Главная   »   Путь Абая. Книга Вторая - Мухтар Ауэзов   »   РАСПУТЬЕ


 РАСПУТЬЕ

 

 

1
 
 
На сход в Балкыбеке Абай отправился со своими людьми Как всегда, с ним были Ербол и Баймагамбет, присоединился и Шаке Когда они по пути остановились в Жанибеке, в ауле Ербола, а потом отправились дальше, к ним добавился еще Асыл-бек Он был смещен с должности волостного управителя на прошедших выборах
 
Из безусой молодежи на этот раз к группе Абая были подключены его старший сын Акылбай с другом Хотя Абай и приходился отцом Акылбая, но воспитывался мальчик в доме младшей жены Кунанбая, его токал Нурганым Во всем Иргизбае, пожалуй, не было другого подростка, которого растили бы в такой холе и изнеженности, одевали бы так роскошно К отцу он приехал в черном бархатном камзоле, в куньей шапочке, вся сбруя и седло, обитое зеленым сафьяном, были отделаны чеканным серебром с чернью Родной сын не вызывал в Абае отцовских чувств, скорее, воспринимался им какдальний родственник, — не очень-то приятный, избалованный молодой мырза.
 
Вместе с Акылбаем прибыли два джигита, оба огромного роста Один из них-черкес Казакбай, человеке каменной горбоносой головой, как у горного барана, с глубоко посаженными настороженными глазами, — из прежних кунанбаевских телохранителей Он уже давно прижился среди казахов, был женат, имел свое хозяйство в ауле Возрастом он был почти ровесник Абаю, и Нурганым приставила черкеса к Акылбаю, присматривать за ним Второй спутник Акылбая -его сверстник Мамырказ, подросток с непомерно разросшимся широким телом, настоящий палван-великан, мальчик из рода Мамай Лицом он был совершенно дитя, улыбчив, белокож, с большими ласковыми глазами Несмотря на свою массивность, был подвижен, всегда весел, остроумен Он был привязан к Акылбаю самозабвенно, искренне, и Акылбай, куда бы он ни ездил, всегда старался пригласить с собой Мамырказа.
 
В дороге они держались вдвоем, то отставали, скрываясь где-то далеко позади со своими шалостями, то обгоняли всех и уносились вперед, не желая, чтобы взрослые мешали их разговорам, ребячливым проказам. Абай стал замечать, что они довольно часто теряются из виду на пустынной степной дороге, и, вспомнив что-то свое, из далекого детства, он с улыбкой обратился к Ерболу и Шаке:
 
— Неужели этот Мамырказ и наш Акылбай такие близкие друзья? В этом возрасте, известное дело, мальчишки никак не могут оторваться друг от друга, как щенята одного помета. И бывает, что такая дружба сохраняется навсегда,-сказав это, Абай со значением посмотрел на Ербола.
 
Ербол ответно взглянул на Абая яркими карими глазами, понимающе улыбнулся. Вся их молодость была согрета теплом такой дружбы Однако в том, что между Акылбаем и Мамырказом может быть подобная дружба, он сомневался.
 
-Абай, вряд ли здесь то же самое. Конечно, молодость, беззаботная жизнь, веселые приключения… Скорее всего, они развлекаются вместе, плуты этакие! — предположил Ербол, оглянувшись на Акыл-бая и его спутника.
 
Все сдержанно рассмеялись, Абай тоже внимательно посмотрел на юнцов и сказал:
 
— Может быть, и так. Избалованный байский мырза, несмотря на молодость, порой бывает спесив и самонадеян. Обычно, такой не любит, когда рядом кто-нибудь умнее его, значительнее. Он предпочитает тех, которые льстят ему: «Ты лучше всех!» И тут вряд ли возможна дружба. Боюсь, что наш Акылбай не тот джигит, на которого мы можем положиться во всем
 
Эти слова вдруг снова рассмешили спутников: Шаке, Баймагамбета, Ербола. А Ербол высказался от имени всех, взяв на себя, на правах близкого друга и сверстника, смелость пошутить над Абаем:
 
— Е! Вот что значит — появиться на свет от шестнадцатилетнего родителя! Даже войдя в зрелый возраст, такой родитель никак не может простить своему ребенку, что он заставил его называться «отцом» — на самой заре юности! Такое обращение пугает, наверное, слишком молодого отца!
 
Это была рискованная шутка, и ее мог позволить себе только Ербол. Асылбек же, всегда относившийся к старшему другу, Абаю, с неизменным почтением, выслушал слова Ербола со сдержанной улыбкой.
 
— Выходит, Ербол-ага защищает Акылбая от его же отца! — лишь нашелся что добавить Асылбек.
 
— И не позволяет обуздать его! — продолжил Шаке. — Намекает, чтобы Абай-ага держал Акылбая не на короткой узде, а на длинном аркане!
 
Так, дружески беседуя, шутя и балагуря, путники неторопливо ехали по степи. К полудню они добрались до Балкыбека.
 
На сход кочевников должны были приехать из четырех родов: Тобыкты, Сыбан, Найман, Керей. Стан Балкыбек, река и все урочище носило это название. Местность оказалась расположена на стыке земель всех этих родов и была весьма удобна для проведения объединенного съезда кочевых племен. Ибо все сопредельные роды считали урочище своей землей и не позволяли другим занимать его — поэтому Балкыбек из года в год оставался не под пастбищем. Никто не решался пойти один против всех. Но как место съездов, на которых происходили межродовые переговоры, обсуждались спорные вопросы, это место подходило как нельзя лучше. Аткаминеры родов обычно пользовались тем преимуществом, что, если их аулы располагались поблизости от места схода, они приводили на него как можно больше людей и давили на собрание своим большинством Балкыбек же был равноудален от всех разноплеменных аулов. И стойбище окружали богатые водой и кормами земли. Лучшего места для сборов нельзя было найти.
 
На нынешнем съезде в Балкыбеке ожидалось присутствие представителей девяти волостей, относящихся к административному участку крестьянского начальника Семипалатинского уезда — Казанцеву, «Казансыпу», как говорили степняки. Тобыкты должен был представлять четыре волости, Сыбан-две, по одной волости-Уак и Бура Участвовали и Керей, чьи земли располагались совсем близко, — ближе всех, — хотя их дуаны не относились к ведению местного уезда. Но у них было очень много споров и тяжб с сопредельными родами и племенами, и они явились в Балкыбек в большом числе народу, поставили много своих юрт, привели с собой многих краснобаев, которые будут биться в словесных поединках с златоустами других племен.
 
В этом году сыновья Кунанбая стали оказывать решительное влияние на всех участках Казанцева, сразу трое сыновей хаджи стали волостными И в остальных волостях — Керей, Сыбан, Уак, Бура поднялся ропот недовольства по этому поводу. Причины были известные: зависть, жадность, злоба. В каждом родовитом ауле находились желающие оказаться у власти.
 
— Опять Иргизбай заткнул всех за пояс. Еще недавно, когда Кунанбай был ага-султаном, люди удивлялись, как это ему удалось возвыситься до небес. А нынче он лежит себе дома, удалившись от мирских дел, словно одряхлевший бура на теплой золе кострища, — и что же? Он все равно у власти, удача по-прежнему сопутствует ему, потому что сразу три его сына стали акимами трех волостей. А еще одна волость иргизбаев, что находится на Мукыре, попала в руки Дутбая, зятя Кунанбая! И он тоже будет делать все так, как угодно Кунанбаю. И выходит — весь Тобыкты оказался у Иргизбая в руке: сожмет ее, он в кулаке, раскроет- он на ладони! И ведь не только один род Тобыкты, но и роды Уак и Сыбан подмял под себя Исхак, волостной Кызылмолы! Пришла пора великой удачи для Иргизбая: нагнется — перед ним Иртыш, откинет голову назад — видит перед собой горы Чингиза!-Так говорили многие люди.
 
Обо всех этих разговорах на сходе в Балкыбеке рассказал Абаю всезнающий Ербол — он несколько дней назад уже побывал там, понаблюдал за народом «Народом» Ербол называл не большое стечение людей, а родовых старшин, волостных начальников, биев, ораторствующих на собраниях, и все их окружение О них и говорил Ербол:
 
— Что взяточников! Что ненасытных обжор с широкими глотками! Тьма-тьмущая! Да таких живоглотов никогда я раньше и не видел! -возмущался он. — Старая поговорка. « Целого верблюда проглотит с потрохами» — звучит лаской по отношению к ним. Берут взятки отарами овец, караванами верблюдов, коней целые косяки Да и русские начальники, чтоб их Кудай покарал, хапают — не подавятся Один только Исхак подсунул Казанцеву двадцать отборных скакунов, дал взятку за должность Такежана Вот поэтому Такежан не сходит с уст начальника Казансыпа А в эти дни судебных споров все новоизбранные волостные хотят возместить свои убытки, вот и сосут народ, как остервенелые!
 
-А что же бии? Неужели и судьи — взяточники? — воскликнул Абай.
 
— К биям еще не успел приглядеться. Но знаю, что они тоже неплохо обирают людей. Ведь все тяжбы и раздоры сначала разбирают бии, будь то между Керей — Тобыкты, Сыбан-Тобыкты, Бура-Тобыкты И кто первым пригонит скот в аул к бию, того бий и не будет гладить против шерсти. Когда ему передают какое-нибудь дело, от истца приходит весть, «присудишь, как мне надо, — получишь...». А от обвиняемого тоже приходит весточка! «закроешь глаза на вину — получишь....» Бию остается только выбирать, кто сунет больше. Ему ведь надо еще поделиться с волостным и с другими, власть имущими.
 
— Скажи мне без утайки-Жиренше и Оразбай тоже берут?
 
— Еще как! Тут и скрывать нечего!
 
Абай сокрушенно покачал головой.
 
— И ведь оба — мои друзья… Я их продвигал в бии… Может ты, Ербол, преувеличиваешь? Я бы хотел верить в их честность. Если и они берут, то где же взять честных людей?
 
Умолкнув, Абай горестно задумался. Он почувствовал одиночество. Ербол тоже молчал, не желая дальше рассказывать о тех делах, которые для друзей Абая были обыденными, вполне допустимыми, вовсе не предосудительными, а для него — грязными. Ерболу не хотелось быть причиной ссоры друзей, ибо он хорошо помнил слова самого Абая: «Ссора между близкими и друзьями порождается тихими нашептываниями и тайными наговорами».
 
Абай и его люди долго не могли найти среди разбросанных по равнине временных аулов юрты своих родичей. Велика была шумная орда судебного и тяжбного народа кочевников четырех-пяти родов, из девяти волостей! Расположилась орда на вольном просторе-с размахом, с выставкой на всеобщее обозрение своих богатств и сил, кичливости, в больших восьмистворчатых белоснежных юртах, в пяти-шестистворчатых новых белых юртах, разукрашенных опояской из нашитых ярких узоров. Юрты бесконечными вереницами тянулись по обоим берегам реки, местами в два ряда, образуя длинные улицы.
 
В стороне от них беспорядочными кучками лепились маленькие черные юртьг помещения для полевых кухонь и для проживания прислужников. Вдоль рядов юрт стояли на привязи жеребята, на большой сход пригнали дойных кобыл, чтобы обеспечивать народ кумысом. Каждый род, каждый богатый дом взял на съезд все необходимое — скот на убой, верблюдов для перевозки юрт и домашней утвари.
 
Юрты для начальства и для проведения собраний были устроены в середине стана, — главное помещение, соединенное из трех больших восьмистворчатых юрт, еще несколько тройных юрт, меньшего размера, и двойных юрт Здесь кипело столпотворение народу суетились волостные начальники, бии, аульные старшины, шабарманы. Расхаживали простые степняки, приехавшие по своим делам, и те, которым здесь особенно делать было нечего, но хотелось побывать на шумном, интересном сборище — после долгого одиночества в степи.
 
Пестрота разнородных, разноплеменных одежд и шапок, особенность отделки и украшений седел, конских сбруй привлекали внимание Абая. Кочевая степь представала здесь, на большом межродовом съезде, в своеобразии бытования разбросанных племен беспредельно широкой Арки. Перед глазами Абая мелькали четырехклинные низенькие шапки тобыктинцев, высокие и узкие тымаки кереев, стеганые шестиклинные — сыбанов и восьмиклинки уаков.
 
Выстроившись рядами, перед строенными юртами начальника Казансыпа стояли, рядом со своими толмачами, волостные акимы, их помощники и главные судьи племен волости Из главной юрты появились русские чиновники в белых фуражках и кителях с золотыми пуговицами. Их сопровождали урядники и стражники
 
— Смотри, как они выстроились! Поминальную молитву хотят читать, что ли? — расмеялся Ербол
 
— Встали отдельно от народа… Отделились, как козлы от овец. Для чего это? — возмутился Шаке
 
Асылбек, сам в недавнем прошлом волостной, объяснил ему
 
-Ждут начальство. Ояз должен приехать… Смотри туда — вон, уже и повозки видны
 
По ровной зеленой долине неслись вскачь несколько повозок, гремя колокольцами Впереди и по сторонам скакали во весь опор конные группы шабарманов и стражников, гремя копытами коней, как на большой байге
 
— Какой там ояз! Едет целая толпа начальства — заметил Абай.
 
-Ага, вы точно сказали, я узнал, что приедут оязы двух уездов -
 
Семипалатинска и Каркаралинска, разбирать дела Сыбан, Керей и Тобыкты, — подтвердил Асылбек
 
Две большие открытые пролетки, отделившись от остальных, свернули к строенным юртам Вся цепочка повозок разделилась на две части, и каждая потянулась за первыми двумя пролетками. Все они, отстав от передовых, стали разъезжаться по разным казенным юртам Абай и его спутники поехали дальше, разыскивая юрты своих родичей .
 
-Держитесь за мной! — сказал Ербол — Буду выбирать путь, чтобы не попасть под руку этим полоумным! — Он имел в виду ошалевших от усердия и испуга шабарманов, кинувшихся расчищать дорогу начальству.
 
Нескоро они добрались до юрт, где должны были спешиться. Баймагамбет, Мамырказ и Казакбай давно уже на рысях умчались по улице, расспрашивая встречных о юртах, поставленных сыновьями Кунанбая. Баймагамбет первым вернулся к Абаю и его спутникам с сообщением:
 
— Юрту Такежана нашли!
 
— У него останавливаться не будем, — решительно сказал Абай
 
Затем прискакал черкес Казакпай.
 
— Вах! Нашел аул Исхака! Абай, давай спешиться у его дом, да? -не очень уверенно произнес он За многие годы черкес так и не научился говорить по-казахски.
 
— У его дом спешиться не будем, — усмехнувшись, отвечал Абай
 
Двинулись дальше. Оказалось, что братья-волостные Кунанбае-
 
вы поставили свои аулы рядком, друг возле друга. И когда Абай в окружении своих людей миновал юрты Такежана и Исхака, из следующего аула выскочил на саврасом — из косяков Кунанбая — его внук Шубар, новый глава Чингизской волости Прорвавшись сквозь окружение Абая, Шубар громогласно вознес салем Он увидел со стороны проезжавшего мимо Абая и сразу решил пригласить его к себе.
 
-Абай-ага! Это же наши дома! Куда вы мимо проезжаете? — шумно заговорил Чингизский волостной -Спешивайтесь все у моей юрты
 
Это был рослый, широкоплечий джигит, сидевший, как влитой, в седле Смуглое лицо его было тронуто следами оспинок.
 
Абай поздоровался с ним и разговаривал спокойно, обыденно. Поздравил его с назначением на должность
 
— Не уговаривай нас стоять в твоем доме У тебя немало других родственников, которым есть дело до тебя А у меня нет никакого дела ни жалоб, ни заявления, так что мне незачем останавливаться в доме волостного. Я и мои люди — вольные казахи, привычные к беспечной жизни Вот Асыл-ага, Ербол-ага, они тоже, как и я, ложимся поздно, встаем, когда хотим, спим без всяких тревог на душе. А у тебя будут просители, и днем будут приходить, и ночью — зачем нам такое беспокойство, Шубаржан? Я лучше пойду к Оспану, он тоже хотел ставить здесь юрты, мне у него будет спокойнее.
 
Шубар заметно огорчился из-за отказа Абая, но он не стал более настаивать, и только просил дядю, чтобы он выслушал несколько слов наедине. Абай попридержал коня, отстал тот других, и Шубар ему поведал.
 
— Недавно приехал наш уездный ояз, мы собрались — человек семь-восемь акимов волостей, встретили его, а он, как только вошли в гостевой дом, еще не поздоровавшись с нами, спрашивает: «Присутствует ли здесь на съезде Ибрагим Кунанбаевич?» Мы все этому порадовались, и я самым первым из всех ответил: «Он здесь и непременно явится вас приветствовать!» — Так сообщил уверенный в себе Шубар, и по нему видно было, что он вполне воздает должное дяде, благодаря которому сумел обратить на себя внимание высокого начальника.
 
— Было бы полезно, агатай, если вы встретитесь с ним. Кругом столько людей со всякими жалобами на нас, Кунанбаевских, а вы только сходили бы к сановнику, отдали ему салем, посетили бы его раньше других — нам и этого достаточно. Какая честь для нас! — наконец он высказал свою просьбу, ради чего и хотел зазвать к себе Абая.
 
Абай все это понял, но виду не подал. Как бы мимоходом спросил:
 
-А что, сам ояз Лосовский приехал или кто-нибудь вместо него?
 
Приехал, оказалось, сам Лосовский. И не ради корыстного расчета, на что намекал ему родственник, а ради самого советника Лосовского, о котором неплохо отзывались и Андреев, и Михайлов, Абай решил встретиться с уездным акимом. Коротко ответил Шубару:
 
— Пойду. Только отдам салем. А заработать на этом — ты и не надейся.
 
Расставшись с Шубаром, Абай вскоре подъехал к юрте Оспана, где уже спешивались его спутники.
 
И вскоре здесь, само собою, собрались все самые знатные люди Тобыкты: аткаминеры, волостные, богатые баи. Оспан, который никаких должностей не занимал, лишь управлял всем огромным достоянием Большого дома Кунанбая и Улжан, тоже выставил на сходе пять больших юрт. Сегодня он велел забить серую кобылицу с белой звездочкой на лбу, что обычно делалось в предвестие какого-нибудь важного события, перед походом или ввиду предстоящей большой судебной тяжбы — как жертвоприношение.
 
В большой юрте были волостные -Жумакан, сын влиятельного владетеля из Сыбан, и Тойсары, верткий, ловкий, красноречивый из рода Керей, тобыктинец Молдабай, жирный, самоуверенный, задорный джигит. Пришли и Такежан с Исхаком. Были и другие волостные
 
Никто ничего не говорил лишнего. Здесь сошлись под одним ша-ныраком и те, которым предстоит беспощадно противостоять друг другу при начальственных разбирательствах и перед судом. Внешняя взаимная вежливость не могла скрыть того, что выражали их глаза, когда они переглядывались или бросали взгляды исподтишка. Не сегодня-завтра предстоял крупный разбор дела между родом Сыбан и волостью Кызыладыр, а точнее сказать — между волостными Таке-жаном и Жумаканом. Ожидался суд между племенами Мотыш и Керей, что означало стычку волостных — Молдабая и Тойсары. Межродового схода не было уже несколько лет, и в племенах накопилось множество нерешенных тяжб друг против друга: и по барымте, и по набегам, и по увозу невест, и по многим другим жалобам кочевого народа. Скоро бии начнут состязаться в красноречии, стараясь выиграть дела своих тайных клиентов, приводя неопровержимые доказательства своей правоты, которые тем сильнее воздействуют на суд, чем будут неожиданнее Помня об этом, всякий из присутствующих старался не проболтаться.
 
Один Абай, пожалуй, не чувствовал никакого напряжения и живо интересовался некоторыми делами, о которых услышал здесь. Так, он стал расспрашивать Жумакана и Тойсары о тяжбе между родами Керей и Сыбан. Это было затяжное дело, известное на весь край, не решенное по сей день. В продолжение их распри Керей и Сыбан делали взаимные набеги и угоняли друг у друга коней. Распря эта была известна под названием — «Тяжба девушки Салихи». Абая очень интересовало это дело. Он стал расспрашивать. Тойсары отмолчался, Жумакан злобно зыркнул на него и стал говорить:
 
— Мир восстановить — всегда нетрудно, было бы желание, Абайжан. Но если даже девушку не могут усмирить и подчинить, то какая может быть воля и сила у племени?
 
Жумакан упрекал кереев, эта тяжба крепко рассорила их с родом Сыбан. Продолжение разговора ничего хорошего не обещало, и Абай решил прекратить свои распросы.
 
Подали кумыс, и обстановка в юрте оживилась. Кто-то из гостей сказал, что пора бы послушать песни. Шаке сидел, перебирая струны Домбры, Абай взял ее у юноши и передал акыну Байкокше. Тот приехал из Кызыладыра вместе с Такежаном, но здесь поселился у Оспана. Бывая повсюду, акын знал все новости, как самые широко известные, так и сугубо скрытные, из волостных дуанов и властительных юрт, и делился ими с Оспаном.
 
— Все они тут объелись взятками, до икоты — и волостные, и бии, и старшины. Прямо пир горой! Слушай, Оспан, светик мой, если тебе мало того, что ты уже имеешь, то становись скорее волостным. Будешь драть и с правого, и с виноватого, и никто тебя за руку не поймает!
 
— Как тебе удается узнать про все эти дела? -удивлялся Оспан. -Ты что, бахсы, что ли? Ясновидящий? Ведь они взятки получают темной ночью, из-под полы, а договариваются об этом тайком, без свидетелей!
 
Посмеиваясь, Байкокше начал ему рассказывать:
 
— Только не говори, айналайын, никому другому: я все узнаю через шабарманов. Разве не через их руки проходят взятки — отсюда туда, а оттуда сюда? Я стараюсь дружить с шабарманами, а они от меня ничего не скрывают. И к тому же — все шабарманы разных волостных и старшин — как родичи, всё рассказывают друг другу! А через них и я все узнаю об их хозяевах!
 
Приняв домбру из рук Абая, акын Байкокше тут же спел сочиненную на ходу песенку-приветствие всем присутствующим. Раскрасневшись от выпитого кумыса, довольные гости стали издавать певучие возгласы восторга и восхвалять акына:
 
— Молодец! Барекельди! Из всех нынешних акынов — Байкокше самый первый!
 
— Соловьем разливается! У него искусство старой школы, сразу видно мастера!
 
-Пой, Байеке!
 
Байкокше был на вид человеком замкнутым, с увядшим лицом, со сморщенными щеками, повисавшими над узенькой бородкой. На все восхваления и лестные возгласы даже бровью не повел, оставаясь по-прежнему невозмутимым и равнодушным. Закончив приветствие, он какое-то время еще играл на домбре прежний мотив, затем вдруг резко перешел на терме — музыкальный ритм для речитатива. И слова, которые явились в его импровизации, были отнюдь не такими приятными и возвышенными, как в песне-приветствии. «Ты взял в руки власть, стал сановником, возвысился над людьми, — не используй власть так, чтобы бедные плакали. Не обижай честного, не клевещи на безвинного, изваляв его в грязи перед злодеем. Не делай зла, называя это своим благим деянием. Не обирай, в жадности своей, бедный народ, не садись ему на шею», — пел акын.
 
И эта песня ни у кого из сидевших в юрте волостных не вызвала одобрения. А вспыльчивый, самоуверенный Молдабай сердито выкрикнул:
 
— Этот Байкокше -и на самом деле кокше! Очернит кого угодно! Исподтишка мутит воду!
 
Асылбек, внимательно прослушавший терме акына, усмехнулся и ответил на слова Молдабая:
 
— Нам нужно с должным вниманием относиться к словам акына. Акын ничего не скажет зря.
 
Остальные аткаминеры и волостные старшины, которым тоже не пришлись по душе слова Байкокше, постарались перевести разговор на другое, начали шутить, подтрунивать друг над другом, как это водится за кумысом, в ожидании дружеской трапезы. Но Абай не захотел, чтобы публика замяла острое песенное выступление Байкокше, и вступил в разговор:
 
— Почтенный Байеке не стал восхвалять тех, кто привык корыстно пользоваться властью Его песня — не слова попрошайки. Он говорит то, что говорит народ о таких властителях. Акын обличает их от имени народа!
 
Слова Абая возмутили Такежана.
 
— Причем тут народ? Какой народ давал ему поручение говорить дурные, ядовитые слова? Скажи прямо: змеиный у него нрав, каким наградил его Создатель.
 
Исхак и Тойсары тотчас поддержали его
 
— Мерин чесоточный всегда хочет потереться о другого коня! -сказал один.
 
— Такому надо подальше держаться от народа! — поддержал его другой. — К чему эту заразу передавать людям?
 
Абай усмехнулся и ответил:
 
— Не можем мы спокойно выслушивать правду! На откровенное, правдивое слово отвечаем угрозой! «помолчи лучше, а то лягну тебя как следует!» Как же нам узнать об упреках народа, если даже не будем слушать Байкокше?
 
— Байкокше — это еще не народ! — вскричал Такежан.
 
Но тут в спор вступил сам акын, прогремев на домбре стремительным проигрышем, он подался всем корпусом вперед и молвил:
 
— Уа, мой волостной! Байкокше как раз и есть народ! Не хочешь его слушать — не слушай, но Байкокше всегда поет то, что на устах народа!
 
— Ну, тогда и спой, пройдоха, что там на устах у народа! Коротко спой, не утомляй наши уши! — насмешливо глядя на акына, потребовал Такежан.
 
Абай весело, сверкнув черными глазами, с улыбкой одобрения посмотрел на Байкокше.
 
— Оу, Байеке, не будем теряться! Дадим ему знать, что думает о нем народ. Споем вдвоем терме: я начну, спою две строчки, а ты подхватишь и добавишь еще две. Годится?
 
И тут же, без задержки, Абай заиграл на домбре и запел:
 
Джайлау весной обрастают зеленой травой,
 
А этот джигит,- погляди!- обрастает скотиной чужой!
 
Сидевший, скорчившись, Байкокше вдруг встрепенулся, приосанился и, взяв на подхват ритм терме, продолжил пение своим высоким голосом:
 
Его назначили волостным — и тотчас он отличился,
 
Ограбил всех, кого мог, — и должности вскоре лишился!
 
— Вот тебе и слова, что на устах у народа! — смеясь от души, сказал Абай, глядя на Такежана.
 
Сидящие в юрте, оценив меткость и быстроту поэтического слова акынов, воодушевленно зашумели, развеселились, все как один уставились смеющимися глазами на Такежана. А он багрово вспыхнул, отвернулся от Абаяи пробурчал:
 
-Типун тебе на язык. Словоблуд ты этакий...
 
Абай покатился со смеху. Сидящему рядом Ерболу сказал:
 
— Ну, брат! Это не Байкокше, а настоящий Жайкокше* — удар грома! — Продолжая громко смеяться, Абай встал и вышел из юрты. Оставшиеся, в особенности волостные, сразу же смолкли и, словно забыв о недавнем веселье, все как один насупились, объединившись в общем угрюмстве. Так дрофы в степи, когда видят внезапно подлетевшего ястреба, сплачиваются в единую стаю, готовясь к отпору. Оспан видел, что гостям не по душе поэтические выходки Байкокше и, обратившись к нему, прямой и грубоватый хозяин сказал:
 
-Ладно, про остальных можешь не продолжать.
 
И он стал взбалтывать и наливать в пиалы кумыс.
 
Из всех собравшихся в его юрте волостных самым молодым был Шубар. Но он был и самым грамотным, развитым, подвижным по сравнению с другими. В свое время он учился у муллы Габитхана, через десять лет сам получил звание муллы, затем, подобно Абаю, самостоятельно обучался русской грамоте, занимался у разных толмачей и довольно преуспел в разговорной речи по-русски.
 
Это дало возможность выдвинуться от Иргизбая в волостные Чингизской волости, несмотря на то, что по возрасту еще не проходил -ему приписали несколько лет. Его старшие братья, Такежан и Исхак, поручали ему выступать от их имени перед крестьянским начальником Казанцевым и перед оязом Лосовским… Заметив, как огорчился Оспан из-за выпадов Байкокше, он стал бранить акына:
 
-Оу, Байкокше! Чтоб тебе провалиться на месте! Свои насмешки и издевки ты считаешь «честной прямотой» и хочешь, чтобы мы их выслушивали? Но кто тебе позволил нарушать законы адата и вразумил тебе, что можно «съесть поданную тебе пищу, а потом чашу отбросить пинком в сторону?»
 
Слова Шубара еще сильнее взвинтили Оспана, и он, с неудовольствием глядя на акына холодными глазами, стал ему выговаривать:
 
— Вот я, ты знаешь, не волостной и не приспешник сановников. Здесь собрались почитаемые, видные люди разных родов, и я выказываю им свои родственные чувства. Я для властей посторонний человек, но я пригласил своих родичей в этот дом, чтобы они отвлеклись от своих мирских забот и поразвеялись бы, отдохнули. Я не одобряю споры и тяжбы разные, я больше за то, чтобы дружба была между людьми и согласие, и я хочу всем пожелать удачи и всякого блага! — Так сказал Оспан.
 
Высказался вслед за ним и молодой аким волости Дутбай:
 
— Барекельди, Оспан-ага. Верные слова! Ты же младший сын у Кунеке, и для нас честь, услышать такие веские слова от тебя, — ведь шанырак Большого дома Иргизбая поднят над твоей головой!
 
Эти слова поддержали и на разный лад восхваляли Оспана и другие знатные гости.
 
— Этот шанырак висит не только над Тобыкты! Мы все под ним!
 
— Аргын, Найман, Керей, Уак — мы пришли в этот дом неспроста! Благодарность наша большому мирзе Оспану за его гостеприимство!
 
Растроганный этими лестными и приветливыми словами гостей, простодушный Оспан еще раз быстро оглянулся на Байкокше и нахмурил свои кустистые брови.
 
— Вот видишь, какой ты у нас знаток людей и провидец. Говорится, что в добром пожелании — половина удачи. Я-то ждал от тебя всяких мудрых напутствий для этих добрых людей, а ты чего наговорил, возмутитель спокойствия?
 
После таких слов Байкокше только и осталось как потихоньку, вслед за Шаке и Баймагамбетом, покинуть дом Оспана.
 
Этим же вечером, когда в шатрах тройных юрт зажгли множество ламп, а на столах расстилались дастарханы к вечернему чаю, туда пришел Абай, поприветствовать Лосовского. С красиво загоревшим на степном солнце смугло-румяным лицом и светлым — под фуражкою — лысоватым лбом, Лосовский быстро встал со стула и пошел навстречу Абаю, увидев его входящим в юрту Они крепко и долго жали руки друг другу. После взаимных приветствий и вопросов о здоровье Лосовский усадил гостя рядом с собой на стул и начал разговор о том, какие дела привели его в эти края. Главным было — одно дознание, которое он должен был провести сам На столе лежала высокая стопка бумаг- прошений, которые составляются в волостных дуанах и на прывычном для казенщины языке называются «приговорами». Показав на бумаги рукой, Лосовский с возмущением и одновременно с веселым удивлением сообщил Абаю, что абсолютно все приговоры подложные, а все тамги на них и печати поддельные.
 
— Вы кстати пришли, Ибрагим Кунанбаевич, я очень рад вас видеть, но у меня есть к вам и большая просьба! Помогите мне разобраться с моим личным дознанием,- сказал Лосовский. — Речь идет о прошении одного молодого киргиза, из Мукурской волости, некоего Жанатая Кокпая, на имя губернатора. Речь идет об этом самом урочище Балкыбек, где мы сейчас с вами находимся. Приговор составлен от имени управителей шести волостей, заинтересованных в этом урочище. Вот, смотрите, что тут написано: «Мы все, волостные управители Тобыкты, Даган, Кандыгатай, Енирекей… -и так далее,-согласны в том, чтобы Балкыбек впредь принадлежал Жанатай-улы Кок-паю...» Это на том основании, что земли эти когда-то принадлежали предкам Жанатаева. А вот тут посмотрите — целая куча печатей проставлена. Я стал проверять — и оказалось, что не только во всех указанных волостях, но даже и в Мукуре управители ничего не знают об этом прошении. Никаких печатей, разумеется, они не прикладывали. Все это оказалось грубой подделкой. Вот, полюбуйтесь!
 
Лосовский стал перекладывать листы, указывал на приложенные печати.
 
— Я уже накоротке встречался с просителем. Он утверждает, что все эти печати поставили управители волостей. А на самом деле -это одна и та же печать аульного старшины. И она приложена нарочно небрежно, чтобы все смазалось. Ведь это крупный подлог, Ибрагим Кунанбаевич, и пошел на это совсем молодой джигит! Вот, ругают наши канцелярии, мол, плохо работают с местным населением, допускают много ошибок по неведению. А что можно сказать, когда сталкиваешься с таким откровенным обманом и лживостью местного населения? То дадут ложную присягу, то пришлют ложный донос, то скроют разбой и грабеж, отписываясь вот такими приговорами! Возмутительно! Я вызвал этого просителя-обманщика, скоро его приведут, и вы сами его увидите.
 
Лосовский обернулся к стоявшему у дверей седоусому стражнику и приказал.
 
— Вели подать сюда чаю! Мне и моему гостю!
 
Кроме Абая, в казенную юрту к оязу не заходил еще ни один казах. Волостные управители, недавно сидевшие вместе с Абаем в юрте Оспана, теперь толпились перед дверью тройной юрты. В те редкие минуты, когда дверь приоткрывалась, степные начальники заглядывали внутрь и могли видеть Абая, вольготно сидящего рядом соязом на стуле и рассматривающего вместе с ним бумаги. И одни радовались этому обстоятельству, другие завидовали, а третьи ревновали… Словом, у двери непрестанно шушукались и тихо переговаривались. А когда вышел седоусый стражник и крикнул: «Чаю на двоих!»-удивлению начальников волостей не было границ.
 
— Это ведь Абаю чай!
 
— Барекельди! У самого ояза гостем будет!
 
— Значит, он его друг!
 
Так перешептывались волостные, и мысли их в своих предположениях устремлялись далеко! Каждый из них прикидывал, какую выгоду мог бы принести ему Абай.
 
— На этом сходе все будет так, как пожелает Тобыкты! — замечает кто-то.
 
— Разве Кунанбаевские волчата дадут хоть кому-нибудь раскрыть рот, когда Абай пьет чай с самим оязом!
 
— Ей! А ведь этот акын дерзил нам не от себя! Его устами Абай говорил! Только для чего это ему?
 
— Непонятно… Заставил своего акына облаять нас, а сам ушел, хлопнув дверью. Почему? Может, мы его чем обидели? Замышляет что-то и угрожает нам?
 
-Жа! Не болтай зря. Просто сыновья Кунанбая нынче набрали большую силу. Сразу три волчонка его стали волостными. И это -дело рук Абая. Недаром он зиму и лето в городе сидел, все якшался с властями, с чиноулыками… Вот и обуяли его гордыня и чванство!
 
Так разговаривали озадаченные акимы волостей у двери временной степной канцелярии уездного ояза.
 
Теперь, узнав, что Абай пьет чай с оязом, волостные начальники пригнули загривки и поджали хвосты. Каждый из них думал: надо жить в ладу с Абаем...
 
Беседа же Абая с Лосовским пока не касалась никаких дел степных кочевников, ни одного волостного или другого местного начальника, ни самого этого съезда, где они встретились. Первое, что сказал Абай Лосовскому, очень понравилось уездному начальнику:
 
— Я приехал сюда только посмотреть на съезд. Никаких других дел у меня нет, кроме, правда, одного — но это не мое личное дело. Я хочу заступиться за бедняков жатаков, которые занялись хлебопашеством, а их грабят богатые аулы и устраивают потравы на их полях. Но пока говорить об этом не будем… А к вам я пришел лишь приветствовать вас и узнать о городских новостях. Хотелось бы услышать и о наших общих друзьях — Евгении Петровиче и Акбасе Андреевиче.
 
— Ну и отлично, Ибрагим Кунанбаевич! — повеселел Лосовский. -Я вам очень рад, ведь вы — единственный человек, с кем я могу поговорить в этой глухой степи!
 
Он предложил «разговаривать на широкую тему» — о книгах, которые успел прочитать Абай за последнее время, о петербургских новостях, о газетах и журналах.
 
Их беседу нарушил урядник, который вошел с докладом:
 
-Ваше высокоблагородие! Явился Жанатаев, прикажете впустить?
 
— Вводи, — приказал Лосовский.
 
Урядник привел из соседней секции трехюртника этого самого Жанатаева — высокого, горбоносого смуглого джигита со спокойными, большими глазами. Басовитым, мужественным голосом произнес приветствие на русском языке: «Здрасти, вашы благородыи!» -затем повернулся к Абаю и, прижав правую руку к сердцу, произнес салем:
 
-Ассаламагалейкум, Абай-ага!
 
Вслед за Кокпаем вошел толмач, встал рядом с ним. Через него Лосовский стал допрашивать джигита. Из его ответов Абай узнал, что ему двадцать два года, что несколько лет проучился в медресе хаз-рета Камали в Семипалатинске, что происходит он из рода Кокше и состоит в родстве с акимом Мукурской волости Дутбаем.
 
-Жанатаев, сегодня все шесть волостных, среди них и твой родственник Дутбай, признали, что твои документы подложные. Твой родственник, волостной Дутбай Алатаев, заявил без обиняков: бумага поддельная, это подлог. Вот и хочу я понять: ты человек, воспитанный известным и уважаемым наставником мусульманского медрес-се, как же ты соизволил не только нарушить закон и совершить преступление, но и пошел против правил мусульманского шариата? Ты бы пожалел свою молодость, джигит! Если с такого возраста ты начинаешь прибегать к недозволенным преступным действиям, к обману и мерзкому подлогу, что же будет с тобою в дальнейшем? Я не намерен спускать тебе, Жанатаев. Тем более, что ты поступаешь не по невежеству и темноте, это темному человеку можно скостить вину хоть наполовину, ввиду его невежества, а ты ведь человек грамотный, и преступное деяние твое совершено преднамеренно, и за это полагается двойное наказание! Что ты скажешь на это, Жанатаев?
 
Прежде чем ответить, Кокпай звучно прочистил горло, откашливаясь, как это делают певцы, собираясь запеть. И Абай вспомнил, что джигит уже лет пять назад был известен не только каклучший ученик хазрета Камали, но и как способный певец, о котором народ заговорил по всей округе. И Абаю было намного досаднее оттого, что мошенничество в глазах русского начальства совершил именно такой известный человек степи… Вначале потемнев лицом от нахлынувшей крови, затем побледнев от сильного волнения, Кокпай начал держать ответ:
 
-Таксыр, моя вина тяжела, и я признаю ее, — произнес он дрожащим голосом. — Но почему я сделал это? Хотелось бы, чтобы вы, таксыр, выслушали меня. И тогда мне будет легче принять любое ваше наказание — не как муку, а как справедливое наказание.
 
— Изволь, братец, говори.
 
— Только от нужды! От нищеты. Ваше благородие, я из бедного рода Кокше, с одной стороны нас теснит род Мамай, с их огромными владениями, с другой стороны — Иргизбай, у которого все лучшие джайлау на Чингизе. А мой аул, всего о сотню очагов, теснится на маленьком пятачке земли по берегу Баканаса, иголку некуда воткнуть! Ну а Балкыбек расположен ближе всего к нашим землям — ближе владений родов Сыбан, Керей да и всех остальных родов Тобыкты. И на расстоянии всего одного ягнячьего перехода от нас находятся никем не занятые земли — с самой лучшей травой, с обильными водопоями. На них никто из сильных родов не может заявить свои права, но и других не пускают туда. Я и составил на Балкыбек эту бумагу, чтобы как-нибудь попытаться получить урочище для Кокше. Бумага действительно подложная, никто из волостных никогда бы не поставил на нее печать. Печать они ставят, таксыр, когда попросят об этом их родичи, или за большую мзду, я же ни там и ни здесь не подхожу. Я не совершил большей вины, ставя преступные печати и отправляя бумаги, чем совершают они каждый день. Все вам я рассказал, как на духу, и все это истинная правда. Иншалла! Рядом с вами сидит Абай-ага, и он может подтвердить мои слова. Я все сказал, и теперь как угодно можете наказывать меня. Моя вина — приму любое ваше наказание, как положено. Хотите голову рубить — рубите, вот она, перед вами. Но если найдете не рубить ее — я буду вечно ваш благодарный слуга
 
Абай внимательно следил за тем, чтобы толмач переводил верно, и одновременно любовался красотою и выразительностью излагаемой джигитом речи, его смелостью и достоинством. Теперь Абай был вовсе не за то, чтобы Кокпай был наказан, и решил, что будет ходатайствовать за него, если ояз вдруг подвергнет виновного суровому наказанию.
 
Выслушав его, Лосовский заговорил гораздо мягче, но обратился не к ответчику, а к Абаю:
 
— Ибрагим Кунанбаевич, наш джигит-то каков! Не только способен на подлог, но вполне может держать речь в свою защиту, как адвокат! Как вы думаете-лежат ли в основе его действий те причины, которые он назвал?
 
Абай порадовался в душе тому, какой оборот принял разговор, ибо он до этого сидел и не знал, что ему делать и что говорить, если с самого начала положил себе не вмешиваться в допрос сановника. А теперь он, воспользовавшись его дружеским обращением к себе, посчитал возможным вежливо, спокойно ответить ему: 
 
-Хотя подлог заявления Жанатаева выяснился, я убежден, что все, сказанное им для объяснения своего поступка, есть чистая правда. Я могу говорить об этом с полной уверенностью, ваше благородие!
 
— Но разве допустимо идти на преступление ради того, чтобы добиться справедливости, Ибрагим Кунанбаевич?
 
— Нет, конечно. Это его не красит.
 
-И если с таких лет приучаться нарушать законы, чем это может кончиться?
 
— Несомненно, будущее может оказаться плачевным. Если, получив образование, он захочет воспользоваться им для совершения преступлений, то такой преступник будет намного опасней безграмотного, невежественного.
 
— Вот видите, Ибрагим Кунанбаевич, значит, нужно ограждать народ от таких людей, и наказать нашего джигита достойным образом.
 
— Наказать нужно… Да только, мне думается, что он уже понес наказание, стоит, мучается совестью перед вами… Ведь наказать можно не только тюрьмой и каторгой. Для такого джигита, вольного сына степи, наказание совестью тяжелее тюрьмы. Тем более, я уверен, он полностью осознал свою вину. Мне кажется, если заглянуть внутрь него — в душе у джигита все пылает от стыда.
 
Лосовский рассмеялся, взглянув на Кокпая, который и на самом деле стоял перед ним с горящим лицом, опущенными глазами.
 
— Вы так уверенно говорите о его стыде и раскаянии, будто готовы дать поручительство за него, — сказал аким, переведя взгляд на Абая. -Так ли, Ибрагим Кунанбаевич?
 
Кокпай вдруг обратился к Абаю по-казахски:
 
— Настоящий джигит редко дает клятву, Абай-ага. Вы это знаете. Я многое понял из того, что вы говорили с оязом. И если вы спасете меня, вытащите из этого срама, то потом мне и умереть не жалко Готов поклясться, что впредь до самой смерти буду верным вашему слову чести, данному за меня. Буду всегда рядом с вами, и служить вам, агатай.
 
Абай весь подался вперед и пристально посмотрел в глаза Кок-паю. Его сильная, горячая речь тронула сердце Абая. Он повернулся к Лосовскому, когда джигит смолк.
 
— Ваше высокоблагородие, джигит дал клятву… Вы сказали, готов ли я дать поручительство за него. Я согласен на это. Простите Жанатаева за его проступок и отпустите под мою ответственность.
 
Приняв окончательное решение, Лосовский внимательно, твердо и значительно посмотрел на Кокпая.
 
— Добро, Жанатаев! — сказал начальник. — Я думаю, что если ты, отныне ступив на правильную дорогу, захочешь добром послужить людям, из тебя выйдет честный, полезный человек. Больше не оступайся, джигит! Впредь во всем поступай, как посоветует тебе Кунан-бай-улы Ибрагим. Отдаю тебя на поруки ему За тебя поручается большой человек, джигит чести и совести. Не опорочь его имени, и пусть этот проступок твой будет последним!
 
Лосовский взял в руки листы с подложным приговором и делом Кокпая, сложил вместе и, разорвав пополам, выбросил в мусорную корзину.
 
Когда в этот вечер Абай, засидевшийся допоздна у Лосовского, вышел из служебной юрты, толпившиеся возле нее волостные еще не разошлись. Среди них находился и Кокпай. «Славный, великий Абай-ага вытащил меня из огня! Спас от смерти-теперь я должник его на всю жизнь!» — потрясенный до глубины души, не уставал он повторять перед всеми.
 
Позвав Кокпая с собою, Абай направился к юрте Оспана. Волостные тоже стали расходиться, обсуждая это небывалое дело, поражаясь тому огромному влиянию, какое имел Абай на высокое начальство. «Вырвать из цепких рук разгневанного ояза человека, которого ожидали верная тюрьма и ссылка — это под силу только Абаю! Для него нет ничего невозможного!» — говорили они, покачивая головами.
 
И всю ночь в стороне от Абая завистливо обсуждали, отчего у него такая сила, почему сам ояз ищет дружбы с ним. Множество догадок и предположений — одно удивительней другого — звучало в эту ночь по юртам Балкыбека.
 
2
 
 
На следующий день выпал самый разгар страстей и суеты межродовой борьбы за власть в степи, всяких ухищрений, тяжб и наветов друг на друга соперничающих сторон.
 
— Сошлись два дуана разных уездов Приехали два акима. Что же теперь будет?
 
— Кто станет главным бием на сходе?
 
— Слышно, оязы сказали, чтобы аткаминеры и волостные сами назвали его имя.
 
-Чье? Вот бы хотелось знать: Тобыкты, Сыбан или Керей возьмут верх?
 
-Жирный кусок достанется тому роду, откуда будет главный бий!
 
— Однако Аргын самый старший из родов! Оттуда и быть избранным бию! Увидите — Тобыкты возьмет верх, более некому!
 
В этом кипении страстей слышалось неспокойное дыхание будущих распрей, противостояний, родовых междоусобиц. Прибывшие на съезд волостные, аткаминеры, многочисленные атшабары сопровождения, аульные старшины, пятидесятники и просто праздные краснобаи и словоблуды — все носились по временным аулам, словно очумелые. Среди них была группа бесстрастных наблюдателей, которым было просто любопытно посмотреть на выборное действо: «что особенного может случиться на этом съезде?» Таких выявилось больше десятка человек, среди них -Абай и Асылбек, Ербол и Шаке, а также Байкокше и молодой Кокпай, присоединившийся к ним, по известным обстоятельствам, с прошлой ночи. Крутилась на сходе и праздная молодежь, вроде Асылбека и его приятеля, толстого Мамырказа, мальчика-великана.
 
Сегодня, вновь увидев волостных, толкущихся у юрты начальства, Абай вспомнил, как вчера ночью они заглядывали в дверь, пытаясь хоть в щелочку подсмотреть за его встречей с Лосовским. И пришли на ум озорные стихотворные строчки:
 
Скачет посыльный — убьется зараз!
Кричит, как безумный: «К нам едет ояз!
Е! Слушайте волостного приказ:
Юрты ставить! Скотину пригнать!
Готовить подарки! Кумысу набрать!» -
 
продекламировал напевным речитативом Абай, указывая протянутой камчой на белые служебные юрты, чем вызвал бурный смех у Байкокше, Кокпая, Ербола.
 
-Давай еще, Абайжан! Читай дальше! У тебя неплохо получается! — воскликнул Байкокше и, подстегнув своего гнедого с белой лысинкой на лбу, притеснился к Абаю поближе.
 
Нахальную выставив харю,
Речь перед народом я шпарю:
«Ты, народ, сразу должен понять, -
Волостным выбирать только меня!»
Оязу скажу: народ меня знает!
Народу- ояз меня обожает!
Всех обману я, всех околпачу -
Ояза, народ и Кудая впридачу. -
Так продолжил Абай, и сам рассмеялся.
 
Кокпай только сейчас узнал, что Абай сочиняет стихи. Сам Кокпай тоже баловался стихами и сочинил немало озорных шуток в стихах. Теперь он с воодушевлением подхватил шалое стихотворство Абай-аги и пропел:
 
К тайнам моим дорогим нету хода,
Тайны свои берегу от народа!
Если ты враг — остерегайся меня,
И завороти, пока жив, скорее коня!
 
Абай с улыбкою обернулся к юному джигиту и молвил!
 
— Оу, Кокпай, айналайын, да ты не только сал, оказывается, но и акын! Барекельди!
 
-Агатай, и я только что узнал, что вы акын. Мне захотелось сразу же и поддержать вас! — с учтивой улыбкой отвечал Кокпай.
 
Все едущие ватагой друзья Абая заинтересовались начавшимся разговором и, шенкелями направляя коней, сплотились теснее вокруг него. Все ожидали продолжения стихийно начавшегося айтыса. Но к этому времени эта группа всадников подъехала к юртам чиновничьего аула.
 
В стороне от него, на выходе в просторную степь, сидели на земле, широким кругом, люди в тобыктинских шапках. Гортанный, властный голос раздался оттуда, призывая к себе Абая и его людей. Кричал Такежан, стоявший посреди круга и размахивавший в правой руке черным тымаком. Всадники повернули коней и шагом подъехали к собранию. Начались шумные обмены приветствиями -тех, кто подъехал, с теми, кто сидел на земле в кругу. Такежан, продолжая оставаться на ногах в середине круга, распоряжался оттуда:
 
-Абай, Асылбек! Отдайте коней вон тем джигитам, сами подходите и садитесь сюда! Наши, тобыктинцы, собрались здесь, хотим поговорить, дело есть!
 
Абай, несколько замешкавшись, обернулся к Асылбеку, вопросительно глядя на него:
 
— Асеке.
 
Но тот уже стал спешиваться, отдал поводья подошедшему джигиту. Абаю ничего не оставалось, как последовать его примеру. Усевшись в круг, калачиком подогнув ноги, Абай стал оглядываться, кивком головы здороваясь с отдельными людьми сидячего собрания.
 
В сборе были одни представители рода Тобыкты. Из волостных присутствовали Молдабай, Дутбай и дети Кунанбая. Если говорить об аткаминерах из главенствующего рода Олжай, здесь присутствовали сразу пять старшин, и среди них Байгулак из племени Сак-Тога-лак, возглавлявший этот сход. Абай увидел и своего сверстника, бойкого на язык, насмешливого шутника Абыралы. Из рода Котибак сидели люди, возглавляемые Жиренше, от бокенши-бай Кунту, от Есболат- кривой на один глаз, с черной жиденькой бородкой, нестриженой гривой волос, мужественного вида Оразбай. Молдабая с обеих сторон и сзади окружали на удивление похожие на него толстые, цветущие, сонные на вид, с бараньими глазами джигиты — представители рода Мотыш: Бурахан, Адил и другие… От рода Мамай присутствовали — Асаубай, мырза, от лихого племен Бодей — главарь барымтачей Дуйсен.
 
Абай с удивлением заметил на этом круговом собрании и двух аткаминеров Жигитека -Абдильду и Бейсемби. Пристроившись позади переднего ряда, хмурые и равнодушные, они сидели с отсутствующим видом, словно их не интересовало все, о чем говорилось вокруг. Предательская выдача Иргизбаем властям Базаралы окончательно отторгла Жигитек от всего остального Тобыкты.
 
Еще вчера при встрече с Лосовским Абай хотел поговорить с ним о судьбе Базаралы, но потом решил отложить разговор на следующий день и придти к оязу с представителями Жигитек Для этого Абай наметил как раз упорного, настойчивого, активного Бейсемби и Абдильду, непревзойденного спорщика, хитроумного мастера плетения словес… Эти двое должны были болеть за Базаралы и противостоять иргизбаям на его стороне, ратуя за его свободу. Однако теперь, гля-Дя на них, Абай глубоко разочаровался — они сидели с подавленным, смиренным видом среди своих противников, отправивших в ссылку лучшего из сынов рода Жигитек. Огорченный Абай с досадой отвернулся от них
 
Заговорил старейшина Байгулак:
 
— Сородичи! Настало неплохое время для нашего славного рода. Звезда Тобыкты взошла высоко, нынче мы можем и клуне руку протянуть. Нам предоставили возможность бросить жребий за то, чтобы избрать главного бия. Это наша большая доля — сыбага, и она выпала нам благодаря достойнейшим Такежану, Исхаку и Шубару. Не зря говорится: «Благо, когда от отца рождаются достойные сыновья!» Это они, сказав остальным волостным, «не пробуйте тягаться с нами», отбили сыбагу для нас, отбросили остальных три сильных рода. Завтра же перед главным бием предстанет немало важных, запутанных дел, касающихся близких нам и далеких от нас людей -пусть решает их наш человек! Иншалла! Нам предстоит назвать имя этого человека и, сказав свое «аминь», представить на согласие и утверждение двух уездных оязов. Атебе, Абай, айналайын, должно стать нашими устами, коими ты и провозгласишь имя достойнейшего из нас своему другу, уездному правителю! Бисмилла, назовем теперь это имя!
 
Так завершил свою речь аксакал Байгулак. Наступило молчание. Оно продолжалось долго. Абай видел по лицам сидящих в кругу людей, что каждый настороженно выжидает, зорко следя за другими. Ему стало, наконец, смешно, и он заговорил сам, с улыбкой оглядывая круг собрания:
 
— Ну вот, сородичи, вам выпала славная доля! Так отчего же вы не радуетесь, сидите тут и молчите? Скорей называйте своих избранников, коли взошла звезда Тобыкты! Расскажите, в чем их достоинство. Говорите! Или ваши сердца переполнились радостью, и вы не знаете даже, что сказать?
 
Абай говорил, упершись одной рукою в бок, в другой держа снятую с головы шапку. Его уверенный вид, смелый, пристальный взгляд темных глаз, слегка сдвинутые брови, многозначительные слова, со скрытой иронией, явили перед всеми на сходе превосходство Абая во всем: в умении говорить, в образовании, в знании законов, в твердости и силе характера… Речь его была безупречна, звучала бодро и ровно, как журчание горного ручья. Вдруг на миг перед всеми явился человек, полный внутренней значительности и величия. И в то же время он был один из них, из их степного кочевого рода.
 
Сидели в кругу люди старше него и его сверстники — Оразбай, Жиренше, Кунту, Абыралы, Молдабай… Все это были уже заматерелые, смелые, зрелые джигиты, достаточно умные и понятливые, чтобы представлять разницу между собой и Абаем в образованности, знании законов, считали, что он опередил их во всем этом на расстояние полета пули. Исходя глубинной завистью, эти люди, осознающие и собственную значительность, чувствовали его превосходство и старались избегать споров с ним, особенно в тех случаях, когда на Абая вдруг нападал зуд насмешливости и едкой иронии. Тут уж они старались спрятаться все за спиной друг у друга. И смущало их еще то, что они чувствовали в нем — но в себе содержали мало — духовную красоту его, возносящую над себялюбием и корыстолюбием и венчающую его человеколюбие. Не понимая всего этого, но, чувствуя смутное беспокойство, они старались предвосхитить какое-то скрытое в нем, на их взгляд, коварство: «В чем тут хитрость? Где тут злой подвох? Какой секрет он держит при себе?» И думая так, они вели себя перед ним уклончиво. А сейчас они просто сидели молча, не решаясь вымолвить слово.
 
Абай решил воспользоваться этим, чтобы первым на собрании выдвинуть на должность главного бия человека, которого давно наметил для себя.
 
-Добро, почтенные! — начал он. — Первое слово — не утаенное слово, я говорю вам открыто свое первое слово. Должность главного бия не дается в награду и не является подарком. Перед главным бием никто не будет вступать в пререкания, устраивать шумные споры. Его дело — не решать эти споры, а разбирать дела обездоленных, униженных насилием, погибающих под гнетом несправедливости, бедных и одиноких, плачущих и беспомощных, обиды вдов и сирот. Где тот человек среди нас, который готов считать своим долгом решать такие дела? Вот здесь говорилось, что в Тобыкты выдвинулись потомки Кунанбая, и немало найдется иргизбаев, которые скажут: «Годится быть избранным один из них». Так вот, я один из иргизбаев, но я так не скажу. Я лучше спрошу у вас — готов ли кто-нибудь из них бескорыстно служить справедливости? Различать достояние, заработанное тяжким трудом, от имущества, награбленного и сколоченного взятками? Если вы назовете имя такого и скажете, что он настоящий азамат, я поддержу его. Но я знаю такого человека, и он родом не из Тобыкты. Назову имя того, кто достоин быть названным справедливым, кто способен заслужить уважение и благодарность людей. Этот человек — Асылбек из рода Бокенши. Если хотите моего совета-хватайте за полу Асеке и не отпускайте его!
 
Абай еще не успел закончить выступление, как все сородичи Асылбека-Жиренше, Оразбай, Абыралы, во главе с расторопным и сообразительным вождем Бокенши — Кунту, тотчас стали шумно одобрять Абая.
 
-Барекельди!
 
— Верный выбор!
 
— Самый справедливый выбор сделал Абай!
 
— Пусть так и будет, нечего больше обсуждать!
 
Однако все эти выкрики были не только со стороны Бокенши. Представители и других родов, не надеявшихся, что на «ага-бийство» пройдет их кандидат, азартно поддержали Абая. Молчали одни Иргизбаи, никак не ожидавшие такого решения от Абая, но не смевшие и спорить с ним.
 
Тут же Абаю было поручено сообщить акиму Носовскому, что бием двух уездов предлагается Асылбек из рода Бокенши.
 
Лосовский, без неожиданностей, охотно согласился с кандидатурою, предложенной Абаем. Асылбек тотчас был утвержден.
 
После этого дела Абай заговорил с Лосовским о деле Базаралы. Абай при этом не скрыл, что он не только делает заявление от родичей арестованного, но лично в том заинтересован. Однако Лосовский довольно сухо прервал его, ответив:
 
— Я знаю. Я ждал от вас этого вопроса о деле Кауменова… Еще в городе ко мне от вашего имени приходил Андреев и спрашивал о возможности ходатайства. Но, к сожалению, я уже никак не мог вмешаться: дело ушло из нашего управления. Оно было приобщено к делу беглого разбойника Оралбая. И поскольку молодчик орудовал на территориях двух смежных уездов, его дело стали разбирать в канцелярии степного генерал-губернатора, в Омске. Решение по Ка-уменову состоялось уже давно, исполнение приговора задерживалось из-за того, что преступник считался в бегах И совсем недавно, когда вы поехали сюда, Кауменова как раз отправляли по этапу в Омск. Его судьба решена, Ибрагим Кунанбаевич — пятнадцать лет каторги и потом ссылка… Вот, к сожалению, все, что я имею вам сообщить
 
Абая глубоко потрясла такая новость о деле Базаралы. Он даже забыл попрощаться с Лосовским и покинул его приемную-юрту, словно находясь в дурном сне
 
При мысли о том, что это Исхак, Такежан и другие родичи составили ложный приговор, а затем выдали властям Базаралы, в душе Абая поднималась темная ненависть к той косной силе зла и беспредельной жестокости семейного духа, что унаследовали сыновья от отца… Выйдя из юрты, Абай не знал даже, куда ему теперь идти, с кем перемолвиться словом в эту горькую минуту. В глазах стоял Базаралы, большой, могучий, красивый, светлый — истинный батыр с нежной душой поэта, певца… И кандалы на его руках, и он во власти жестоких охранников, не понимающих его языка, не знающих, что это за человек… Из глаз Абая текли слезы Опустив голову, он спешил скорее уйти из этой гомонящей вокруг толпы. Не только душа, но и все тело его болело, словно избитое.
 
Приближающийся конский топот вывел его из тяжкого оцепенения, его догнали за аулом Жиренше и Кунту. Их послали на поиски Абая выборщики главного бия, желавшие знать, чем кончились переговоры с оязом. Абай с усилием взял себя в руки.
 
-Асылбек утвержден. Да пусть будет это к счастью, — тихим голосом произнес Абай. — Передайте ему и всем остальным.
 
— Иншалла, да будет светел твой путь! Люди благодарны тебе за твою справедливость! — воскликнул Жиренше. — Ты оказался выше, чем «сын отца своего», ты показал себя «сыном своего народа»! Большая слава о тебе пойдет по всей степи! Ты сам не стал главным бием, но ты выбрал и поставил его — на сборе четырех родов, и этого люди не забудут. А иргизбаи пусть обижаются — им не понять, что если бы не ты, им не подняться так высоко, как поднялись сейчас. Кунту радуется за Асылбека, а твой друг Жиренше радуется за тебя, карагым!
 
Его искренняя детская радость тронула Абая. Он невольно улыбнулся. Но боль сердца не отпускала. Кунту стегнул плетью коня и умчался. Жиренше на коне и пеший Абай медленно направились обратно к аулам.
 
— Уа, Жиренше, что мне до всего этого… Зачем гонится человек за бредовыми миражами: то богатство ему нужно, то власть… Иду от ояза, как подстреленный… Мой Базаралы! Где сейчас мой Базаралы? Ояз сообщил мне… А я надеялся через него помочь Базаралы… Теперь уже поздно. Его отправили по этапу в Омск… оттуда на каторгу! На пятнадцать лет. Все пропало, Жиренше! Надежда моя умерла.
 
Жиренше, изменившись в лице, остановил коня. Так и стояли они, Друг против друга — всадник на коне и понурый человек, державший шапку в руке, заложенной за спину. Оба плакали. Потом Жиренше молча кивнул Абаю и уехал.
 
Вдруг громкий радостный возглас вывел его из мрачного раздумья.
 
— Ей! Е! Это же Абай! Айналайын, Абай, где ты ходишь? — прозвучал знакомый голос со стороны от дороги, по которой шел Абай.
 
Кричавший человек был жатак Даркембай, с ним рядом-старый Дандибай. Оба оказались пешими, подошли к Абаю и долго, радостно приветствовали его. Старики давно искали своего друга и благодетеля в этом огромном юрточном городище. Абай повел их с собой.
 
Даркембай был в новом чапане, ладно сидевшем на его широкоплечей фигуре, в новом мерлушковом ты маке. Выглядел он внушительно. Дандибай же был в поношеном бешмете из домотканой ткани верблюжьей шерсти и старой потертой шапчонке. Согбенный, худой, с редкой седой бороденкой, прикрывавшей спереди морщинистую, в складках, шею, он едва поспевал за своими спутниками. У него болела поясница, и он шел, согнувшись, заложив руки за спину, ухватившись ими за длинную рукоятку камчи. Рядом с принарядившимся крупным Даркембаем он смотрелся его старым конюхом.
 
Абай привел жатаков к кружку иргизбаев, устроившихся на земле за юртами. В середине круга восседал Майбасар, вокруг него расположились Такежан, Исхак, Шубар, Акберды и другие аткаминеры. Они только что говорили об Абае, дружно ругали его: и за проведение в «большие бии» бокенши, а не иргизбая, и за резкие выступления против Иргизбая на сходе. Больше всех бушевал и злился Майбасар.
 
По всему раскладу, получавшемуся нынче на съезде, Майбасар рассчитывал на место главного бия «Молодежь наша прошла в волостные акимы, кунанбаевские дети правят в Тобыкты, кому, как не мне, брату самого Кунанбая, становиться ага-бием?» — убежденно полагал он. Ему уже мерещились будущие доходы, мзда за умный подход в крупных разборках и тяжбах, чего в этом году накопилось изрядно! «Бисмилла — получу целые табуны и отары!» — подумывал он, прищурив глаза.
 
И вдруг — Такежан с Исхаком собрали всех родичей и объявили: «Счастье само валило в наши руки, а он отпихнул его и отогнал в чужое племя! Все из-за него!». И рассказали, как Абай оклеветал родственников, своих братьев, всех их унизил и огорчил, выдвинув на должность Асылбека.
 
— Как он смеет отбрасывать счастье, которое само шло ко всему роду в руки! — вскричал Майбасар, безумно вытаращив глаза. — Хочет уважить Асылбека — пусть одарит его своими стадами! Бесноватый какой-то! Дервиш! Отверг должность, которую мы выхватили из рук трех родов! Они уступили в знак уважения нам, роду славного хаджи! Абай же честь нашего рода унизил!
 
Остальные иргизбаи дружно осудили Абая, разделяя возмущение Майбасара.
 
— С чего это распинался о защите бедных и убогих, о вдовах и сиротах, о помощи слабым и несчастным? — со злобной ухмылкой говорил Такежан. — Так говорят не на собраниях, а на похоронах, сбирая с гостей подаяние для неимущих, ради Аллаха А кого мы тут хороним, на Балкыбекском сходе? Верно Майеке говорит: дервиш он настоящий!
 
Шубар, молодой аким Чингизской волости, хорошо знал цену Абаю, понимал, насколько он значительнее всех своих братьев, и воздавал должное близости его к русским властям. Но за спиной Абая говорил всякие колкости в его адрес и любил подсмеиваться над ним, особенно в присутствии старших — Майбасара и Такежана. И сейчас он сказал, насмешливо фыркнув и, по своей привычке, поводив из стороны в сторону длинным тонким носом:
 
-Такежан-ага! Не дервиш он, а сущий проповедник-мулла, или же святой имам! Святости набрался где-то, — ну, и почему не прочитать нам проповедь про наши мусульманские добродетели? Коп рахмет нашему ага — показал нам путь спасения, лишний раз прочитал длинную проповедь здесь, на Балкыбекском съезде.
 
И Шубар язвительно засмеялся, рассмеялись и другие: оценили едкость насмешки, ибо знали, что сам Абай с юности своей не переносит ханжеских проповедей продажных и корыстных мулл. В это время седоки на кругу заметили приближение к ним Абая и двух стариков, следовавших за ним. Тотчас же все пересуды об Абае прекратились, наступило полное молчание, при котором седоки собрания ждали приближения Абая. И только Такежан не захотел молчать, зло топнул ногой, стоя в центре круга, и сказал, заметив, что он ведет за собой двух стариков-жатаков:
 
— Воистину, о Кудай всемилостивый, ты лишил его ума — с этой весны эфенди Абай стал блаженным дервишем! В пору ему накрутить на голову чалму и совершать обряд «зикр»!
 
Майбасар и Шубар прыснули, не удержавшись, старый тучный Майбасар весь раскраснелся от сдерживаемого смеха.
 
В это время и подошли Абай со спутниками. Старики провозгласили для всех салем и пожелали людям Иргизбая удачного завершения Дел. Старикам сдержанно ответили. Все присутствующие знали, что эти жатаки надоели своими жалобами на волостных, на богатые аулы за потраву своих посевов. И еще не услышав от них ничего, кроме слов приветствия, все насторожились, предполагая, что недаром привел их сюда Абай.
 
Он не стал ни с кем здороваться, хотя среди сидящих в кругу были и старше его. Во рту у него дымилась папироса Руки были заложены за спину. С холодным бешенством посмотрел на старших иргизбаев, переводя взгляд с одного на другого, затем внимательно оглядел и лица молодых. Во все это время над собранием нависла тишина. Наконец Абай взял в руку папиросу, вынув ее изо рта, и резким приказным тоном бросил, словно совершая начальническую перекличку:
 
-Такежан, Шубар, Исхак! Волостные! Отойдем в сторону! У меня к вам есть разговор
 
После чего, махнув рукой, в которой была зажата папироса, указал жатакам, куда им следует идти, и сам зашагал вслед за ними, не оглядываясь.
 
Шубар первым проворно вскочил на ноги и, худощавый, высокий, пошел догонять их быстрыми шагами. С трудом, кряхтя и наливаясь в лице кровью, поднялся с земли только что усевшийся было Такежан. Такой же тучный, как и он, встал на ноги Исхак. Все трое послушно направились вслед за Абаем
 
Когда снова устроились на земле, Абай немедля приступил к разговору:
 
— Эти старые люди, Даркембай и Дандибай, приехали на съезд судиться с обидчиками. Пришли с жалобами от сорока очагов аула жатаков. Возвращаясь из города, я заезжал к ним, и там услышал обо всем. Это я им посоветовал приехать сюда. На суде съезда я собираюсь выступить в их защиту. Однако известно вам, трем волостным начальникам, что решение их дел связано с вами. Со всеми троими. К кому бы они ни обратились за разбирательством, обвинение упрется в вас, вы будете названы «виновниками бед» этих людей — Высказав это, Абай испытующе посмотрел на своих братьев-волостных.
 
Такежан сидел и слушал его, кипя изнутри злостью и негодованием.
 
— Е! Говоришь — «виновники бед этих людей» А что — Такежан или Исхак устроили набег, убили кого-нибудь? Зачем ты привел этих двух старых пройдох и морочишь мне голову? Пугать ими хочешь добрых людей? Этими чучелами испугать можно кого хочешь! — раскричался Такежан, уже не владея собой и ни с чем не считаясь, тряся над головой снятым тымаком.
 
У Абая вся кровь схлынула с лица Брат ему всегда был не по душе, но сейчас он Такежана ненавидел. Резко прикрикнул на него:
 
-Эй, Такежан! Широко шагаешь, под ноги не смотришь! Поостерегись, не упади! Они тебе кажутся чудищами безобразными? Однако ты не лучше них выглядишь, а хуже. Они душой чисты, не породнены со злом, как ты. Аты не породнен навечно с должностью волостного!
 
— По-твоему, это я довел до нищенства этих богом проклятых пройдох?
 
— Ты! А кто же?
 
— Ту-у! Зачем меня винишь, а?
 
-Затем, что ты и деды наши, и отцы. Оскенбай, Кунанбай, Мырза-тай и другие — все использовали их для себя, высосали из них все соки, а потом, когда те обессилели и упали под дверью их очагов, -погнали прочь, как старых, ненужных рабов. А ведь это наши сородичи! — крикнул гневно Абай.
 
Не уходя ни на шаг в сторону, не отступая, он напирал на братьев-волостных:
 
— Надо здесь же, на сходе, вернуть им все, что заработали они своим потом и кровью- и на что дерзнули вы в своей отвратительной злобе! Все верните, все выложите, до последнего тенге! Начинайте возвращать немедленно — иначе не избежать вам, трем братьям-во-лостным, позора перед многими великими родами и племенами! Безо всяких оговорок выполняйте мое требование, и покончим с этим! Иначе я встану с этого места — пойду и сам займусь им, не медля!
 
Такежану сразу стало неуютно. Слова Абая означали одно: он в любую минуту готов пойти к оязу и там изложить дело так, как ему вздумается Исхак также хранил молчание, тайком косясь в сторону Абая. Исхак ни на минуту не забывал о тех семи лошадях, которых угнал из нищего аула и переправил в дальний аул Акымбета. Братья-волостные предпочли, чтобы ответ Абаю давал наиболее ловкий среди них и бойкий на язык Шубар: они молча, выразительно посмотрели на него. И тот стал говорить, повернувшись не к Абаю, но кстарикам-жатакам.
 
— Вот вы, почтенные родичи, можете что-то сказать сами, своими благословенными устами? Что вы решили оспаривать, с какими пришли жалобами? Раз уж начался разговор, его надо продолжить, говорите, аксакалы!
 
И тут, словно по цепочке, побежали слова у Даркембая:
 
— Айналайын, родственничек, мы не такие люди, чтобы искать ссоры и раздоры, да и сил у нас нет таких, чтобы в раздорах выгоду себе добывать в криках и спорах, карагым! Нам бы свое вернуть, то, что было не возмещено в ущерб сорока очагов нашего аула! Первое мое слово касается растоптанного прошлой осенью, на пяти делянках, урожая хлебов лошадьми Майбасара и Такежана, да и твои, анайлайын, кони, Шубар, добрались до наших полей, аж из далекого аула Сугира. Все было съедено за четыре ночи, когда вблизи нашего аула расположились ваши — на стойбищах Акеспе, Саржырык, Такыртума, Кашама А нынешней весной опять лошади ваших аулов пришли, поели и вытоптали до пыли зеленые всходы на тех же пяти делянках. А второе мое слово, Исхак, карагым, касается тебя: на земле твоей волости находится аул матерого барымтача Акымбета. Он угнал семь лошадей, считай, весь табунок нашего бедного аула. Ездили мы туда, вот, два старика, сидящие перед тобою, все нашли, все разузнали — видели кровь зарезанной животины и выпотрошенную стерву, уличили воров. Но тут они письмо тиснули, отмахнулись, отперлись, а ты, Исхак, аналайын, или поверил им, или пожалел — не взыскал для нас с воровского аула Акымбета! Опять мы остались ни с чем! И если бы не Абай, не знали бы, куда и как нам пожаловаться! И молчать мы больше не будем, на сходе этом попросим вступиться за нас!
 
По мере долгого повествования Даркембая разгневанный Такежан несколько раз опускал и поднимал на старика свой взгляд, полный тяжелой и лютой ненависти. Но каждый раз, оглядываясь на Абая, топил в кипящей душе своей готовую вырваться наружу звериную злобу
 
Ловкий Шубар нашелся, как поступить в эту нелегкую для Кунан-баевских детей минуту. Он доверительно наклонился к Даркембаю и Дандибаю, ткнул их кулаком по коленям и молвил, словно самой своей близкой и любезной родне:
 
— Оу, вы же мои хорошие добрые два аксакала! К вам сегодня не подступись — вон в какой силе вы оказались! Но вы же казахи из моей волости! Разве не должен я оказывать вам всяческую поддержку!? Скажу вам как на духу: нет во всей волости такого еще человека, который так дерзко мог бы разговаривать с сыновьями самого хаджи Кунанбая, как разговариваете вы двое, отважные старики! -Так сказал Шубар и сам рассмеялся — Оно и понятно, — продолжал он, — с одной стороны сидит у вас быстрый на слово сам Абай-ага, с другой стороны — его друг, уездный ояз, а с третьей стороны — новоизбранный ага-бий. Вон, какие вы сильные, попробуй только слово против вас сказать, выступив на суде, сразу же выскочишь оттуда, как ошпаренный, пинком под задницу выброшенный! Вы самые везучие у нас, старики! Что мне сказать? Давайте спорить не будем, а будем договариваться! О вашем приговоре я слышал и в прошлом году. Будем решать! Надо ведь и про Кудая небесного не забывать, он все видит!
 
Шубар быстро взглянул на Такежана, на Исхака.
 
— Что же, родичи, не будем обижать их, да и другим не дадим их обидеть!-бодро проговорил он. — И на этом завершим наш разговор Пусть Абай-ага скажет свое окончательное слово!
 
Абай внимательнее пригляделся к Шубару: родственник показал себя весьма ловким и красноречивым Он оказался куда умнее и Исхака, и Такежана. У него есть будущее… Но какое?
 
Старый бедняк Дандибай вовсе не вмешивался в разговор, но он понял, что благодаря ловкости Шубара смогли усмирить Такежана, остановить яростный напор Абая — сохранить достоинство всех детей Кунанбая. Одобрительно кивая головой в старой потертой шапчонке, Дандибай пробормотал еле слышно:
 
— Е-е… Как говорится, слово найдет свою дорожку, скот — своего хозяина. У слепого одно желание — когда-нибудь видеть своими тазами, а ты дал нам увидеть справедливость Хотя ты еще молод, айналайын, желаю тебе стать ага-волостным, старшим над всеми волостными!.
 
После того как два младших брата, Исхак и Шубар, дали свое согласие все заплатить без суда, Такежан тоже не стал отнекиваться. С угрюмым молчанием стал ждать окончательного слова Абая Тот высказался кратко, но решительно и веско. Его решение было таким: за потраву прошлогоднего и нынешнего урожая с пяти «земель» должны заплатить по две головы лошадей за поле, в общем выходило, значит, двадцать голов. За семь украденных коней, учитывая приплод, следовало получить десять «ток» — что в понятии местных кочевников означало десять полноценных коней пятилеток, или столько же кобылиц с жеребенком, или десяток коров с телятами.
 
Радость двух стариков-жатаков была такова, что они сидели, слов но лишившись дара речи. Казалось, что каждый из них молился про себя. И нескоро они забормотали: «О, Кудай, какая удача! Бисмилла! Пусть исполнится, сказанное тобой!» Они будто молились Абаю
 
Его решение не могло понравиться братьям, но им пришлось молча проглотить свое недовольство. Можно было оспаривать, торговаться, урезать, доказывать обратное, но братья знали непреклонность Абая, поэтому согласились с ним молча и безоговорочно. Но он не закончил на этом.
 
— Надо постараться, чтобы скот попал в руки этих двух бедных стариков, — жестко глядя на братьев, продолжил Абай. — Может быть, кому-нибудь из вас покажется: «время пройдет, потом увидим». На это не надейтесь: в течение трех дней все тридцать голов должны быть переданы старикам. Сейчас же при мне посылайте своих атшабаров, пусть соберут, отсчитают и пригонят полноценный скот в «токах» — взрослый с молодняком вместе. Через три дня, когда будете передавать скот, я буду на месте. Своими глазами увижу — тогда и скажу: «решение исполнено, дело закончено».
 
Через три дня полностью были собраны и переданы жатакам все тридцать голов взрослого скота и молодняка. Оба старика, не в силах поверить своим глазам, непрестанно цокали языками и, потрясенные, молча рассматривали свое богатство. Наконец, подъехали к Абаю и, стоя перед ним, долго со слезами на глазах смотрели на него.
 
-Айналайын, Абай, как обрадуются жатаки! — наконец смогли они заговорить. — Разве в руках у них когда-нибудь бывало такое богатство? Так это даже не калым… Это целый кун за убитого человека! -лепетали старики. — Светлого счастья тебе, Абай! — благодарили старики.
 
Но когда отсчитали и передали в их руки скот, всплыло одно темное беспокойство. Заговорил об этом старик Дандибай, похлопывая своими маленькими, как у совенка, глазами:
 
— Так ведь теперь, Абайжан, когда нам отдали скот… его могут ведь и назад отобрать? Конечно, это счастье, когда у нас скота стало не на один калым для одной невесты, а на пять невест, но ведь когда мы погоним его домой, в степи на нас могут напасть, дать по голове соилом, сбросить на землю, оставить лежать в двух местах, недалеко друг от друга, а весь скот угнать. Лихие воры есть у тобыктинцев, найманов, кереев! Кто этого не знает?
 
Даркембай обругал товарища трусом и заворчал на него.
 
— Кто может поджидать нас в пути? Ведь кругом люди! Будут какие-нибудь путники, пристроимся к ним!
 
Но Абай во все эти последние дни уже думал, тревожился о том же, что и Дандибай.
 
— Нет, Даркембай, Данеке не пустое говорит. Путь у вас далек. Широка местность между горами и вашим урочищем на Ералы. Могут обидеть лихие люди. Вот что, в таком случае, надо, чтобы с вами был какой-нибудь молодой джигит, — сказал Абай и тотчас призвал Баймагамбета.
 
— Поезжай вместе с ними в наш аул при Байкошкаре. Гони с ними скот. Затем подберешь себе крепкого коня и поможешь им целым-невредимым доставить скот в Ералы. Айгерим передай от меня са-лем и скажи ей, чтобы она хорошо встретила этих гостей. Там в сундуке у меня спрятан шестизарядный револьвер, пусть дадут его тебе в дорогу Ну, аксакалы! Бисмилла! Передавайте от меня привет своим людям. Кош! Кош!
 
Так проводил Абай своих друзей-жатаков.
 
А в это время на другом краю выборного становья в отдаленной крайней юрте под самой горою происходила другая сходка — воровская, и там верховодил Такежан. Он был на встрече с двумя матерыми ворами-барымтачами, Серикбаем и Турсыном. Обоих воров Такежан издавна держал при себе, но на длинном поводке. Теперь, уединившись с ними, он давал им свои указания, но прежде чем приступить к ним, крепко выматерил по всем канонам:
 
— Вы, собаки, туды вашего отца и вашу тещу… Я должен отомстить этим жатакам! Если вы не сделаете этого вместо меня, то я желаю вам, когда вы будете убегать от погони, напороться задницей на острый кол!
 
И он навел их на выехавших из юрточного городка двух жата ко в со стадом штрафного скота.
 
-Угоните!
 
Оба барымтача были мужики молодые, крепкие, коренастые, как два коротко отпиленных чурбака. Турсун был попроще, тупее, в нем сразу же взыграла дурь, и он заматерился еще азартнее, чем Такежан:
 
— Уай! О чем болтать? Да мы их туда, да мы их сюда! Жатаков этих! Да мы их живо в бараний рог туды твоего отца. Дай только волю моим рукам!..
 
Но Серикбай был трезвее, к тому же он уже имел дело с этими жатаками, угнав и забив семь их лошадей, и теперь опасался ненароком попасть жатакам на глаза. И он предложил не торопиться. Расчетливый, хитрый, он сумел убедить Такежана в том, что сейчас немедленно не стоит угонять у них штрафной скот: он во внимании всех на большом сходе Зимой, во время бурана, все и будет сделано -этот скот исчезнет у жатаков, будто унесет его вьюгой! Такежан одобрил этот воровской план.
 
Теперь, когда дело жатаков решилось с успехом, Абаю больше делать было нечего на съезде, и он мог бы уехать Но он решил остаться, чтобы посмотреть несколько судебных тяжб, которые рассмотрит новый главный бий Асылбек. И в эти же дни начался разбор одного из самых сложных и запутанных дел, названного в суде «тяжбой девицы Салихи». Эта тяжба велась между племенами Керей и Сыбан с прошлого года и несколько раз уже заходила в тупик, лишь обрастая комом взаимных обид. Салиха, невеста из рода Керей, племени Кожагельды, была засватана в род Сыбан. В прошлом году жених ее умер. Калым за нее был полностью выплачен, юрта невесты и свадебный караван давно приготовлены, и аул жениха решил взять девушку третьей женой старшего брата жениха, которому было уже за шестьдесят лет. Но гордая своенравная Салиха замуж за старика не захотела и написала письмо всем своим взрослым сородичам из племени Кожагельды и Шакантай: «Сородичи, не дайте унизить вашу баловницу. Вначале я была верна вашему выбору Но сейчас — не лишайте меня счастья смолоду Не позволяйте забрать Салиху одной из многих жен в дом аменгера, который старше моего отца!»
 
Мольба девушки облетела все аулы рода. Все молодые джигиты, юная молодежь Керея кинулась на защиту Салихи' «Нельзя допускать унижения нашей девушки, делать ее непоправимо несчастной!» Старый акын сложил печальную песню «Жалоба девушки Салихи своим родичам», эту песню стали распевать все' чабан в степи, гоня свою отару, табунщик, пасущий в горах коней, молодежь на своих ночных гуляньях и вечеринках Юноша одного из племен Керея полюбил девушку Салиху, и она полюбила его. Общее сочувствие к ней повлияло и на аксакалов — старейшины Кожагельды решили, что надо калым вернуть, а девушку освободить от брачного договора.
 
Но по-другому отнеслись ко всему этому в Сыбан Там начались толки. «Керей решили силу свою показать, унижают наше достоинство, смеются над законами предков! Это оскорбление и обида для всего Сыбана! Нашу честь хотят втоптать в землю!» Начались переговоры, которые ни к чему не приводили И тогда вспыхнула, рутинная в веках, межродовая вражда кочевников.
 
С весны, как только сошли снега, роды Сыбан и Керей, словно взаимно наложив дань барымты, стали по очереди угонять друг у друга скот. Совершались вооруженные набеги, происходили сражения, в которых были ранены и покалечены с обеих сторон уже человек пятьдесят И здесь, в Балкыбеке, на большом межплеменном съезде, отношение меж людьми Кожакельды и Шакантай, двух противоборствующих племен, было откровенно враждебным. Встреча двух акимов уездов, Каркаралинского и Семипалатинского, здесь на съезде была вызвана необходимостью сверху пригасить пламя разгоравшейся степной междоусобной войны, поводом для которой явилось «дело девицы Салихи» С обеих сторон акиматы двух уездов заваливались приговорами и жалобами от старшин Керея и Сыбана И как всегда — было огромное количество фальшивых жалоб и ложных присяг.
 
Тобыктинцам вражда двух больших сильных родов была на руку при выборах главного бия, ибо Керей и Сыбан не могли надеяться на выдвижение судьи от своих племен — его при обстоятельствах их вражды никоим образом не утвердили бы высшие уездные власти. Так что Тобыкты не по своим заслугам получили возможность этого выбора, хотя Майбасар с Такежаном всюду бахвалились «Из уважения и преклонения перед нашими великими предками, Оскенбаем и хаджи Кунанбаем, народный сход выдвинул главным бием нашего человека! Он и сможет решить дело по справедливости !», но это все было пустым бахвальством.
 
Ибо Асылбек отказался решать дело «девицы Салихи». Как только Керей узнали о назначении его главным бием, они во всеуслышании заявили, что не доверяют ему, ибо он является зятем для рода Сыбан, и мало того — «жена его из того самого аула, который угоняет наших коней». Когда Асылбек сам добровольно отвел себя от судейства в этом шумном деле, родичи его, Кунту, Дутбай и другие, весьма не одобрили этого, ругая Асылбека за то, что он отказался от огромных выгод, которые сулило бию третейство в этом деле. «Ты теперь большой человек, тебе и брать по-крупному! Перед тобой лежит сундук с драгоценностями — открывай и бери!» — говорили они.
 
Именно в эти дни и среди рода Сыбан, и среди Керей стало распространяться немало хвалебных слухов о справедливости, честности и прямоте одного из сыновей Кунанбая — о добрых делах и хороших человеческих качествах Абая. Два слуха особенно широко распространилось по съезду. Первый — о том, что он отобрал должность главного бия у своих родственников-иргизбаев и передал человеку из далекого рода, убедив всех, что именно он будет честно служить народу, а не его корыстолюбивые родичи. Второй слух — что Абай выступил защитником бедняков-жатаков и самостоятельно, без вмешательства судейства биев, вынес решение, благодаря которому тридцать голов крупного скота были отобраны утех же родственников Абая и переданы жатакам. Этот джигит часто говорит о таких вещах, о которых мало говорят в степи: о необходимости «заступаться за обиженных, обездоленных и проявлять заботу о бедных людях».
 
Такие шли разговоры среди простого народа, бии же и волостные и аткаминеры Сыбан и Керей толковали другое: «Абая знает аким Семипалатинска, ездил вместе с ним в степь. Абай дает ему советы». Здесь же на съезде говорили и о том, что «Кунанбай сегодня -уже не тот Кунанбай, если в прошлом его имя звучало грозно, как гром, то сейчас оно превратилось в бессильный дух». И что, де, его потомки, которые добрались сейчас до места волостного, сами по себе ничего особенного не представляют: Такежан, Исхак — это посредственные люди, баи в дорогих шубах, которые питаются сухими крохами от былой славы предков. И ныне благородство, порода, сила ума и знатность видны только в одном Абае Он и сын своего отца, он и сын народа — азамат
 
Подобные разговоры, раз начавшись, бесконечно повторялись в каждой юрте кереев, найманов, за круговыми сходами на вольном воздухе. С этими разговорами заходили к своим оязам и Жумакан -к Лосовскому, и Тойсары — к акиму Каркаралинска
 
И однажды Абая, сидевшего вместе с Жиренше и Оразбаем и обсуждавшего с ними назначение Асылбека главным бием, вдруг вызвали немедленно к Лосовскому. Придя к нему, Абай увидел присутствующего Асылбека и уездного акима Каркаралинска — Синицына. Разговор состоялся непродолжительный. Асылбек изложил перед всеми просьбу и пожелание Керея и Сыбана! предложить Абаю стать бием-посредником в их далеко зашедшей распре из-за отказа Салихи Спросив вначале, исходит ли предложение действительно от народа, а не только от начальства, Абай дал согласие.
 
Акимы двух уездов, довольные таким поворотом дела, немедленно утвердили Абая третейским бием, и Синицын тут же передал Абаю два прошения, поступившие от самой «девицы Салихи». Абай прочел их — бумаги были составлены арабским письмом -и ни словом не обмолвился по их прочтении.
 
В тот же вечер он пригласил к себе по три представителя от каждой тяжущейся стороны. От Сыбана явились волостной Жумакан, аткаминеры Барак-торе и Таниберды. От Керея пришли волостной Тойсары и также два аткаминера. Абай вышел к ним на круг вместе с Жиренше и Оразбаем.
 
— Сородичи, ваш спор перешел в большую вражду, — начал Абай. — Вы стали скот угонять друг у друга, делать набеги, побили много народу на каждой стороне. Поначалу спор был из-за калыма, потом обид наросло, барымты было много — и теперь цена тяжбы стала намного больше, выше даже чем кун за убийство человека. И чтобы вынести решение по вашей тяжбе, вы же понимаете, мне надо будет многое проверить, многое узнать. Одному на это не хватит времени, поэтому, если вы согласитесь, я возьму помощниками своими биев Жиренше и Оразбая, вот они перед вами. Это люди из рода Тобыкты, которому вы доверили разбирательство
 
Оба волостных, даже не спрашивая мнения своих товарищей, сразу же согласились: «Воля твоя, пусть будет так, как ты сказал». А Барак-торе, высокий, красивый, сказал, поглаживая свою черную
 
бороду:
 
— Сыбанцы выбирали тебя, зная твою честность и справедливость. Бери хоть троих, хоть пятерых помощников, нам все равно! Ведь последнее, решающее слово будет не за помощниками, а за тобой — и это самое главное для нас. Как говорит поговорка: «Биев много, а решение одно: Майкы-бий* справедлив все равно!»
 
Жумакан в знак согласия опустил глаза и притронулся рукою к бороде.
 
Тойсары тоже подтвердил, однако другими словами:
 
— Не нам учить тебя: самому ли лететь или на чужих крыльях. Дело в твоих руках, мы ждем решения от тебя.
 
Абай молча поклонился кругу волостных и биев и сразу же встал. Первая встреча на этом была завершена. Третейский судья прежде всего должен быть точен и немногословен. Лишние слова выдают его затаенную мысль, которая до своей поры не должна быть известна ни одной из сторон. И всякое неверное слово не должно быть никем из них истолковано в свою пользу
 
Наедине со своими помощниками Абай пожелал выслушать их мнение, и Жиренше, многоопытный и велеречивый, высказал следующее.
 
— Предполагать что-нибудь еще рано, но уже можно сделать вывод: Тойсары от кереев — подходит с открытой душой, а у сыбанца Барак-торе что-то таится на уме.
 
Абай выслушал Жиренше и ничего не ответил, хотя и сам заметил это. Он поручил помощникам провести расследование на месте: отправил Жиренше к кереям, а Оразбая — в Сыбан.
 
— Много всякого добра похитили они друг у друга, немало джигитов побили и изувечили в схватках, сейчас будет очень трудно определить, кто кому и сколько должен. Вам узнавать, расспрашивать придется очень много, но не все показанное и не все услышанное окажется правдой. Как говорится, не все достоверное — истинно. Враждующие стороны будут смешивать правду с ложью, немного преувеличивать, где надо, и чуть-чуть не договаривать, где им выгодно. Поэтому будьте мудры, не раскрывайтесь до конца в своих мыслях, не делайте выводов: «это хорошо, это плохо, здесь правда, а там неправда...» Не проявляйте благосклонности и не давайте никаких обещаний, это крепко свяжет вас. А это, в свою очередь, свяжет и меня как третейского бия. Итак, еще раз прошу, друзья, никаких обязательств, никаких сделок, никакой продажности с нашей стороны! Это мое требования к вам обоим. Люди выбрали меня, надеясь на мою честность, так позвольте мне, мои дорогие, остаться перед ними честным. Истинно будьте мне крыльями, которые знают только пути правды и справедливости!
 
Итак, «дело девицы Салихи» дошло до третейского суда. Следствие затянулось на неделю. Расследование шло в трех местах: в Сыбане, Керее и здесь, на Балкыбекском съезде. Оразбай скрытно съездил в аулы родов Кожагельды, Шакантай, а в среде племен Сыбан побывал Жиренше. Челночно посещая назначенные им места, помощники привозили свои сведения по ночам, ночью же встречались с Абаем.
 
Сам Абай допрашивал только «хозяев слова» — главного истца и главного ответчика. Ими были, старик Сабатар из Сыбана, жених, и отец девушки, Калдыбай из Керея. Абай дотошно выяснил, какие убытки понесла каждая сторона в результате расстройства брачного предприятия. Оно включало в себя: калым, подарки, приданое невесты.
 
Умерший джигит-жених был любимым сыном богатого бая Байге-бека, и калым был выплачен изрядный, это был один из самых значительных калымов во всей округе. Когда жених умер, и по закону амен-герства вдова-невеста должна была стать третьей женой его старшего брата, старика Сабатара, отец девушки потребовал с него дополнение к калыму, размером с его половину. И старик принес такой калым, а отец невесты, выделивший и так внушительное приданое своей баловнице-дочери, вынужден был, соответственно, увеличить заготовленное приданое. И теперь, кроме новой восьмистворчатой белой юрты, все имущественное приданое невесты исчислялось в двадцатипяти кратном исчислении, кроме, правда, огромного шелкового ковра, купленного у кокандского торгового каравана за сто полновесных овец. Итак, помимо ковра полагалось отправить двадцать пять меховых шуб, двадцать пять больших войлочных ковров, двадцать пять сундуков с домашней утварью… Платья, наборы белья, подушки, одеяла — всего этого также было по двадцать пять
 
Но все это добро находилось еще в роду Керей, тогда как калым был уже получен — и тут невеста отказалась.
 
Сыбанцам неимоверно было жаль огромного количества скота, уже отданного за «неполученную невесту», и они тотчас принялись активно угонять скот из племени несостоявшего свата. В ответ и отсюда началась барымта, потому что нельзя не ответить ворам. И взаимные набеги чередовались один за другим. Все джигиты, считавшие себя мужчинами и способные держать соил в руках, были задействованы в этой «вдовьей войне». А сама невеста-вдова тем временем завела себе дружка из своего же рода Керей.
 
Абай вызывал каждого участника в деле неудавшейся свадьбы, как из Сыбан, так и из Керея, беседовал с ними, входя во все подробности дела. И, наконец, решил послушать, что скажет сама зачинщица этой вдовьей войны, девушка Салиха.
 
Она давно была в Балкыбеке, собственноручно вручала свои жалобы и заявление оязу Каркаралинского уезда Синицину, а потом и осталась на съезде кочевников четырех племен, двух уездов. Абай послал за нею Ербола и Кокпая, вызвал вместе с родственниками в юрту Оспана, где сам и располагался.
 
Вошла высокая, смуглая девушка в куньем борике на голове, с качающимися серебряными сережками в ушах, одетая в дорогой шелковый чапан. С нею явился ее отец Калдыбай. Юрта быстро наполнилась людьми, желавшими посмотреть на достопримечательную вдову-невесту. Зевак, которым не терпелось поглазеть на Салиху, было гораздо больше, чем ее родственников-кереев. Но после того как Оспан, угостив всех кумысом, по знаку Абая дал понять тобыктин-цам, что им должно расходиться, народу в юрте резко убавилось. Тогда и Калдыбай, и другие керей поняли, что им тоже надо выйти, и они молча покинули дом Оспана.
 
Абай и Салиха остались наедине. Только теперь он смог внимательно всмотреться в ее лицо. Оно было юное, смуглое, безупречно чистое, с гладкой кожей без родинок. Прямой нос с небольшой горбинкой. Глаза черные, необычайной глубины, в них светился глубокий ранний ум молодого существа, которому пришлось много пережить. Она показалась Абаю прекрасной, необычной в этих условиях степного существования. Он сразу проникся к ней жалостью и сочувствием. В углах ее губ, уходя вниз скорбными линиями, трепетала тонкая тень неискупленной обиды.
 
Абай, приучивший с самого начала своего судейства вести себя сдержанно, говорить мало и больше слушать, остался верен себе и заговорил с девушкой не сразу.
 
— Салиха, айналайын, мы видимся впервые, но я уже многое знаю о тебе, как будто ты моя близкая родственница, — начал он разговор.
 
Высокие скулы ее порозовели и вспыхнули огнем смущения. Но тут же она улыбнулась — и это была славная улыбка чистого, открытого существа: белозубая, сияющая, ясная. Абаю сразу стало легко и просто с этой юной женщиной, полной жизненной воли и страсти.
 
-Твои бумаги я прочитал, и мне хотелось бы услышать от тебя: ты все подтверждаешь, что там написано? — продолжал Абай. — Ответь, Салиха, на этот первый вопрос...
 
Тень легкого недовольства порхнула по ее бровям, в насторожившихся глазах, но тут же быстро сменилась ее искренним доброжелательством.
 
— Абай-мырза,- с недоумением, однако с улыбкою произнесла она, — как я могу не подтвердить свои искренне сказанные слова? Да, я подтверждаю, не отказываюсь ни от чего.
 
И тут она снова широко улыбнулась, явив два ряда белоснежных, безупречных зубов, и на ее смуглом лице вновь вспыхнул румянец.
 
— Ты пишешь в письме, «не пойду, не хочу замуж за него» — это что, не хочешь за старика Сабатара выходить, или тебе не по душе все сыбаны? А что бы ты сказала, если нашелся среди них джигит-ровня тебе, достойный тебя?
 
— Если они сразу заговорили бы не о старике, а о моей ровне, молодом джигите-да разве я посмела бы сказать: «Отказываюсь?» Разве мой аул и мой род допустили бы это? — был ответ Салихи.
 
— Передавала ли ты родичам жениха, чтобы они, идя навстречу твоей просьбе, свели тебя с ровней?
 
— Передавала! Но они ответили: «Она должна быть покорной вдовой, Сабатар-ее муж, богом предназначенный. Пускай не нарушает древних устоев, зря не вольничает!»
 
— Скажи мне еще об одном, айналайын Салиха — это уже не тайна, об этом все знают… Родня твоего жениха говорит: «Она сама не отказалась бы, ее подговорил один джигит из Кереев, из племени Шакан-тай. Стала упрямиться, сойдясь с ним. Керей вдвойне повинны перед священными предками: и калым взяли, и девичью честь нарушили!» Так считают они. А ты что скажешь на это? Этого джигита из племени Шакантай ты нашла после того, как решила не ходить замуж в Сыбан? Или еще до этого имела к нему сердечную склонность?
 
Этот вопрос нисколько не смутил девушку. Молодая дочь Арки лишь на какое-то мгновенье потупилась от внутренней неловкости, но затем, встряхнув головой и зазвенев всеми подвесками шолпы, качнув большими висячими сережками в ушах, уверенно молвила:
 
— Абай-мырза, пусть это будет такой же правдой, как молитва моя Всевышнему… Когда сыбаны ответили, что никого, кроме этого старика, они не желают дать мне в мужья, я и решила, что лучше за псом безродным уйду, держа его за хвост, чем стану женой аменгера! Вот после этого и нашелся джигит из рода Шакантай. А раньше -никто из кереев, да никто из джигитов этого мира не посмел бы подойти ко мне! Когда был жив нареченный жених, Сыбан я считала своим желанным домом! — Так говорила Салиха, потом, заплакав, вынула платочек с бахромой и приложила к глазам.
 
Подняв на Абая заплаканные глаза, молча стала ждать от него новых вопросов. Он также молча смотрел на горюющую девушку, и молчание его несколько затянулось, ввиду глубокой задумчивости, в которую он невольно впал.
 
— Мне больше не о чем спросить! — наконец произнес Абай.
 
Салихе следовало встать и уйти, но она все еще оставалась на
 
месте, печально потупившись, глядя куда-то поверх своих коленей, прямо перед собой. Затем она подняла на Абая свои глубокие черные глаза -и в них уже не было печали и тоски обиженного юного существа. Поверив в искренность Абая и доброе его отношение к себе, девушка отважилась, по всей видимости, на какое-то отчаянное признание: в глазах ее сверкнула сталь последней решимости.
 
— Никто из кереев не наводил меня на плохие мысли. Никогда раньше не было плохих мыслей и про Сыбан. Плохая мысль пришла ко мне сама: «не пойду третьей женой этого хилого старика Сабатара, лучше умереть». И до того меня измучила эта мысль, что я стала уже как неживая. В последние дни я хожу между жизнью и смертью, и мне все равно. Пусть лучше черви съедят мое тело, чем прикоснутся к нему руки старика. Вы спрашивали, агатай, всю ли правду я высказала. Нет, не всю — последняя моя правда в том, что я каждый день смотрю на воды Балкыбека и говорю самой себе: «Ничего не бойся, ты всегда можешь найти себе пристанище на дне реки!» Лучше лежать в холодной пучине, чем попасть в руки старика Сабатара. Так я решила, вот это и есть вся моя правда. — Этими словами завершила свой монолог Салиха и покинула Абая.
 
Он сидел, потрясенный, высоко подняв голову, напряженно глядя ей вслед. И лишь молча кивнул девушке, когда Салиха выходила из юрты. Смотреть-то он на нее смотрел, и прощался с нею, но перед его глазами стояла другая картина. Он видел, как это высокое, стройное молодое тело погружается в речную пучину. Он слышал даже громкий всплеск, когда оно упало в воду Затем видел — близко видел! — предсмертное прекрасное лицо, с застывшим на нем выражением проклятья ко всему ненавистному ей злу жизни… И видел, как вытянутое тело медленно уходит на дно. И словно оттуда, из темной пучины отчаяния, вдруг всплыли, переливаясь в преломленных лучах подводного света, строки стихотворения:
 
Пусть лучше меня обнимает волна, чем похотливый старик! -
Вскричала -и со скалы девушка в реку кинулась вмиг...
 
Вернулись в юрту Ербол, Кокпай и Шаке, удивились, что девушка ушла так быстро
 
-Хотя бы пообедать оставили, Абай-ага? — сказал Шаке.
 
— Не нужно, — коротко ответил Абай и, достав чернил, стал записывать на бумагу стихотворные строчки 
 
Следствие продолжалось еще три дня. Жиренше и Оразбай, каждый взяв себе по пяти помощников, съездили со следствием в кочевья Сыбана и Керея. И настал день вынесения приговора
 
Все сведения про убытки и потери с каждой стороны тяжущихся были собраны, все нити и узлы тяжбы были в руке у Абая, но до сих пор никто из близких его помощников не знал, к какому решению пришел третейский судья.
 
Абай призвал к казенным юртам всех кереев и сыбанцев, имеющих отношение к тяжбе. Аткаминеры и шабарманы поскакали по всему юрточному городку с властными возгласами:
 
— Тяжба девушки Салихи! Спор Керея с Сыбаном! Сегодня будет решение суда! Зачитка приговора!
 
Ожидался приезд уездных начальников, приуроченный к этому событию. С утра возле строенных юрт толклись урядники в белых кителях и фуражках, стражники в мундирах с начищенными медными пуговицами, с саблями на боку. Отдельной небольшой кучкой собрались пестро разодетые толмачи. Сегодняшний день схода кочевников двух уездов ожидался особенный. Во всем чувствовалась напряженность, некая даже строгость и торжественность.
 
Перед самым началом суда Жиренше с Оразбаем пригласили Абая отойти с ними за юрту. Разговор начал Жиренше.
 
— Абай, в твоих руках вожжи к двум недоуздкам. Тяни, за какой хочешь Ты до сих пор скрываешь от меня и от Оразбая свои мысли. Скажи, наконец, шырагым, кого хочешь свалить, а кого оставить на коне?
 
Улыбаясь, изучающим взглядом Абай внимательно смотрел на друзей.
 
— А сами-то как думаете? Кого свалить, кого оставить? Сдается мне, ты уже знаешь ответ! Скажи-ка мне его поскорее, друг! — молвил он, в упор глядя в глаза Жиренше.
 
Тот не стал отводить свои глаза и, твердо выговаривая слова, безразличным, холодным тоном произнес следующее:
 
— Абай, при виде золота и ангел собьется с пути. Как у нас в степи повелось со времен предков? Сильный прав, сильный сильному и жить дает Так поступали предки, и нам завещали… Сыбаны это понимают глубоко Их вожаки, Барак-торе, Байгобек и Салпы, перед принятием решения посылают тебе через нас с Оразбаем большой салем И просят, чтобы дочь Керея была отдана Сабатару. А тебе отдадут из самого лучшего табуна племени Туки сорок от борных скакунов. Вот о чем я должен был тебя уведомить!
 
Абаю на мгновенье кошмарно представилось, что уста Жиренше извергают нечистоты. Невольно, с излишней резкостью, он махнул на него рукой, брезгливо сморщившись, как бы взывая: «Прекрати сейчас же!» Но тут же быстро опомнился, взял себя в руки. И уже также спокойно, слегка даже улыбаясь, сказал, обращаясь сразу к обоим, но называя только имя одного из них:
 
-Оу, Оразбай! Ты тоже так считаешь? Вы оба хотите, чтобы я свалил Керей на землю?
 
Как бы ни был проницательным и умным Жиренше, но в тоне и словах Абая он не услышал ничего угрожающего. Наоборот-он вмиг успокоился и почувствовал облегчение на душе. В начале разговора Жиренше испытывал большое напряжение, зная за Абаем его высокое бескорыстие во всем. Но сорок скакунов показались ему убедительным доводом.
 
— Е, и я так считаю, Абай! К чему вилять? Кто больше дает, тот и прав. А берут сейчас все — и ояз берет потихоньку, и все бии хапают и глотают, не подавятся. Думаешь, ты первый и ты последний? Не переживай — мы не в Мекке, а здесь, на съезде в Балкыбеке! — Так говорил Ораз, самоуверенно поглядывая на Абая, посчитав, что они отлично друг друга поняли.
 
— Зачем переживать? — отвечал Абай вполне миролюбиво. — Мне переживать незачем.
 
— Вот и хорошо. Принимай верное решение!
 
-Сыбан! Сыбан прав! По законам предков...-начал было Жиренше.
 
И только в этот миг Абай, неожиданно переменившись в лице, вдруг рявкнул по-отцовски, по-кунанбаевски:
 
-Довольно! Не набрехались еще, собаки?! — и добавил крепкое словцо.
 
Оба джигита были старше него, дружили с ним давно, и раньше он никогда не позволял себе ругать их, разве только в шутку. Но сейчас он уже не смог сдержать себя, кипя возмущением.
 
— И это вас я просил быть моими крыльями, моими верными помощниками! Что, крепились, крепились, наконец не выдержали и тоже решили говно пожевать? Да знал бы я, что вы такое предложите мне, лучше бы Такежана попросил в помощники! Прочь от меня! Вы ради своей утробы готовы принести меня в жертву, выставить на позорище перед всеми тремя жузами, перед всеми казахами? Да лучше бы вы меня убили сразу! И труп мой бросили в пыль дороги, под ноги толпы...
 
Так, с гневом и горечью, обрушил Абай обвинения на головы своих помощников. Они стояли перед ним, словно окаменев.
 
Тут с криком: «Ей, Абай! Сановники приехали! Ждут тебя!» — к нему подошли Такежан и Исхак, оба тучные и громоздкие, в богатых чапа-нах. Абай неспеша направился в сторону невысокого маленького холма, возле которого был назначен судебный сход. Наверху холма уже ждали его два уездных акима, и два встречных истца — Барак-торе и Тойсары. Абай учтиво поздоровался со всеми. Начальство сидело на принесенных стульях, остальные сели на землю.
 
Барак сидел с уверенным видом. Еще в ту первую общую встречу, когда Абай испрашивал у истцов разрешения взять помощниками себе Жиренше и Оразбая, умный Барак-торе сразу же сообразил: к Абаю нельзя соваться со взятками, он сразу же прогонит, и если Сыбан захочет опередить и предложит ему любую взятку, то проиграет суд Поэтому он решил действовать не напрямую, а через Жиренше, про которого уже знал, что тот берет и даже весьма охотно. И сейчас, окончательно положившись на него, Барак ожидал благоприятного для себя исхода и, время от времени, оборачиваясь к Тойсары, посматривал на него свысока и усмешливо. Тот в любом случае не смог бы выставить взяткой сорок отменных скакунов.
 
Абай открыл суд. Дал высказаться обеим сторонам, которые дотошно перечислили все свои претензии и назвали свои обвинения. Обе стороны заканчивали свои выступления предвосхищенными случаю словами: «Препоручаем наше дело Аллаху, а после него-тебе Решай справедливо. Духам наших предков ниспосылаем последнее слово! Бисмилла!»
 
После родовых ходатаев слово перешло к Абаю.
 
Он был бледен. Сидел, держа шапку в руке, кулаком упирался себе в бок. В осанке его несколько грузного тела ощущалось большое внутреннее напряжение, с которым Абай уверенно справлялся силою воли и ясного ума. На его белом широком лбу появилась зернь прозрачного пота. Говорил он мужественным, размеренным твердым голосом, говорил свободно и непринужденно.
 
-Уай, добрые люди! Народ племени Керей и племени Найман! Вы избрали меня в судьи и сказали: «Уладь наш спор, дай нашим народам мир и покой». Вы оказали мне великое доверие И хочу вам сразу сказать: хоть я родом из Тобыкты, но дело буду разбирать не в пользу своего рода. И еще хочу сказать, что вдовий спор и аменгерские тяжбы идут у нас, казахов, с незапямятных времен. Что же это? Или жизнь наша неправильная, или законы наши устарели? Почему наступают новые времена, приходит новая жизнь, а горе наших не-вест-вдов все такое же безысходное? Я открыто говорю об этом, потому что такое горе — в укор не только нашему прошлому, но и будущему народа. Вот и, думая о том, как найти выход из этого, из тяжкого плена прошлого, я и принимал свое решение, разделив дело на два отдельных разговора. Первый разговор — это девица Салиха, невеста-вдова, не желающая после смерти жениха-ровни становиться женой его старого брата. У нас растет молодежь, она в днях своей жизни хочет видеть радость и счастье, можем ли мы желать воспрепятствовать этому? Нет, не сможем, иначе взрастим зло в собственном доме. Свои условия новое время ставит через молодых. Девушка Салиха уже однажды была наказана судьбой — у нее умер жених, оборвалась нить надежды на счастливое будущее в своем очаге с молодым мужем. И нет такого божьего веления и соизволения, чтобы обрекать человека на поражение от смерти дважды! Своим желанием Сабатар накидывает петлю аркана на шею девушки, у которой смерть уже приговорила одну жизнь, нельзя, не по-человечески это — пожелать ей еще одного смертного приговора. Сгореть одной душе два раза — Бог не позволит! И дважды продавать девушку — дело недостойное. Ведь девушка эта предпочитает лучше умереть, чем терпеть такую жизнь, какую ей готовит Сабатар! И вот мое первое решение: девушка Салиха свободна от Сыбан. -Так сказал Абай, сказал твердым, решительным голосом.
 
Затем, через небольшую паузу, продолжил свою судейскую речь:
 
— Но и за Сыбаном нет вины. Смерть человека — не вина племени и не наказание с ее стороны роду невесты. Умершего человека не воскресить. А калым за невесту был выплачен, и калым достойный, честный, и ты, Керей, взял его! И брал не однажды, но дважды! Первый калым не оказался скудным и был стоимостью в пятьдесят верблюдов. Второй калым-за преклонные годы жениха Сатабара-добавился в двадцать пять верблюдов. Керей, ты проявил непристойную жадность, и за это я наказываю тебя возвращением Сыбану обоих калымов и в дополнение к этому — штраф в двадцать пять верблюдов. Итак, Керей по всем законам, божеским и людским, должен отдать в Сыбан возвратный калым и штраф в размере ста верблюдов. Эти расходы должны взять на себя два племени рода Керей — Кожагелды и Шакантай, из последнего племени ведь новый жених девушки Салихи. Вот мое второе судебное решение… А теперь я перехожу к делам барымты и взаимных набегов. Пять дней я и мои люди собирали сведения об этих делах и выяснили следующее. По набегам и по барымте Сыбан у кереев захватил и перегнал к себе двести голов лошадей. У Керея оказалось сто семьдесят лошадей, уведенных от сыбанцев. Все эти лошади должны быть возвращены по взаимному расчету, полностью до последней головы, а если которые из них не досчитаются среди живых, то возместить по пять лошадей за одну отсутствующую. Сородичи, народ мой! Вот мои решения, принятые мной во имя нашей братской любви к обоим родам и ради восстановления мира и согласия между ними.
 
Завершилась речь третейского судьи, и его решение было выслушано в глубоком молчании всего присутствующего народа. Только два уездных акима, полностью уяснившие суть решения через своих толмачей, оживленно переговаривались с довольным видом. Всем ясно было, что начальники согласны с приговорами Абая. Затем они встали и подошли к Абаю, начали с ним разговаривать. Сидящим по двум сторонам от холма людям родов Керей и Найман они как бы давали знать: «Справедливое решение принято. Тяжба закончена».
 
Но ни среди кереев, ни среди сыбанцев, окружавших холмик, не было слышно ни оживленного шума одобрения, ни возгласов возмущения и недовольства, какие обычно звучат на таких сходах: «Добро! Все верно!» — «Нет, неверно! Я не согласен!» — «А я согласен!» Непонятно было, что думают люди Тобыкты, сидевшие чуть поодаль, отдельным полукругом. По их равнодушным лицам и по отчужденному виду читалось: «Посмотрим дальше, что же из всего этого получится?»
 
Жиренше, стоявший рядом с сыбанцами, нагнулся к какому-то громадному костлявому белобородому старику и что-то говорил ему. Вдруг тот резво вскочил на ноги и, с возмущенным видом оглядываясь на Абая, закричал диким воющим голосом:
 
— Кенгирбай! Уа, Кенгирбай! Где же твой аруах? Разве такой приговор ты выносил для своевольной дочери своего рода? Разве такого приговора заслуживает эта падшая девушка? Кенгирбай! Дух твой призываю!
 
Выкрикнув это, зловещий старик стал одиноко удаляться по пустырю. То, что крикнул он, означало, что когда-то великий властитель Кенгирбай при подобной же вдовьей тяжбе предал смерти двух влюбленных, девушку Енлик и джигита Кебека.
 
Народ постепенно расходился от холма, разбредаясь во все стороны. Удивленный выкриком костлявого старика, Абай смотрел ему вслед, стараясь вспомнить, где он встречал его раньше. К Абаю снова подошли Жиренше и Оразбай, и Жиренше сказал:
 
— О другом не будем говорить, но ты, Абай, что-нибудь почувствовал в душе, когда аксакал из Сыбана стал призывать дух твоего предка Кенгирбая? Ты хоть один разок поджал свою задницу или хотя бы поежился? Скажи мне как на духу — тебя, что, совсем не беспокоит, что ты все дальше отходишь от путей своих предков, да еще и других призываешь к этому? Или ты за собой не замечаешь этого?
 
Абай все в том же резком тоне, как и в прошлый разговор, ответил своим товарищам:
 
— Кенгирбая народ прозвал — «Кабаном». Он пил кровь своих сородичей, за взятки судил неправедно и убивал молодых при таком же случае, как этот, с Салихой. Я не сын Кенгирбая-кабана, я сын человеческий, тебе понятно это?
 
После этих слов Жиренше и Оразбай, потрясенные и напуганные столь откровенным святотатством Абая, остались стоять на месте, словно оглушенные ударами дубиной по голове. Абай же пошел от них в сторону. Когда они пришли в себя, то растерянно посмотрели друг другу в глаза, и на лицах двух биев явно читалась растерянность. Жиренше лишь проворчал:
 
— Что-то он стал заноситься не в меру! Е, ладно! Посмотрим!
 
— А чего смотреть? Так же вот кичился когда-то его отец Кунанбай. Забирает гордыня и этого сына. Ладно, пошли, Жиренше!
 
После завершения Бапкыбекского схода Абай с группой молодежи отправился в Байкошкар В этот же час в путь вышли и Жиренше с Оразбаем. Они обогнали группу Абая и маячили впереди на расстоянии полета пули. Абай хотел докричаться их, чтобы они подождали, и поехать вместе с ними, но они, оглянувшись на его крик, не только не остановились, но подстегнули своих коней и убыстрили ход. Вспомнив свои довольно резкие слова, сказанные им недавно, Абай хотел как-то сгладить размолвку, поговорив с ними в спокойной долгой дороге.
 
Ничего кроме этого не имея на душе, Абай пришпорил своего доброго савраску, ушел вперед от своей группы и спорой иноходью стал нагонять двух путников. Однако, когда Абай приблизился к ним, Жиренше и Оразбай, оглянувшись и узнав его, переглянулись между собой и, словно молвив друг другу: «Е, поскакали!» — стали нахлестывать лошадей и помчались вперед, словно наперегонки.
 
— Вот как! Теперь мне все понятно! — крикнул Абай им вслед.
 
Те остановились и, повернув коней назад, глядя на него издали, стали отвечать:
 
— Вот так и будет теперь! -Жиренше.
 
-Хорошо, что тебе понятно! — Оразбай.
 
И оба снова поскакали вперед, унося с собой свою злобу. Абай смотрел им вслед, сидя на своем коне, и в душе у него разлилась горечь. Он понял: тот, кого он считал своим другом, уже больше ему не друг. Между ними началась вражда. Жестокая степная вражда джигитов.
 
Такежан и Майбасар тоже возвращались домой со съезда, окруженные целым отрядом сопровождения. И здесь тоже беспрерывно ругали Абая. От Жиренше они узнали о сорока отборных скакунах, которые предлагались Абаю от Сыбан.
 
-Дурак! Мог бы вернуться домой с почетом и с прибытком! — ругался Такежан. — Ну, такой глупец! Все дедовские законы и обычаи попрал, судил, как судят русские «начандыки»… Так унизить честь наших предков, а?
 
Но такого мнения о судействе Абая держались только посланцы Тобыкты. Ни керей, ни сыбанцы Абая не осуждали. Они приняли его суд и заявили акимам уездов: «С решением согласны. Мы помирились». Жумакан и Барак-тюре от Наймана вместе с Тойсары и Бегешем от Керея составили «мировую» бумагу, пришлепнули печати и вручили начальству. Они восприняли Абая как человека с новыми мыслями, который готов ломать неудобные старые обычаи степи. «В словах его — одно добро. В делах — польза для народа. С этим человеком весь край считаться будет», — сделали вывод примирившиеся стороны.
 
Несмотря на то, что Абай вернул вдову-невесту назад в Керей, один из самых первых людей Сыбана Жумакан не отнесся к Абаю с враждебностью, а наоборот, захотел с ним сблизиться. Отец Жумакана, Кисык, в прошлом имел много общих дел с Кунанбаем, и вот сейчас, после съезда, старый Кисык вдруг отправил сына в среду Тобыкты с таким наказом:
 
— Во-первых, наведайся к Кунанбаю и передай от меня салем. Затем у меня к нему давняя просьба… Мы никогда не были врагами, и пусть нашу дружбу теперь разорвет только смерть. Пусть Кунанбай исполнит мою просьбу — в пору нашей старости, перед уходом нашим из этого мира. Стоя уже на пороге в мир иной, я печалюсь одним, что оставляем мы после себя только дружбу, но не родство. Желаю стать его сватом — иметь во всех веках наших общих потомков. Пусть возьмет у меня невесту, или пусть даст мне невесту!
 
Кунанбай ответил: « Выходит, Кисы к опередил меня, в его устах раньше моего прозвучали слова о сватовстве! У меня подрос внук, он сейчас под моим крылом, у моего очага. Это Акылбай. Слышно, что у Кисыка есть юная внучка, якобы дочь Жумакана. Пусть отдаст свое дитя за моего ребенка!»
 
И, посетив Кунанбая, пробыв два дня в ауле Нурганым, Жумакан возвратился домой, весьма довольный результатами поездки. Вместе с ним Кунанбай отправил большой состав своих людей, во главе с Изгутты и Жакипом, его братьями, что подчеркнуло особую важность сватовства, призванного навсегда закрепить узами родства Кисыка, Кунанбая и их потомство.
 
3
 
 
 
Просторный тарантас с откинутым верхом, запряженный тройкой, ехал по дороге, ведущей от зимовья Акшокы к Семипалатинску. На козлах сидел Баймагамбет, погонявший лошадей, не снижая их бега с широкой стремительной рыси — пока еще стояла утренняя прохлада. В повозке, обшитой изнутри красным сафьяном, ехали Абай и трое его детей: Абиш, Магаш и Гульбадан.
 
Старший мальчик, Абиш, широколобый, с тонкими длинными бровями вразлет, обычно бледный, сейчас разрумянился от быстрой езды, от дорожного возбуждения -и не отставал от отца со своими вопросами:
 
— А где мы будем жить в городе, аке? Все трое в одном доме? У казахов или у русских? Или я буду жить отдельно, а они двое тоже отдельно?
 
— Еще чего! Это я буду жить отдельно от вас, одна в русском доме! Там будет такая же девочка, как я! — перебила брата Гульбадан, самая бойкая и смелая из детей.
 
Сдвинув в сторону братика Магаша, она улеглась головой на колено отца и разговаривала, глядя на него снизу вверх. Абаю нравился решительный, жизнерадостный нрав маленькой дочери, которая впервые расставалась с матерью и при этом осталась вполне спокойной. Щекоча шалунью за ушком, отец ласково сказал:
 
— Ах, ты моя беззаботная, золотая моя! Ты смелее своих братьев, поэтому будешь жить отдельно. Отдам тебя в дом образованной русской женщины, будет она матерью тебе, а ты ее слушайся! Всех вас хорошо устрою. Буду часто бывать в городе, навещать вас. А вначале и жить с вами буду. Я хочу только одного, чтобы вы учились.
 
Он обеими руками обнял детей, прижал к себе. Магаш, младшенький, сидевший на колене у отца до сих пор молча, грустный и задумчивый, улыбнулся наконец. Он больше брата и сестры переживал разлуку с домом, с родными. Желая рассеять его грусть, Абай поцеловал его в макушку и попросил:
 
-А ну-ка, Магаш, спой нам! Запевай, Магаштай!
 
Малыш был очень доволен, что отец обратился с такой просьбой именно к нему. Он широко улыбнулся, открывая жемчужный ряд мелких зубов.
 
-А какую песню, отец? — обрадованным голосом вопросил мальчик. — Только я начинать не буду, начни первым ты, а то я перепутаю слова.
 
Сестра Гульбадан догадалась, что отец хочет развеселить малыша, и сама стала шутить над ним:
 
— Вот ты какой, Магаш! Тебе говорят «спой», а ты пятишься, как жеребенок, который от дома боится отойти!
 
Все рассмеялись, рассмеялся Баймагамбет на козлах, и сам Магаш, уткнувшись головой в кожу сиденья, звонко рассмеялся. Абиш вступился за него:
 
-Ты не знаешь! Если жеребенок пятится, это он не боится, а просто хочет играть! — выкрикнул он. — А ты ничего не знаешь, потому что никогда даже не садилась на жеребенка!
 
— Е! Она на овечке ездить не умеет, не то, что на жеребенке! -поднял голову Магаш.-Амой саврасый жеребенок весной пять раз был первым на байге! Вот тебе! — И совсем повеселев, Магаш попросил отца: — Начинайте песню, аке!
 
Абай запел веселую «Козыкош», дети подхватили.
 
За дня два пути он то пел, то развлекал детишек рассказами. Или просил Абиша и Гульбадан, старших, самих рассказывать запомнившиеся им сказки и рассказы. Если на однообразном пути их тянуло ко сну, то запевали все вместе, — даже возница Баймагамбет пел с ними. И таким образом, без особенных трудностей и тягот они доехали до города.
 
Гульбадан и Магаша, по совету Михайлова, Абай отдал в городское училище Они учились раздельно, но жить их поселили вместе — в семье русских, которую нашел для них тот же Михайлов По поводу Абиша он рекомендовал другое У мальчика были неплохие знания в мусульманской грамоте, а занимаясь в ауле с приезжим толмачом, он научился неплохо говорить по-русски Ему можно было бы поступать в школу, но по возрасту Абиш был уже переростком для начальных классов, и его отделили от двух других детей и поселили в семью образованных людей, которые могли следить за общим воспитанием мальчика и, в постоянном домашнем общении, совершенствовать его в русской речи В школу Абиша пока не отдали, а приставили к нему хорошего домашнего учителя
 
С первых же дней Михайлов принял самое близкое участие в обустройстве и учебе детей, в необычных для них городских условиях Он дал Абаю совет
 
— Ваш старшенький, на мой взгляд, способен учиться серьезно, Ибрагим Кунанбаевич Не огорчайтесь, что он немного перерос Пожалуй, это даже лучше, что он приехал сюда, получив знания на родном языке У него уже есть навык к учению, что поможет при переходе на другой язык Советую вам за эту зиму хорошенько приготовить Абдрахмана в языке, а на следующий год определить в школу, но только не здесь, а в Тюмени Там школы значительно лучше, чем в Семипалатинске И там у меня есть хорошие знакомые, у которых мальчику можно жить Лето он пусть проводит в степи, а зимой живет в городе и получает русское воспитание Если все будет хорошо, и здоровье позволит, будем надеяться — в будущем определим его в Питер, в университет!
 
Абай с благодарностью принимал все предложения Михайлова, видя в нем самого лучшего друга и советчика в отношении его самого и детей Никто в родном ауле Абая не проявил столько заботы и вниманиям их будущему образованию
 
Однажды они беседовали в знакомом просторном кабинете Михайлова Уже начинало темнеть Из внутренних комнат к ним вышла молодая темноволосая женщина, неся в руках зажженную настольную лампу Миловидное лицо ее предстало в свете золотистого пламени лампы Черные глаза ее мягко взглянули на Абая Он впервые видел эту женщину в доме Евгения Петровича, — обычно у него хозяйничала старуха Домна, кроткая, ворчливая наемная прислуга Женщина скромно, негромко поздоровалась с гостем, Михайлов забрал из ее рук лампу и, ласково поблагодарив, поставил на стол Затем подвел женщину, бережно ведя ее под руку, к Абаю и молвил с мягкой, какою-то новой улыбкой на лице
 
-Лизанька, познакомьтесь, это мой друг Ибрагим Кунанбаевич!
 
Заметив на лице Абая растерянность, Михайлов спохватился и, уже обращаясь к нему, сказал
 
-Знакомьтесь Ибрагим Кунанбаевич, это моя жена, Елизавета Алексеевна
 
Абай несколько смутился и от неожиданности, и с того, что не знал, как надлежит вести себя при подобных обстоятельствах, что говорить по-русски при поздравлениях с супружеством
 
— Я не знал об этом, Евгений Петрович Вы скрывали? Будьте счастливы, я вам желаю — нашелся что сказать Абай, смущенно кланяясь
 
Она вовсе не была похожа на петербургских или московских женщин которые изредка появлялись здесь, в городе, и которых Абай встречал в домах начальства или у адвоката Андреева Елизавета Алексеевна была похожа на обычную городскую жительницу Семипалатинска, не из высокой среды Во всех ее повадках, в выражении миловидного лица сказывались скромность и тишина натуры Она побыла в комнате всего несколько минут и бесшумно вышла, не прощаясь Михайлов тут же рассказал Абаю недлинную историю своей женитьбы
 
— Я ведь женился совсем недавно Женился без всяких высоких, сложных материй, знаете ли Она — девушка из скромной семьи, не получила ни хорошего образования, ни аристократического воспитания Вот вы стремитесь дать своему Абдрахману надлежащее образование, а я буду образовывать свою Лизаньку Воспитать ее чувства, выучить и сделать своим равным другом-отныне мой долг перед нею, Ибрагим
 
О таком большом событии в своей жизни, как женитьба, Михайлов рассказывал со смущенным видом, словно испытывая неловкость Абай не стал у него расспрашивать подробности, и Михайлов тотчас оставил эту тему и перешел на рассказ о том, как его восстановили на должности в областную канцелярию
 
В этот вечер перейдя по мосту на другой берег Иртыша, Абай пришел в дом Тыныбека, где давно не бывал, и заночевал там Сестра Макиш стала упрекать его, что он, живя в городе совсем не бывает у нее А ведь когда-то не мог обойтись без того, чтобы не заскочить хотя бы на немного, в особенности в том году, когда здесь находилась девушка Салтанат… Услышав это имя, Абай особенно уважительным тоном вопросил у сестры, где она и как поживает.
 
Задумчиво растягивая слова, он произнес:
 
— Сал-та-нат… Сал-та-нат- какая чудесная была девушка… Одна из самых достойных среди казахских девушек. Не так ли, Макиш?
 
Вскинув погруженные в задумчивость глаза, он спрашивал:
 
— Макиш, как нынче она? Где? Как сложилась ее жизнь? Что ты знаешь о ней?
 
Макиш рассказала о Салтанат нечто новое, глубоко взволновавшее Абая
 
Она вышла замуж за того джигита, с кем была помолвлена. Обычная жизнь степной замужней женщины захватила ее в свой полон. Многие годы она не появлялась в городе у Макиш, и только прошлым летом приезжала к ней в гости. С нею были ее дети, мальчик и девочка. Обрадованная Макиш повезла ее однажды на Полковничий остров, взяв с собой в лодку сабу с кумысом и барашка на убой. Пока работник варил мясо на костре, подруги прогулялись по острову, взяв с собой сынишку Салтанат. И в зарослях зеленого тугая две женщины поведали друг дружке все, что накопилось у них в душе.
 
И тут Макиш рассказала брату такое, чего Абай не мог бы даже и предположить в своих самых сокровенных воспоминаниях о чудесной Салтанат. Макиш в последние годы собрала и выучила наизусть почти все стихотворения и песни Абая, и вот, во время встречи подруг, она прочитала стихи и спела эти песни — для одной Салтанат. Та слушала, храня молчание, выслушала всё. Потом подозвала к себе сынишку, прижала его к себе и сказала подруге:
 
-Жизнь отнесла меня далеко от всех моих юных мечтаний. Видимо, они у меня были несбыточными. Но мои встречи с Абаем остались в памяти, как этот остров. Как зачарованный, тенистый, украшенный цветами остров моей молодости. Дней наших встреч было немного, но то были счастливые дни, Макиш. Теперь я принадлежу другому человеку, а мне в этой жизни ничего не принадлежит. Одна радость только, что я снова встретилась с тобой, подружка моя милая, и услышала от тебя песни Абая! Словно услышала голос прежней любви! И вот я перед тобой приношу обет. Больше я не стану хоронить в себе свои чувства к твоему брату. Вот, мой мальчик перед тобою — я считаю своим материнским долгом воспитать своих детей в чувствах любви, уважения и великого почитания эфенди Абая. Это, может быть, станет знаком моего преклонения перед ним!
 
Глубокое, сильное волнение охватило Абая. Сестра его Макиш, и Салтанат из далекой юности… он был искренне, душевно благодарен им за их отношение к его стихам.
 
-Да, это ее слова… Только Салтанат могла так сказать! И она не только свой обет перед моим творчеством высказала — она еще и мой долг творца определила! Мои песни и стихи, и все сочинения должны дать пищу духовную и были любимыми для будущих поколений, для таких, как ее дети! О, Салтанат! Она как бы говорит мне: «Для меня, живущей за семью холмами от тебя, достаточно и того, чтобы доходили до меня мелодии твоих песен!» Я хорошо понял, я услышал тебя, мой друг из несбывшейся мечты! — Так говорил Абай, взволнованный рассказом своей сестры.
 
И это были его собственные сокровенные слова — ответ для далекой Салтанат. Он замолчал. Душа его погрузилась в мир образов и звуков, в мерные звуки набегающих стихотворных строк...
 
Всю осень и первую половину зимы Абай оставался в Семипалатинске. Устроив детей на учебу, он никак не решался покинуть их одних. Обычно будни свои он проводил в Гоголевской библиотеке. Его занятия там все больше походили на работу ученого, исследователя, круг его чтения стал обширным. По вечерам, вернувшись на квартиру и оставшись с Баймагамбетом, он расказывал ему о прочитанных книгах, пересказывал романы. И запасы для устных исполнений народного рассказчика заметно пополнялись.
 
К концу недели по субботам Баймагамбет закладывал легкие санки и ехал за детьми. Из одного дома он привозил Гульбадан и Магаша, из другого-Абиша. Они проводили с отцом два дня и две ночи, все вместе играли, веселились, отдыхали. Вечера с пребыванием детей дома Абай старался не занимать никакими встречами с земляками из степи. Он рассказывал детям сказки, разные истории, а то и Баймагамбета просил раскрутить какую-нибудь повестушку проще. Затевалось пение хором родных мелодичных песен. И дни отдыха с детьми превращались для них в веселый, радостный праздник.
 
Через неделю — десять дней Абай ходил на квартиру, где стоял Абиш. Во время этих визитов Абай подолгу беседовал с «хозяйкой» Абиша, седовласой, весьма воспитанной, приветливой Анной Николаевной. В другие дни отец навещал дом Екатерины Петровны, матери четверых детей — двух мальчиков и двух девочек, вполне подходящих возрасту Гульбадан и Магаша. Она была вдовой офицера, жила, давая уроки и держа пансионат для детишек. Абай не раз посылал ей, помимо условленной платы, мешки с мукой и туши забитых баранов.
 
Помимо своих собственных детей, Абай устроил на учебу нескольких казахских детей-сирот. Надоумился сделать это после одного разговора с Михайловым, который сообщил ему, что два года назад пришел приказ из Омского «корпуса» — найти в каждой волости по одному ребенку для учебы в городских школах. Однако ни один из родителей посылать ребенка на ученье на пожелал, а нашлись и такие, которые соглашались отдать свое чадо только за приличный выкуп. Михайлов с растерянной улыбкой сообщил Абаю, что и во всем Семипалатинске не нашлось казаха, который захотел бы отправить ребенка в русскую школу.
 
Абай сам взялся за дело: написал некоторым тобыктинцам, на которых имел влияние, и добился того, чтобы один из малолетних жатаков, Анияр из Чингизской волости, был устроен в интернат. От Молда-бая был прислан в школу из Шаганской волости сирота-киргиз Омар-бек. Такежан прислал, после письма Абая, из Кызыладырской волости еще одного сироту, Курманбая. Кроме этих, были устроены еще сироты-жатаки из Ералы, из племени Мамай, мальчики Хасен и Сад-вокас — их определили в мусульманское медресе.
 
Недавно Абаю стало известно, что скот, вырванный им через глотку у его алчных братьев, все же, не весь целиком, достался жатакам. Правда, до Ералы все тридцать голов были доставлены без потерь, но в эту же зиму десять из них были выкрадены неизвестными, неуловимыми ворами. И, устраивая на учебу детей-сирот жатаков, удрученный Абай думал: «Пусть жатакам хоть достанется то, чего нельзя будет у них ни отнять, ни своровать — образование».
 
И вот пришла вторая половина зимы, Абаю надо было возвращаться в аул. В субботу он послал Баймагамбета по городу с поручением: собрать всех казахских детей-сирот, определенных на учебу на казенный кошт. Привезенные к нему на квартиру, они были напоены чаем, потом затеялись игры, зазвенели песни, распеваемые детскими голосами. Абай загадывал им загадки, Баймагамбет потчевал смешными сказками и прибаутками. Перед ужином, когда ребятишки устали и угомонились, Абай подозвал к себе и своих детей, и мальчиков-гостей. «Послушайте меня, дети!» — воскликнул он. Взял со стола листок исписанной бумаги и стал громко, внятно читать мальчикам, столпившимся вокруг него.
 
Маленьким мальчиком я и не ведал,
Что тот, кто не учится, тот и невежда!
Вы же не будете, дети, невеждами -
С новыми знаньями, с новой надеждою.
Учитесь, дети, и мой вам завет -
Несите народу ум, знание, свет!
 
Он еще раз повторил эти строки и потом сказал прощальные слова:
 
— Дети мои, маленькие мои! Мы, ваши отцы и старшие братья, похожи на пожухлую траву, которая высохла, так и не успев вырасти. В свое время мы не получили знаний науки, и теперь бестолку горюем об этом! Наука — несбывшаяся наша мечта! Вам я желаю того, о чем я вам сейчас прочитал. Учитесь, дети мои, и несите своему народу свет знания! Ваша родная степь, люди вашего племени ждут помощи от вас! Учитесь, чтобы стать настоящими азаматами! Думая о вас, акын по имени Кокпай написал стихи, которые я вам прочитал, маленькие мои!
 
Абай смолк и задумался. «Если я смогу взрастить из этих детишек поросль нового поколения, получившего знания, разве не станут они мне подмогой, опорой в деле моем, крыльями моими и надеждой? А дело мое, весь труд мой — заронить в моих темных кочевниках искру подлинного знания! Настало и для нас время просвещения!»
 
В эту зиму, наряду с мощным и плодотворным усвоением прочитанных книг, Абай брал иногда в руку перо, клал перед собой лист бумаги и писал стихи. Он написал немало песен-стихов, исходивших из сокровенных глубин великого сердца. Но, будучи неуверенным в себе и, словно сомневаясь, достоин ли он звания и судьбы подлинного акына, Абай сочинял песни и стихи, скрываясь за именем акына «Кокпая».
 
 
<< К содержанию                                                                                Следующая страница >>