Название книги Шуги Нурпеисовой — «Пробуждение волны» 1998) можно воспринимать как итоговый образ-символ: волна духовного возрождения налицо. Сама же книга — одно из непосредственных явлений этой волны. А как же иначе? Не только начало нового Казахстана, но и конец уже старого катастрофного XX века пробуждают эту волну — волну надежды и радости: «Обнимитесь, миллионы!»

 

Если в периодике 80-90 гг. многие статьи этого автора воспринимались как пионерски бесстрашные — так сильно звучала в них абаевская взыскательная и возвышенная любовь к своим соотечественникам, то теперь, собранные под одной обложкой и прочитанные в контексте других авторов, они свидетельствуют о том, что голос Шуги, ее мысли и отвага — это наиболее яркое доказательство новых и, главное, многочисленных усилий казахстанской культурной элиты наметить пути в наше общее будущее.

 

Парадоксально-остроумной рецензией на эту книгу является открывающее ее предисловие Л. Аннинского. Книга — действительно «большой джихад» Шуги, призыв к «огненному очищению собственной души». И хотя Шуга считает себя больше литератором, чем публицистом, книга ее, как программа или манифест казахского национально-культурного самоопределения, — это, прежде всего, сплав философии, публицистики, культурологии, отчасти даже политики.

 

Начинает Шуга с литературно-критических, вполне профессиональных статей и рецензий, но в подвижническом своем нетерпении и патриотизме тут же забывает о них, устремляется к проповеди немедленного и кардинального нравственного совершенствования, духовного преображения и оздоровления на путях возрождения национальных традиций, вечного авторитета Ислама, духовной элитарности и других общечеловеческих ценностей. Это экстатическая, местами запальчиво противоречивая книга. Конечно, легче указать на язвы нашей современности, на неправильность и неправедность нашего бытия, искаженность духа и целей нашего пути, нежели предложить конкретные меры и рецепты «выздоровления». И Аннинский прав, заключая сво предисловие тактичным предупреждением против соблазна «малого джихада» (борьбы с неверными).

 

Но Шугу прежде всего интересует религиозная основа духовного бытия. Божеское или человеческое дает правильные ориентиры нашего движения и нашей подлинной свободы? Вот как ставится вопрос, и здесь Шуга принципиально совпадает (невольная, но естественная перекличка!) с конструктивной идеей Вл. Берденникова о том, что только религиозный, абсолютный идеал — Бог — открывает нам реальные и одновременно конкретные пути нашею духовного, социального и даже экономико-политического «выздоровления». Шуга утверждает в смысле идеала, по-моему, то же самое, когда пишет: «Человек — это зеркало, в которое глядится Бог». Вот точка отсчета, которая помогает, по ее же собственным словам, «скорей растить людей духа», чтобы «национальное стало действительно синонимом общечеловеческого». Но когда Шуга опускается с горних высот на почву реальности, конкретных фактов, она впадает порой в некое странное ослепление. Нет, она не навязывает практических советов самовоспитания, как И. Зарипова. «Терпимость, польза изящного и смешного» — это все же нечто умозрительное. Быть может, конкретнее звучат ее призывы соблюдать пост и намаз как «религиозную гимнастику для души (соулбилдинг), ее инвективы против женщин, «задраенных платками» — ритуал не должен быть «омертвелой догмой». Ссылаясь на Э. Фромма и, конечно, на главного своего учителя Р. Генона, она проповедует любовь как один из важных стимулов национального возрождения. «Так бояться общения с чужой культурой можно, если уж вовсе не доверять жизнеспособности собственной». Однако примеры такой «любви», духовного межнационального взаимопонимания в ее книге как бы забыты: на всю книгу — один Г. Бельгер («Разве не больше он казах, чем многие из нас, казахов по происхождению?»). Сказано весьма самокритично по отношению к казахам, вероятно, эта «строгость» позволяет Шуге сказать и по адресу казахстанского русского интеллигента, что он «обречен на неполноценную, вычитанную, схоластическую духовность, на творчество в пробирке». И более того, «… сегодня в Казахстане именно казаху ближе и доступнее идеи и пафос русской культуры, чем русскому». На этот парадокс отвечает своей вариацией А. Аннинский: «Парадокс, но русским в Казахстане идеи и пафос русской культуры еще более ЧУЖДЫ И НЕДОСТУПНЫ, чем казахам, поддавшимся этой общей порче». Восстановил, так сказать, справедливость. Ну, с Аннинского, конечно, спрос меньше — он только изредка наезжает читать лекции в Кустанайском университете, хотя в связи с Бельгером он справедливо утверждает, что «было СОВМЕЩЕНИЕ культурных корней, благотворное для обогащения духа» (выделено нами — В.Б.). Было и будет, и не Аннинскому все же судить о роли и сути русской интеллигенции, по его словам, «застрявшей (?!) в Казахстане», «главном носителе амебного псевдосуществования»...

 

Если Шута в своей опрометчивости и соблазне отрицания, надо понимать, советской интеллигенции достаточно строго спрашивает с нынешних казахстанских русских, то Аннинский попросту оскорбляет своих соотечественников, а заодно и казахов. В итоге и та, и другой вычеркивают из духовной истории Казахстана имена русской творческой элиты, немало поработавшей на обе национальные культуры и продолжающей эту работу, несмотря на значительный эмиграционный отток. Назовем для общего сведения и контроля имена, которые, будем надеяться, надолго останутся в истории и независимого и демократического Казахстана: И. Шухов, М. Зверев, Ю.Домбровский, М. Си-машко, Н. Раевский, А. Жовтис, П. Косенко, Н. Ровенский… Некоторые казахские имена, правда, Шуга упоминает только в своих литературнокритических эссе, но как мало — Т. Ахтанов и А. Кекильбаев! Казахстанскому читателю, конечно, нетрудно будет назвать десяток-другой казахских писателей, ученых и общественных деятелей советского и постсоветского периода, к которым, конечно, словосочетание «карликовый интеллигент» никакого отношения не имеет. Так что «анафема», прозвучавшая по адресу казахстанской интеллигенции, — это скорее всего риторическая гипербола негодования. При всей ее заразительности и благородном пафосе в книге все-таки больше участия и тревоги, которые настойчиво напоминают всем казахстанцам, что им, конечно, по пути с Шугой Нурпеисовой.