кытлыбая» (из жизни одного казахского мальчика) и «Детство Якуба», в которых показано стремление казахской молодежи к получению образования в русских школах.
 
В первом рассказе автор с большой симпатией пишет о сироте Кытлыбае, который в родном ауле скитался из юрты в юрту. Когда мальчик подрос, старый пастух Ибрагим сделал ему из тростника свирель. Благодаря общительному характеру и веселому нраву мальчик стал всеобщим любимцем не только аулчан, но и русских переселенцев, поселившихся по соседству с аулом. Вскоре он научился выводить на своей свирели даже мотивы русской песни «Во саду ли, в огороде Сашенька гуляла».
 
Большое впечатление на мальчика произвели поезд и железная дорога. Он познакомился с семьей начальника станции, обучался русскому языку у его дочери-гимназистки. Позже Кытлыбай переехал в город, где после приключений и мытарств поступил в заветную гимназию и благодаря успешной учебе стал «стипендиатом». Дорогу Кытлыбаю всюду открывала «волшебная» свирель, а вернее, любознательность мальчика, его веселый и жизнерадостный нрав, беспредельное желание получить образование.
 
В рассказе «Детство Якуба» описана жизнь казахского аула, расположенного на берегу реки Тобол, «немного повыше города Кустаная».
 
Рождение Якуба — сына богача — было отпраздновано пышно и торжественно. После угощения началась байга, без которой, как пишет автор, не обходится ни один праздник. Победители получали подарки.
 
Первые знакомства маленького Якуба с окружающей жизнью и природой связаны с рассказами деда Тулека. Последний отвечает на бесчисленные вопросы внука очень обстоятельно, знакомя его с историей казахского народа, взаимоотношений русских и казахов, дает первые сведения о телеграфе («хитрая, брат, это штука»), понятие о железной дороге («пар тянет за собой громадные сундуки с окнами» и т. д.). Беседы с дедом вызывают у Якуба желание учиться в русской школе. «Только знание может помочь» казахам «во всех их напастях»,— внушал дед внуку.
 
Причину «напастей» Тулек видел не только в том, что царская администрация «все больше и больше» отнимала у кочевников «родные степи» и заселяла «их своими переселенцами», но и в том, что сами казахи «не умели... жить между собою дружно, постоянно враждовали и этим себя обессиливали». Казахам, чтобы «провести для себя» телеграф и железные дороги, «чтобы уметь это делать,— говорил дед,— надо много знать».
 
Основам русской грамоты Якуб научился у деда, а затем он поступил в гимназию.
 
Таким образом, несмотря на сюжетное различие этих рассказов, сущность их одна: и мальчик-сирота Кытлы-бай и сын богача Якуб стремятся учиться в русской школе. Герои рассказов достигают заветной цели, хотя и разными путями.
 
Автор, безусловно, подметил новую тенденцию у казахов, которые начинают «ясно понимать, что только наука и образование могут помочь им выйти из того бедственного и угнетенного положения, в каком они находятся в настоящее время» (31). Вместе с тем писатель хотел обратить внимание русской читающей публики на необходимость просвещения казахов. Эта чисто просветительская позиция автора заметно проявляется и в других его рассказах. Так, устами Ахмета (рассказ «Детство Якуба») он утверждает, что не одним казахам «в последнее время приходится плохо, но что и русскому крестьянину живется не слаже», и что как у казахов, «так и у русских крестьян один общий враг — это невежество и темнота, с которой можно бороться только грамотностью и просвещением» (41). К тому же кочевая жизнь казахов, зависимая и от капризов природы, как подчеркивает автор, тормозила широкое распространение просвещения. Но главным врагом казахского и русского народов был царизм, державший их в тисках невежества и безграмотности,— таков авторский подтекст.
 
Тема дружбы казахского и русского народов положена в основу рассказа «Тамыр» («Друг»).
 
Рассказ ведется от лица старого, заслуженного полковника, который родился и вырос среди казахов, говорил на их языке, дружил с казахскими мальчиками, обучавшимися с ним в Омском кадетском корпусе. Среди сверстников-казахов у героя рассказа был тамыр, по имени Аладжан, с которым он еще в юности заключил по казахскому обычаю «неразрывную дружбу на всю жизнь». Обычай тамырства у казахов, повествует он, заключается в следующем. Желающие сделаться тамырами, то есть друзьями, крепко прижимаются грудью через обнаженный меч, при этом клянутся всегда и во всем помогать друг другу. Они верили в тамырство и свято хранили дружбу.
 
Аладжан был сыном бия, который вёл торговлю с Бухарой и Хивой, пользовался влиянием на окружающих казахов и «совершенно открыто защищал выгоды» для казахов «от подданства России, а никак не от Хивы» (7).
 
В середине апреля 1870 г. герой рассказа отправился в кочевку своего тамыра, где ему оказывают радушный прием. Перед выездом на охоту Аладжан предупредил своего друга, что нужно переодеться в казахскую одежду, поскольку «русских ищут не только враждебные русским киргизы, но и хивинцы». Ночью, когда охотники возвращались в аул, на них напали туркмены. Надеясь получить за русского офицера выкуп, они увели его к Кара-Бугазскому побережью Каспийского моря. Когда стало известно, что правительство не даст выкупа, офицер был продан хивинскому купцу, который отправил его с караваном через безводные пустыни Кара-Кумы. Пленнику, мучившемуся от жажды, давали воды по капле.
 
Зиму он провел в оазисе, где пас стадо. Весной хозяин решил продать его на невольничьем рынке в Хиве. Но там он подарил пленника своему повелителю — Сеид-Магомед-хану, как военного специалиста «для обучения военному искусству на европейский образец своих полудиких, неорганизованных шаек наездников» (23). Однако русский офицер не согласился у него служить. Тогда его бросили в тюрьму.
 
Все это время Аладжан не терял надежды найти своего друга. От старого пастуха он узнал, что проследовавший караван туркменов провёл закованного в цепи русского в военной форме (36). В Хиве Аладжан с трудом напал на его след. Узнав, что охранники любят опиум, он с помощью этого наркотика организовал побег Друга.
 
Заканчивается рассказ тем, что его герой в 1873 г. участвует в походе русских войск против Хивы в качестве человека опытного, знающего местность, язык и нравы хивинцев.
 
Таким образом, П. Инфантьев повествует о благородной, бескорыстной и самоотверженной дружбе казаха и русского, которая выдержала тяжелые испытания. Подобные взаимоотношения представителей двух народов, подчеркивает автор, являются типичными.
 
В приключенческой повести «На родине первых людей» Инфантьев продолжает начатую тему. Он описывает трогательную дружбу двух юношей, учеников верненской гимназии — русского Павла Семенова и казаха Якуба Тулекова. Их дружба также прошла через цепь сложных испытаний и событий. Во время каникул Якуб приглашает Семенова в длительное путешествие с караваном своего отца Барлыбая, занимавшегося коммерцией. Это был коренастый, средних лет человек, с широким смуглым лицом, обрамленным небольшой клинообразной бородкой, с выдающимися скулами, толстыми губами, приплюснутым носом и небольшими черными глазами. Несмотря на свою тучность, коммерсант был подвижен, энергичен. Его образ олицетворяет зарождение нового социального типа в казахском обществе.
 
Радуясь, что Семенов поедет с сыном, Барлыбай вместе с тем опасается за его судьбу во время путешествия. Но выход был найден: Семенов обрил голову, переоделся в казахскую национальную одежду и стал выглядеть настоящим джигитом. Его теперь не узнавали даже верненские гимназисты. После этого Якуб стал выдавать Семенова за своего родственника.
 
Выйдя из Верного, караван направился к Иссык-Кулю; юные путешественники узнали, что в «озере много горячих источников, воды его постоянно заменяются менее студеными слоями, поднимающимися из глубоких пропастей дна». Перейдя через перевал, караван достиг Аксу. В пути юноши узнали много нового о жителях края, познакомились с их этнографическими особенностями и т. д. Их внимание привлекли «мертвые города», погребенные под песками. Высказывалось предположение, что когда-то здесь была «колония греков», так как «туземцы находят золотые и серебряные» вещи и монеты, имеющие греческое и византийское происхождение.
 
Одним из острых эпизодов повести является неудачная охота Якуба на тигра: разъяренный хищник готов был разорвать смельчака, но его спас Павел Семенов. После этого события Якуб предлагает товарищу стать его тамыром. Совершается соответствующий обряд, скрепивший дружбу. В последующем друзья посещают «мертвый город» в пустыне, где Семенов во время черной бури заблудился. И здесь спасителем его стал Якуб. Путешествуя, гимназисты наблюдали редкую картину боя между архарами, видели яков и громадных грифов. Друзья были на волосок от смерти, когда попали в район наводнения. Через всю повесть проходит мысль о верности и преданности друзей — казаха Якуба и русского Павла — юношей любознательных и смелых.
 
Повесть имеет большое познавательное значение: на фоне занимательных событий автор знакомит читателей с природой, животным миром, особенностями быта и нравов среднеазиатских народов. Он подробно описывает конские скачки (байга), свадьбу, игры молодежи и др.
 
О том, что Верный (Алма-Ата) в конце прошлого века стал крупным торговым центром, П. Инфантьев дает понять по описанию многочисленных караванов на улицах города, около которых находились узбеки, таджики, киргизы (кара-киргизы — по автору), казахи (киргиз-кайсаки). Иногда можно было встретить и афганцев в черных, остроконечных бараньих шапках, а также калмыков с длинной, висящей позади косой. В городе начали появляться и русские торговцы (16).
 
П. Инфантьев считал, что у казахов для каждого зверя имеется особая охотничья птица: на волков и лисиц— беркут и орел, на горных коз, сайгаков, дроф и лебедей — сокол, на уток и гусей — ястреб (96). Автор утверждал, что русские бояре и князья соколиную охоту «заимствовали» у казахов (95). Последних он характеризовал как добродушный и гостеприимный народ (57).
 
Для придания произведению инонациональной окраски автор широко использует казахские слова, подстрочные переводы которых даны им вполне правильно. Так, слова: «якши, бик якши», «джигит», «чапан», «пилав», «ак су», «дастархан,» «кумыс» и другие переведены автором с использованием адекватных русских слов: «хорошо», «очень хорошо», «юноша-наездник» и т. д.
 
Некоторый интерес представляет и рассказ П. Ин-фантьева «Беркут Галея». В нем создан привлекательный образ охотника, которого в степи знали как веселого, беззаботного джигита. Все богатство Галея заключалось в серой лошади и беркуте. С помощью птицы охотник добывал шкурки хорьков, куниц, лисиц, горностаев и сбывал их на базарах Орска и Оренбурга. Его знали от Троицка до Семипалатинска, часто видели в Тургае и Акмолинске. Предметом особой зависти казахов-охот-ников был необыкновенный беркут Галея. Сам он был желанным гостем не только в казахских аулах, но и в казачьих станицах. Галей говорил «совершенно чистым русским языком», беседуя с казаками. Благодаря постоянным разъездам по степи, он «всегда имел... целую кучу» новостей в запасе и умел их рассказывать. Жил он бобылем, летом постоянно кочевал по степи, зимовал на Тоболе, где жил в деревянной юрте.
 
Однажды охотничья тропа привела Галея в аул бия Карабая, который предложил джигиту взамен беркута скакуна. Но Галей отказался от всех предложений. Приглашенный в гости в юрту Карабая, он познакомился с дочерью бия Фатьмой. У молодых возникло взаимное чувство. Убедившись, что Карабай не согласится на их брак, они решили тайно бежать. Но бий, будучи страстным охотником, пожелал во что бы то ни стало заполучить беркута. Он вновь пригласил юношу и в присутствии гостей предложил ему тамырство, которое, как писал автор, похоже на куначество у кавказцев. И нет такой жертвы, которую отказался бы принести тамыр тамыру.
 
Этим старым обычаем решил воспользоваться и хитрый Карабай, чтобы овладеть заветным беркутом. В присутствии всех они совершили обряд, скрепивший их вечную дружбу. И с этих пор Галей потерял надежду сделаться когда-либо мужем Фатьмы, потому что он не мог нанести оскорбление своему тамыру Карабаю ухаживанием за его дочерью. Чтобы не видеть возлюбленную, джигит откочевал далеко от аула Карабая. И все же Карабай разыскал в степи Галея и на правах тамыра потребовал беркута, как калау (подарок). Галей вынужден был уступить птицу. Старый Исчан открыл глаза молодому охотнику на хитрость богатого Карабая, который ради беркута пошел даже на такой шаг, чтобы стать та-мыром нищего охотника.
 
Этим также решил воспользоваться и Галей: в присутствии многих знатных гостей джигит потребовал, как калау от своего тамыра... его дочь Фатьму. Карабай был вынужден дать согласие на брак дочери с Галеем.
 
В рассказе создан привлекательный образ честного, веселого и мужественного человека, живущего своим трудом. Однако бесхитростный и добродушный Галей находился во власти обычаев и обрядов своего народа.
 
Психологически более сложным показан бий Карабай, который с первой встречи с Галеем поставил перед собой цель любыми средствами, не брезгуя хитростью и обманом, приобрести беркута. Однако и Карабай во власти твердо установившихся обычаев в степи: получив дорогой калау, он вынужден был отдать дочь, чтобы не прослыть нарушителем обычая тамырства.
 
П. Инфантьев ввел и в этот рассказ много казахских слов и терминов (аул, калау, джигит, калым, апайка, арума, бий, тюря, кобыз, туй, куйрюк-баур, байга), переводы которых даны довольно удачно. В иллюстрациях им показаны сцены охоты с беркутом, охота на волка, казахский аул и отдельная юрта.
 
Таким образом, в произведениях, посвященных казахам, Инфантьев дал интересные зарисовки их быта, нравов, обычаев, но особое внимание уделил двум вопросам: просвещению казахов, их крепнущей дружбе с русскими.
 
Подводя итоги, можно сказать следующее. Казахская тематика во второй половине XIX в. вошла не только в той или иной степени в творчество классиков русской литературы (Аксаков, Михайлов, Лесков, Мамин-Сибиряк, Успенский, Толстой, Короленко, Достоевский), но стала ведущей в художественных произведениях о Туркестанском крае большой группы прогрессивных русских писателей (Н. Каразин, Н. Ильин, Н. Уралов и др.), чьи непосредственные наблюдения за жизнью коренного населения сохранили и по сей день свою познавательную ценность. Следовательно, диапазон освещения темы о жизни казахского народа в русской литературе был довольно широк. В этом следует видеть определенную преемственность в разработке казахской тематики, которая взяла свое начало от Державина, Пушкина, Даля и постепенно выросла в замечательную традицию в русской художественной литературе.