КРУИЗ НА ТРАКТОРЕ
Была первая мирная осень на западных землях освобожденной Польши. Теплый и ласковый ветер слегка трепал Боевое знамя перёд строем полка и мягкие кудри, выбивавшиеся из-под козырька конфедератки у поручика Петра Гаврилина. Также тепло и радостно было у него на душе. Только что прозвучали на польском языке последние слова приказа главнокомандующего Войска Польского, которые в переводе на его родной, русский язык означали: «Боевому соратнику, лейтенанту Гаврилину Петру, Павловичу. Искренне благодарю Вас за Вашу честную и самоотверженную службу в Войске Польском. Вы выполнили свой долг и возвращаетесь на свою Родину в Советский Союз. От души желаем Вам больших успехов в новой работе. Демократическая Польша никогда не забудет того неоценимого вклада, который внесли Вы, советские воины, в дело освобождения и возрождения Польской Республики... Счастливого пути Вам, наш боевой соратник».
До построения поручик мысленно был уж на пути к крыльцу родного дома в Оренбуржье. Но после таких слов невольно наплыли воспоминания. Ведь так много пройдено фронтовых путей-дорог ва шесть лет вынужденной отлучки из дому, чего только не встречалось и не виделось на этом пути.
Из всех многочисленных событий—а на фронте это прежде всего бои, стычки, сражения — ему почему-то наиболее ярко представилось два: одно — где-то в начале войны, второе — в конце ее.
...В тысяча девятьсот сорок первом году кончался срок службы водителя трактора С-65 пятьсот второго гаубичноного полка Петра Гаврилина.
Среди солдатских забот и дум все чаще вспоминалась гражданская профессия, душа и руки соскучились по ранее привычному труду.
Однако начавшееся на рассвете 22 июня военное лихолетье по-своему распорядилось его судьбой, устроило ему и миллионам его сверстников суровую проверку прочности характера, терпения и выносливости.
Сама жизнь в упор и без скидок спросила: «А ну, сыны рабочие, сыны крестьянские, комсомольцы тридцатых годов, покажите на что вы способны и чего стоите?»
Война застала его в Карелии и бросила на острие Кандалакшского направления, где против трех необстрелянных советских дивизий наступали пять отборных фашистских с целью отрезать Кольский полуостров с его единственным незамерзающим портом Мурманском через который шла связь с нашими союзниками.
Был сентябрь сорок первого года. Дни становились короче, а ночи длиннее. Стояли густые туманы, пошли дожди вперемежку со снегом. Дороги — сплошное месиво из грязи и гальки. Наши солдаты закопались в землю. Всюду сырость, вода: в окопах, в сапогах; дождь каплет за воротник шинели. Все хуже становилось продовольственное снабжение.
Бойцы читали в газетах, слушали по радио тревожные сводки Совинформбюро об отступлении Красной Армии на разных фронтах, захвате врагом все новых городов и сел. Кованый немецкий сапог, гусеницы фашистских танков уж топтали земли Украины, Белоруссии и Центральной России, рвались к самому сердцу — к Москве.
Тяжело, муторно было на душе у сержанта Гаврилина и его однополчан. Каждый думал про себя: «Неужели немцы возьмут Москву? А мы что же, пустим гадов к Мурманску?»
И такая поднималась злость, что каждый говорил сам себе: «Нет! Умрем, но не пустим!»
А немец все прет, ему нужно перерезать Карельский перешеек, ему нужен порт Мурманск. Бои идут днем и ночью. Враг бросает в бой новые резервы, авиацию, артил-лерию.
Батареи пятьсот второго гаубичного полка потеряли половину личного состава и столько же орудий.
Казалось, нет больше сил выдержать, все было на пределе и хотелось до боли в стиснутых зубах, чтобы этот рывок врага был последним.
Надо выстоять, выдержать, а там — затишье и невесть откуда прибывшая подмога. Но так только казалось, вернее мечталось и не хотелось думать, что впереди еще более жестокие бои, испытания.
...В ближайший погожий день долго над позициями полка и дивизии висела «рама»— немецкий двухфюзеляжный самолет — разведчик. Затем началась немецкая артподготовка, перешедшая в артиллерийскую дуэль. Вражеские автоматчики стали просачиваться через боевые порядки полка. Вторая батарея была ближе всех к немцам и оказалась под угрозой окружения.
В середине боя комбат — два доложил на КП полка! «Держимся, но беда, сменить позицию не можем, тракторы выведены из строя». Командир полка подполковник Уха-нов приказал комбату — восемь направить на вторую лучшего бойца-тракториста, чтобы вывезти орудия, спасти батарею. Выполнение задания пало на сержанта Гаврилина и его напарника Герасимова Ивана.
Недолги были сборы: сунули под сидение ящик патронов да десяток гранат на случай, если придется отбиваться, и поехали.
Проселочная дорога узкой лентой, петляя и извиваясь меж низких сопок, уползала за неровный горизонт. По ней и по ближайшим тылам полка немецкая артиллерия вела непрерывно обстрел, и через эту обстреливаемую зону надо было прорваться на тихоходном тракторе, спасти орудия.
Но приказ есть приказ и трактору на диво окопавшейся пехоте, словно огромный жук упорно полз через огненную полосу, не останавливаясь ни на минуту, пока не скрылся за пригорком.
Трактористы вздохнули, расслабились. А тут словно из-под земли вырос перед ними командир третьей батареи.
— Стой!—приказал он глухим, охрипшим голосом. Остановились, вылезли. Он мог и приказать, но всего лишь тихо, по-будничному попросил: «Братцы! Вытащите наши орудия хотя бы на дорогу, а по дороге — и на руках укатим».
Гаврилин кинул взглядом вокруг. Третья батарея стояла внизу на ровном месте и вела огонь. Рассредоточенные под косогором тракторы батареи были разбиты.
«Пропадет батарея, бросать нельзя!»—решили трактористы и в течение получаса вытаскивали орудия на дорогу. Уставшие и оглохшие батарейцы помогали как могли. Когда вытащили все оружия, комбат — три от души поблагодарил за помощь. «Братцы, никогда не забуду вашей помощи!» Но погиб комбат — три в том же бою.
Бойцы-трактористы продолжили поиск второй батареи.
Короток осенний день, незаметно поркрадывались сумерки. Надо спешить. Навстречу стали попадаться мелкие группы отходивших бойцов. Словно боясь не успеть до темноты, немец усилил артобстрел. Кругом море огня. Кажется, все кругом: небо, воздух, земля — горят и стонут. Гарь и дым. Поехали дальше. Здесь вроде тише стало. Сидевшие в окопчике солдаты, на вопрос Гаврилина, махнули в сторону холма — за ним, мол, батарея.
Через несколько минут Гаврилин слез с трактора у ближнего орудия, доложил о прибытии и добавил, что приказано немедля увозить орудия. «Подожди, герой,— устало ответил политрук Новоселов,—приказано еще один бей дать немцам, а потом и менять позицию».
Уже в густых сумерках, когда и ближний горизонт слился с землей в одну черную полосу и едва различались кусты в сотне шагов, сцепив два орудия стальным тросом, выехали на дорогу. С потушенными фарами ее приходилось скорее угадывать, чем видеть.
По обочине дороги бежали бойцы батареи, в кабина трактора из-за надсадного шума мотора на слышно ни воя снарядов, ни разрывов. Лишь по тому, как бойцы ложатся на землю, угадываешь о полете снаряда.
Вот они вновь в который раз припали к земле. «Ну, теперь, наверно, мой снаряд»,— мелькают опасные мысли в голове тракториста, а руки лишь сжимают рычаги, да холодный пот заливает глаза.
Через несколько часов смертельно уставший сержант Гаврилин докладывал на КП у деревни Алакуртти: «Приказ выполнен. Орудия второй батареи на новой позиции!»
...В боях зрело его мастерство и опыт, ненависть к врагу, а вместе с ними пришло окончательное решение и в октябре сорок первого года он вступил в ряды партии большевиков.
Скромный и чуткий среди товарищей, инициативный и бесстрашный в бою командир взвода тяги был замечен Командованием и направлен в учебный полк. Позади учеба. Молодой лейтенант снова возвращается на фронт.
...Волею случая он, советский офицер оказался в Первой армии Войска Польского в чине поручика и должности командира минометного взвода, участвовал во многих боях за освобождение многострадальной польской земли.
В апреле сорок пятого, все зримей ощущался конец войны, и отчетливее приближалась та граница, откуда вслед за танками и автоматчиками расползалась по Европе коричневая чума.
Но весна сорок пятого в этих краях как бы не хотела признавать законов войны — она быстро и неотвратимо вступала в свои права. Легкий теплый ветер мягко колыхал молодую поросль трав, глухо шумел в вершинах сосен, под которыми укрывались бойцы, повозки, танки, самоходки и прочее военное хозяйство.
Природа вокруг бурлила. Разбуженная весной жизнь, как бы подчеркивала жестокость войны. А как ему хотелось услышать заключительный выстрел этой проклятой войны, и сказать: «Все! Победа!»
Но там, на западе, за рекой Ниссе, обозначенной на картах германского рейха как «Нейсе», был еще ре сдавшийся, коварный опытный враг. Здесь, на этой реке, в древности разделявший два государства, он создал мощную оборону и с отчаянием обреченного сопротивлялся.
В одном из мест эту реку должны форсировать жолнеры минного взвода поручика Петра Гаврилина. Перед форсированием, как теперь положено было, проведена многочасовая артподготовка. После нее по быстро наведенной переправе пошли пехота и танки, а потом они — минометчики.
Фашисты усилили огоньки по переправе стали бить дальнобойные орудия. Откуда-то появились «Юнкерсы» и упрямо, через плотный огонь зениток, старались разбомбить наши переправы.
И опять, будто и не было голубого весеннего неба, ласкового ветра, надвинулся кромешний ад от разрывов бомб, мин, снарядов, роя пуль.
И снова солдат, как ему положено, забыв про весну, шел вперед, еще ближе, еще шаг к долгожданной Победе.
Да, жарким и жестоким был этот бой, вернее бои, слившиеся в одну гигантскую битву вдоль Ниссы, Одера, до самой Балтики, такой, что в честь ее героев отлита польская медаль «За Одер, Ниссу и Балтик».
...Теперь, спустя полгода после победы перед отправкой на Родину почему-то вспомнились эти два боя из фронтовой жизни русского лейтенанта и польского поручика Петра Гаврилина.
Есть у сильных людей добрая привычка связывать начало и конец пути, оглянуться, чтобы подвести итоги и хотя бы для себя сделать собственные выводы.
Нет, не зря истоптана не одна пара сапог и немало съедено солдатской каши! Он и его сверстники удивили мир своим стойким характером, нечеловеческим терпением, своими великими подвигами во имя свободы и независимости не только своей страны, но и одиннадцати государств Европы и трех — в Азии. За это благодарные народы и их правительства награждали советских воинов своими орденами и медалями. Наш, советский воин не искал славы, а делал свое дело и по заслугам на груди Петра Павловича Гаврилина рядом с многими советскими орденами сияют польские — орден «Виртути Милитари», медали «За Варшаву», «За Одер, Ниссу, Балтию».
...Здесь бы, кажется, можно поставить точку. Но нет, нельзя! Не позволяет этого сделать и мирная биография нашего героя.
Есть люди одноразового подвига: вспыхнет ярким пламенем ратная или трудовая звезда такого человека, но как-то быстро и угаснет, и отойдет он от настоящего дела: есть человек и будто нет его, не ощущается его присутствие или отсутствие. Не таков Петр Петрович.
Отгремели бои, пришел долгожданный мирный день и пора других забот. Надо было восстановить разрушенные врагом города и села, фабрики и колхозы. И миллионы бывших фронтовиков, среди них коммунист Петр Гаврилин, сходу переходят на другой фронт — хозяйственный, фронт ежедневной будничной работы.
Но где бы ни трудился Петр Павлович, он не мог работать без огонька, задора, инициативы. В годы семилетки, когда в стране развернулось движение за коммунистический труд он возглавлял первую бригаду коммунистического труда на Алма-Атинском комбинате строительных материалов. В девятой пятилетке ему вновь присвоено звание ударника коммунистического труда и победителя соцсоревнования. Добросовестный труд находит признание. Об этом свидетельствуют новые награды: орден Трудового Красного знамени, медали: «За доблестный труд», «Ветеран труда».
Петру Павловичу по возрасту уже можно идти на заслуженный отдых. Ему определили положенную пенсию, к тому же трудовую эстафету принял его сын Павел Петрович, возглавивший ту же, отцовскую бригаду. Но не сидится дома ветерану Великой Отечественной войны и ветерану труда. Выбрал он себе работу по возрасту и силе — трудится слесарем в родном карьере.