И вот здесь-то, в промежутках между самыми кровавыми примерами людского взаимоистребления, мы погружаемся то в интеллектуально-дерзкую и глубокую, то печальную — прекрасную стихию лирики Накипова, дневниково и житейски приземленную, удивительно сокровенную и пронзительную по своей художественной сути. Сама по себе она обращена, даже в своем гневе и печали, к друзьям и близким, а через них ко всем, кто не разучился еще читать стихи. Да читают и да слышат исповедь души тоскующей от общей боли мира!

 

 

Что больше всего трогает в этой гражданской поэтической исповеди?

 

Больше всего — добровольное, быть может, космополитическое стремление принести свои «этнические черты» в жертву и в залог свободы и любви, чтобы «построить мост из расового рабства к свободе гражданина всей Земли. Пусть это только дым добротно добрых слов с оттенком окровавленной зари, но это мост по имени — Любовь...».

 

Поразительна лирическая рефлективность его души, обнимающей весь мир и почти все несчастное человечество от Америки до родного Казахстана. Души, аппелирующей ко всем идолам и богам мировой истории вплоть до великого Тенгри. Душа эта, взывающая к добру и согласию, к истинному близнечеству, в котором всегда отражается твое другое «я»,— умна и чужда обычных самообольщений-упований, так сказать, на конечное торжество и т.д… Очень это ответственная и очень опасная позиция поэта, которую выбирает и отстаивает в своей поэме Дюсенбек Накипов — «быть посреди, когда раздвоен мир», т.е. «не выбрать меч и месть». Он прав: «тебя и те, и те убить имеют право» за то, что до сих пор не выбрал символ веры, безвольный наблюдатель, антихрист и капір».

 

«Ненасилие!» — вот его вопль и призыв, заклинание и вера, и, может быть, еретичество в свете последних террофактов. Во имя ненасилия Дюсенбек обращается ко всем богам и пророкам от Тенгри до Мухаммеда, заклиная каждого: «Мы — близнецы. Не мсти». Иначе война, и, может быть, рке война. Альтернатива только одна — «самый трудный на земле полилог: Человек, Человечество, Вечность и Бог!»

 

А у поэта, как всегда, один выход: не утешать и не утешаться, а всякий раз признавать извечное, всегда безысходно-мистическое совпадение: когда болен мир, то вместе с ним, пусть вдали от огня и крови войны, стенает и страждет душа поэта.

 

Впрочем, есть еще вера в хорошие приметы… Да помогут они близнецам остановить безумие самоубийства!..

 

 

 

 

1.Самоочевидным можно считать факт возросшей творческой активности и самобытности казахстанского художественного билингвизма в «критическое десятилетие». Количественные показатели (при всей их впечатляемости) теперь уступают место качественным. Это выход за рамки собственно художественной литературы — в области публицистики, литературной критики, истории и философии. Это расширение интереса к этно-кулътурной сфере (мифо — и лингвопоэтика), стимулированное не только известными работами Олжаса, но и в особенности началом эпохи независимости. Центральной стала идея национальной самоидентификации казахов и других национальностей, скажем, немцев и даже русских, прежде всего «застрявших» в Казахстане, несмотря на сильную тягу к исторической родине и потерю статуса «старшего брата». Возрос интерес к переводу и исследованию казахского героического эпоса («Кыз Жибек») и «возвращенной» литературы /Шакарим, Магжан, Байтурсунов, Букейханов...).

 

2. Казахские писатели-билингвы, вопреки некоторым колебаниям, обидам, идеологическому давлению, выстояли, не изменили своему главному творческому призванию «представлять мировую культуру в своей и свою — в мировой» (О. Сулейменов). Маргиналъностъ стала их осознанной творческой судьбой, долгом и совестью. Причем национальная идентичность приобрела у них характер космополитического кочевничества, а «двойное культурное гражданство» стало символически ассоциироваться, возможно, с идеей универсального природно-духовного близ-нечества (Д.Накипов). В связи с этим наблюдается и движение к полному, двустороннему двуязычию: на казахском языке уже выпустили свои сборники Б. Каирбеков, Б. Канапьянов, пишет теперь и на казахском А. Кодар, заявивший в недавнем интервью: «Я билингв в полном смысле этого слова». Достаточно часто как публицист выступает на казахском языке и Г. Бельгер. Как видно, в социальный заказ новой эпохи теперь входит и это «встречное движение» Да пойдет оно на благо общереспубликанского распространения государственного языка!

 

3. Добрым знаком социальной востребованности наших билингвов можно, например, считать появление журнала А. Кодара «Тамыр» («Корень»), главной идеей которого стало понимание того, что «настоящее здесь-бытие неотделимо от бытия-в-мире». Это остросовременный, философски плюралистический печатный орган, которого у нас в Казахстане еще не было. О нем, как и о его, разнообразно талантливом редакторе, конечно, нужно говорить отдельно и особо. Можно только радоваться отваге, с какой А. Кодар говорит, например, о приоритетных идеях современного национального самосознания. Они — «в преодолении комплекса национальной неполноценности и национальной исключительности в казахской прессе, — подчеркивает он, — меня зачастую упрекают в космополитизме, но если бы я довольствовался отечественным меню, я бы умер с голода» («Книголюб», 16-31 марта 2003).

 

Вопреки известной восточной мудрости, наверно, это особое, так сказать, историческое везение для художника — жить и творить в эпоху перемен.