Главная   »   Казахстан в 20-40 годы XIX века. Е. Бекмаханов   »   Глава 3. КАЗАХСТАН И ЦАРСКАЯ РОССИЯ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА


Глава 3


КАЗАХСТАН И ЦАРСКАЯ РОССИЯ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА
 
 
Как известно, начало зависимости Казахстана от царской России относится еще к 30-м годам XVIII века, но окончательно подчинить себе Казахстан царизм смог только в первой половине XIX века.
 
Как неоднократно отмечал Маркс, стремление к захвату земельных пространств на востоке было «традиционной политикой русского царизма». Однако, несмотря на безостановочный ход русской экспансии в Средней Азии, до 30-х годов XIX века среднеазиатские дела оставались вне сферы «большой политики» царизма. Основное внимание занимал Ближний Восток и, в первую очередь, Турция с ее владениями. Медленна и верно укрепляя свои позиции в Средней Азии, царизм до начала второй четверти XIX века не форсировал свою политику в этом направлении и она продолжала носить довольно спокойный характер. Основным стержнем ее было стремление расширить торговые обороты со среднеазиатскими ханствами. Как писал канцлер Нессельроде министру финансов Канкрину, «торговля сия составляет основу всей нашей азиатской политики».
 
Активизация политики русского царизма в Средней Азии и, в частности, в Казахстане наступает в начале 20-х годов XIX века, когда в связи с так называемым «Уставом о сибирских киргизах» (1822 год) начинается усиленное внедрение российской административной системы сначала в Среднем, а затем в Малом жузах. Но еще шире развертывается этот процесс в 30-х годах в связи с обострением англо-русского соперничества. Объясняется это тем, что успехи России на Ближнем Востоке, выразившиеся в заключении Адрианопольского и Ункиар-Искелесского договоров, вызвали усиленное противодействие Англии. Правительству Николая I не удалось сохранить преобладающее положение в Турции, которое обеспечивали ему условия Ункиар-Искелесского договора. Лондонская конвенция 1841 года явилась крупным дипломатическим поражением Росссии в ближневосточном вопросе. Тем большее значение получало для царизма укрепление его позиций в Средней Азии. Средняя Азия постепенно становилась одним из основных плацдармов англо-русской борьбы.
 
Если фронт англо-русского соперничества пролегал за пределами русских владений и шел по линии Хива — Бухара—Коканд— Иран — Афганистан — Индия, то Казахстан в это время становится ближним тылом, плацдармом, закрепление в котором делалось первоочередной задачей царизма.
 
Именно в эти годы наиболее четко обрисовывается огромное стратегическое значение Казахстана, расположенного между Россией, среднеазиатскими ханствами и Китаем. Через Казахстан пролегали торговые пути в эти страны и далее в Афганистан и Индию. Только прочно обеспечив здесь свои позиции, можно было приступать к осуществлению походов на среднеазиатские ханства и дальнейшей экспансии в Центральной Азии.
 
Помимо этого, закрепление в Казахстане диктовалось и экономическими интересами растущего русского капитализма. Так же, как и вся Средняя Азия, он привлекал внимание царизма как рынок сбыта и дешевого сырья, как источник колониальных сверхприбылей.
 
Поскольку к началу XIX в. Казахстан подчинялся России только номинально, да и то не целиком, ибо часть его входила в сферу влияния Коканда и Китая, первое, с чего начал царизм, была ликвидация остатков политической независимости казахов. С этой целью был предпринят ряд мероприятий, в основном шедших по трем линиям:
 
1. По линии военного закрепления, что выразилось в форсированном строительстве укрепленных линий и отдельных укреплений, с одновременным насыщением их гарнизонами и созданием вблизи их постоянных казачьих поселений.
 
2. По линии политического закрепления, что выразилось в проведении реформы административного управления, в первую очередь образования округов и окружных приказов, и затем введении дистаночной системы, в результате чего резко ограничивались политические права казахов.
 
И, наконец, в-третьих, по линии экономического закрепления, что выразилось в массовом захвате казахских земель, введении налогового обложения и различных монополий (вроде монополии на рыболовство, порубку леса и т. д.).
 
Совокупность всех этих мероприятий и составила содержание колонизаторской политики царизма в Казахстане.
 
Понятно, царские чиновники скрывали от общественного мнения истинную цель колонильной политики царизма в Казахстане.
 
Тем не менее, отдельные представители властей открыто высказывали свое мнение. В этом отношении интересно высказывание одного видного чиновника Оренбургского края. Вот что он писал Оренбургскому военному губернатору графу П. П. Сухтелену: «Я не завлекаюсь гиперболическими желаниями филантропов устроить киргизов, просветить их и возвысить их на степень, занимаемую европейскими народами. Я от всей души желаю, чтобы никогда не сеяли хлеба и не знали не только науки, но и даже ремесла; но, вместе с тем, всемерно желал бы научить их кушать наш хлеб и употреблять наше простое сукно и другие грубые изделия России».
 
О характере проводимой колониальной политики в Казахстане откровенно высказался в своей переписке с Оренбургским военным губернатором Обручевым председатель Оренбургской Пограничной Комиссии Ладыженский. Так, в одном из писем Ладыженский писал Обручеву: «Мнение господина председателя Комитета (имеется в виду Азиатский Комитет — Е. Б.) вообще проникнуто одной пребладающею мыслью,— о приведении Орды в такое положение, чтобы она не допускалась в общий круг правительственного попечения и, оставаясь недвижимою в мраке своего невежества,— была как бы слепою и безгласною данницей Линии, которая испокон веков привыкла рассчитывать на дикую простоту киргизского народа». Такова подлинная суть колониальной политики царизма, по признанию ее же руководителей.
 
В своей захватнической политике царизм, с одной стороны, опирался на вооруженную силу, на колониальный аппарат, с другой стороны, на феодальную верхушку казахской знати. Последнее было особенно важно для закрепления завоеванных позиций. А закрепить завоеванную территорию царизм мог только опираясь на привилегированный класс казахского общества. В целях привлечения феодальной знати на свою сторону, царизм шел на признание ее привилегированного положения в Казахстане.
 
Во-первых, султанам и биям разрешалось владеть зимовы-ми стойбищами и летовками на правах частной собственности. Причем, за ними закреплялось наследственное право на земли и имущество, охранявшееся властями.
 
Во-вторых, султаны и бии назначались на административную службу в качестве старших султанов, волостных правителей и т, д. Поступившим на службу султанам и биям присваивалось звание потомственного дворянства.
 
В-третьих, султаны и бии освобождались от налогов и других повинностей. Им были предоставлены права взимать в пользу властей ясак, кибиточный и другие сборы.
 
И, наконец, на султанов и биев были возложены судебные функции. Хотя на местах еще действовало обычное право казахов, все же значительные судебно-исковые дела проходили через руки царской администрации при участии султанов и биев.
 
Политика опоры на султанов и биев, с одной стороны, усиливала гнет над народными массами и ускоряла процесс классовой дифференциации казахского общества. С другой стороны, закрепление прав султанов и биев на владение землей на правах частной собственности разлагало кочевую общину и объективно ускоряло этим процесс феодализации. Это несомненно имело прогрессивное значение в дальнейшем ходе исторического развития казахского общества.
 
Перейдем к конкретному анализу политики правительства в отношении султанов, родовой знати — биев.
 
Стремление сохранить господствующее положение феодальной знати путем закрепления за нею земельной собственности, приводило к тому, что когда, лишенная своих земель, казахская беднота покушалась на зимовки и летовки султанов и биев, власти неизменно поддерживали феодальную знать.
 
Вот характерный пример. В 1831 году султан Чама Аблай-ханов жаловался начальнику Омского областного управления: «Сего года Каркаралинский окружной приказ по разделению земель отвел нам таковые под кочевья места, в каковых ныне стесняет нас, всякий намеревается занять, через что мы лишаемся спокойствия, и потому прошу те места за мною утвердить».
 
Просьба султана Чама Аблайханова была удовлетворена. Омский начальник дал распоряжение Каркаралинскому приказу «оному удостовериться и оказать просителю в просьбе его возможное удовлетворение».
 
С аналогичной просьбой обращался к генерал-губернатору Западной Сибири бий Кадыр Чимбулатов из Баян-Атагаевской волости. В ответ на его просьбу генерал-губернатор Западной Сибири предписал: «Приказать кому следует отвести ему с подведомственными киргизами под хлебопашество, кочевку, сенокошение и выпуск скота места, называемые Кос-Куль и Сююректы-Куль».
 
Правительство не ограничивалось закреплением господствующего положения феодальной знати в Казахстане, но и привлекло ее на царскую службу.
 
Привлечение казахских султанов, биев на царскую административную службу предусматривалось «Уставом о сибирских киргизах» 1822 года, разработанным М. М. Сперанским. Основная задача, которая преследовалась введением Устава, определялась в его заключительной части следующим образом:
 
«Сибирские Линии, в значении стражи, не составляют учреждений на всегдашние времена, но по мере распространения порядков, занимаемых в киргизских землях, стража сия подвигается вперед, и, наконец, должна кончить постоянным утверждением себя на действительной государственной границе» .
 
Другими словами, задача заключалась в том, чтобы уничтожить последние остатки независимости Казахстана, органически включить казахские степи в состав империи. С этой целью на землях Среднего жуза были образованы внешние округа, во главе которых поставлены «окружные приказы». Приказы должны были возглавляться «старшими султанами» (ага-султаны). К ним назначались в качестве заседателей 2 «почетных киргиза» и 2 русских.
 
Старший султан избирался на собрании одних только султанов сроком на 2 года. На тот же срок избирались и заседатели. Старшему султану присваивалось военное звание «майора российской службы». После трехлетней службы они имели право просить диплом на «достоинство русского дворянина».
 
В состав округа входили от 15 до 20 волостей. Каждый округ имел строго разграниченную территорию. Жители данного округа не могли переходить на территории других окру-гоов без специального разрешения местного начальника. Всякий самовольный переход жестоко карался.
 
Во главе волостей стояли волостные старшины, которые тоже избирались из преданных царизму султанов и биев. Султаны и бии, управлявшие волостями, приравнивались к чиновникам 12 класса.
 
Аулы управлялись старшинами — биями, приравненными к сельским головам.
 
Руанская власть в Среднем жузе по Уставу упразднялась. Вскоре после издания Устава ханская власть была упразднена и в Младшем жузе (1824 год), и степь Западного Казахстана была расчленена на три полосы — западную, среднюю и восточную во главе с султанами-правителями.
 
В ведении каждого султана-правителя находилось как управление целой частью Орды, состоявшей из племен, так и надзор за управлением биев и султанов аулами и отдельными племенами.
 
Каждому султану-правителю давали золотую саблю, знамя, грамоту на служебное достоинство «дабы тем дать им более весу в глазах Орды».
 
Кроме того, стремясь «сделать в понятии киргизских старшин звание главных султанов выгодным и привлекательным», Азиатский Комитет назначил султанам-правителям по 100 рублей серебром в месяц и по 60 кулей ржаной муки в год.
 
Граница между западной и средней частью проходила от Илецкого городка по рекам Илеку и Большой Хобде, а затем по реке Темир на юг до Аральского моря. Между средней и восточной частями граница начиналась от Степной крепости и проходила по верховьям рек Тогузака и Тобола, а на юге доходила до реки Сыр-Дарьи.
 
Вершителями судеб в казахской степи стали старшие султаны в Среднем жузе и султаны-правители в Младшем жузе. При султанах находились казачьи отряды в 200 человек. Официально говорилось, что отряды приданы султанам для того, чтобы воздействовать на казахов «в русском духе». В действительности же отряды эти охраняли султанов и несли военно-полицейские функции. Вместе с тем, через их посредство местные власти осуществляли своеобразный контроль над деятельностью султанов и при случае принуждали их действовать так, как это нужно было царской администрации.
 
Как мы уже отмечали, царские власти освобождали султанов от различных повинностей и уплаты налогов. Так, начальник штаба сибирского корпуса генерал-майор Броневский 17 февраля 1832 года писал пограничным властям: «Султана Аблая Габбасова, служащего председателем в Кокчетауском окружном приказе, и султана подполковника Турсуна Чингизова, служащего председателем в Каркаралинском окружном приказе, считать навсегда свободными от ясака в тысячу лошадей, 1500 быков и 1000 баранов у каждого и по смерти их право сие распространить на их потомство по прямой линии».
 
Из анализа преобразований системы управления 20-х годов наглядно виден процесс срастания феодальной верхушки с колониальным аппаратом. В лице казахских султанов и биев, перешедших на службу царизма, олицетворялся феодально-колониальный гнет в Казахстане. Старшие султаны (ага-султаны) в Среднем жузе и султаны-правители в Младшем жузе фактически назначались правительством; так называемые выборы новых должностных лиц находились под неограниченным контролем русской администрации. Волостные и аульные старшины совершали вопиющие злоупотребления. Перешедшие на царскую службу казахские феодалы — старшие султаны, волостные правители, аульные старшины и дистаноч-ные начальники — не только сохранили прежние формы феодального гнета над трудящимися, но и от имени властей собирали налоги (кибиточный сбор, ясак, ремонтный сбор, билетный сбор, деньги за кочевки и т. д.). Во время сбора этих денег казахские феодалы чинили всевозможные злоупотребления. Например, султан Сьюгалин во время сбора кибиточных денег вместо причитающихся 1 р. 50 к. брал у казахов по барану и быку. Султан-правитель восточной части Орды Оренбургского края Ахмет Джантюрин также был обвинен многочисленными казахскими родами в злоупотреблениях, во взяточничестве. На имя председателя Оренбургской Пограничной Комиссии казахами Аргынского и Кипчакского родов было подано прошение за подписями 315 человек. Для расследования преступлений Ахмета Джантюрина была назначена комиссия, которая около года занималась расследованием, но в конце концов Ахмет Джантюрин был признан невиновным, а прошение казахов оставлено без последствий.
 
Не случайно поэтому народные массы питали исключительную ненависть к этим султанам, что не раз отмечали местные чиновники. Так, историк Оренбургского края С. Н. Севастьянов писал: «Несмотря на поддержку со стороны России, султаны-правители среди киргиз не имели выдающегося значения... Мятежные киргизы не только не уважали власть султанов, но даже просто убивали их, как это случилось, например, с султаном Джантюриным».
 
По новому положению, как в Младшем, так Среднем жузах решительной ломке подверглась и прежняя система судопроизводства. Все дела об измене, убийстве, разбоях, барымте, захвате русских в плен, а также антиправительственные выступления стали разбираться царским военным судом. За кражу и нападение на прилинейных жителей, за понесенный ими материальный ущерб, превышающий 20 рублей серебром, казахи судились гражданским уголовным судом Пограничной Комиссии с участием султанов-правителей. Таким образом, из суда биев были изъяты все важнейшие судебно-правовые вопросы. Отныне бии могли разбирать только второстепенные вопросы. «По искам ниже 20 рублей серебром казахи в Орде разбираются и судятся по народным своим обычаям, под наблюдением местного казахского начальства»
 
В результате с разбором судебных дел казахов происходила невероятная путаница. Судебные дела накапливались сотнями и долго лежали без движения. Только лишь у султа-нов-правителей Арслана Джантюрина число неразобранных дел доходило до 2—3 тысяч, а у Баймухаммеда Айчувакова до 2 ООО. О хаотическом состоянии судебных дел в казахской степи статский советник Любимов, в 1845 году специально приезжавший в Оренбургский край, писал: «Султаны-правители, старшины мне говорили, что пока таким образом идет переписка по какому-нибудь делу, можно бы было, по их киргизским обычаям, решить 20 дел, и киргизы были бы несравненно довольнее. Вообще желание их — чтобы всякие дела в Орде (кроме, разумеется, важных уголовных дел) дозволено было решать им по своим обычаям (как это было прежде, до издания Положения), а не по установленному теперь порядку, который влечет за собою следствие, длинную переписку, проволочку дел и ставит, сверх того, самое киргизское начальство, по неимению средств и людей для письмоводства, как выше сказано, в самое затруднительное положение. Одних исходящих бумаг у султанов-правителей бывает от 1500 до 3000 — и это где же? — в степи, в Орде, где все, повидимому, должно бы итти, сообразуясь с бытом и потребностями киргизов».
 
Введение царской судебной системы значительно изменило общественное положение родовой знати — биев. Авторитет, которым пользовались они в казахском обществе, был поколеблен.
 
О положении этих биев Красовский писал: «В настоящее время и бий уже начинает сортироваться по своей честности, стало быть и между ними киргизы успели уже найти людей, не отвечающих этому условию... Бии, жившие решением дел, стали получать меньший доход, а иногда никакого; иные остались прежними справедливыми советниками народа, другие, видя дурной пример вверху, свихнулись: таким образом, и в прекрасно устроенном некогда суде народном, взятка отыскала, наконец, себе местечко».
 
Изменения в общественном положении биев отразились в народных пословицах: «У нового суда не ищи правосудия, у нового богача не бери взаймы», «Если в твоем народе два бия взяточники,— народ не спокоен, если в овчарне хорошая собака — волк не нападает на овец». «Холод любит плохой скот, а бий тяжущихся» и т. д.
 
Новая система управления степью и, особенно, «Устав о сибирских киргизах» настолько существенно изменяли веками установившиеся порядки в степи, что правительство, опасаясь сопротивления, не сразу решилось ввести новое управление. До основания окружных приказов среди казахов проводилась подготовительная работа. Казахов заверяли, что приказы (диваны) будут основаны для охраны от возможных нападений и что земля навечно останется в их пользовании. Действительно, первые сведения о готовящихся преобразованиях вызвали немалую тревогу и настороженность в казахских аулах. В этом отношении характерно ультимативное письмо пяти казахских родов Сиван-Найманской волости от сентября 1824 года, в котором они писали, что разрешат основание приказов в том случае, если будут приняты следующие требования:
 
«1) Чтобы земли, занятые летовками и зимовками, были по обмежеванию на вечные времена оставлены во владении упомянутых пяти подродов, с находящимися на этих землях местами с золотыми и серебряными и другими рудами с рыбными озерами и прочими выгодами.
 
2) С нас, детей наших и жен ясаку и рекрутов и прочих повинностей вечно не брать. Но если бы угодно было с нас брать подать, то легкую, например, с земли, которая нам отведена, на которой мы будем жить, из промышленности ежегодно платить с 25 кибиток по одной лисице.
 
3) Не открывать питейных домов, во избежание драки и убийств.
 
4) Не посылать войска, так как за неимением хлеба, солдат нечем было бы кормить. 
 
5) Представить нашему магометанскому суждению все дела, случающиеся между нашим народом, кроме смертоубийства. В наши присутственные места никто бы не вмешивался, включая благородных особ, и подчинить только единому господину генерал-губернатору.
 
6) Из нашей волости в другую на службу людей не посылать, потому что должны волость свою сами охранять, да и для сего, если последует надобность, то на службу не брать людей с числа душ, а брать с числа кибиток.
 
7) Чтобы было предоставлено право через 3—5 лет отправлять депутатов к государю».
 
В этом документе изложены вопросы, затрагивавшие жизненные интересы казахов. Понятно, что эти требования были отклонены властями. Важно лишь подчеркнуть, что именно во имя этих требований казахи впоследствии отважно боролись, став под знамена Кенесары.
 
Подготовительная работа по открытию приказов затянулась до 1824 года. В этом году были открыты два приказа: Каркаралинский и Кокчетавский. В дальнейшем открытие приказов шло в такой последовательности: в 1831 году открыт Аягузский приказ, в 1832 — Акмолинский, в 1833 —Баян-Аульский и Уч-Булакский, в 1834 — Карагайский, в 1838 — Кокпектинский.
 
Подробные данные о количестве аулов и волостей, вошедших в состав этих приказов, дает следующая таблица, составленная П. Кеппеном:
 
 
Казахи, жившие в пределах округов, были ограничены в своих правах кочевать на прежних территориях. Кочевка разрешалась лишь в пределах своего округа и это путало прежние родовые поземельные отношения, привело к подрыву основ патриархально-родового быта, основанного на совместном кочевании родами.
 
Известный казахский поэт Жираубатаев (1802—1874) следующим образом характеризовал окружные приказы:

Глянь—дуаны со всех сторон...
Сверх-султан ли иль сверх-судья,
Нет народу от них житья.
 
В Младшем жузе новая крупная административная реформа была проведена в 1831 году, когда была введена так называемая «дистаночная система». Все кочевья, прилегающие к Пограничной Линии, от Гурьева до Звериноголовской крепости были разбиты на 32 участка — дистанции. Во главе дистанций стояли начальники из старшин и султанов, назначенные правительством. Они подчинялись султанам-правителям и управляли казахскими общинами через старшин, назначаемых из среды казахской знати. Эта реформа в пограничных районах уничтожила последние остатки независимости казахов.
 
Территориальное деление на дистанции проводилось без учета родовых кочевий, что приводило к большим осложнениям. Казахи, кочевавшие со своим родом, часто ускользали из поля зрения дистанционных начальников и переходили на территорию соседней дистанции. Поэтому в дальнейшем решено было отказаться от деления по территориальному признаку и прикреплять к дистанции роды, кочевавшие на ее территории. Введением дистанционной системы преследовалась цель не только лишить казахов политической независимости, но и установить постоянный политический контроль.
 
Дистанционные начальники обязаны были докладывать султанам-правителям и Оренбургской Пограничной Комиссии о всякого рода недовольстве, которое могло возникнуть среди казахов. Кроме того, подчиненных казахов вверенной им дистанции они должны были «воспитывать в духе верноподдан-ничества государю». Словом, дистанционные начальники выполняли роль надсмотрщиков и агентов русского правительства в степи.
 
В 1834 году у залива Кайдак, на восточном берегу Каспийского моря, было возведено укрепление Александровское. В 1840 году оно было перенесено на полуостров Мангышлак. Этим была создана опорная база для подчинения еще сохранявших свою независимость казахов рода Адай, кочевавших между Аральским и Каспийским морями.
 
Одновременно с ликвидацией политической самостоятельности казахов Младшего и Среднего жузов происходил планомерный захват лучших земель и заселение их русскими казаками.
 
Так, в Среднем жузе под казачьи поселения была отчуждена богатая пастбищами, рыболовными угодиями и водой, десятиверстная полоса «вдоль Иртыша и Алтайского края». По подсчетам военного топографа Какулина, только в 1839 году русским казакам были отданы земли по Иртышу, от Усть-Каменогорска до Омска, площадью в 15 000 квадратных километров.
 
О положении лишившихся своих земель казахов один из очевидцев писал: «Бок о бок с казаками живут киргизы. Вся береговая линия на 10 верст от Иртыша отдана казакам, далее, углубляясь в степь, идут их владения, таким образом, киргизы часто бывают поставлены в положение Тантала: и близко к воде и воды пить нельзя и рыбы в ней ловить также».
 
В 1811 году было решено приступить к постройке так называемой Новоилецкой Линии. Создание этой Линии было осуществлено несколько позже, в начале 20-х годов. В результате богатые водой и пастбищами земли между Илеком и Уралом были отняты у казахов Младшего жуза.
 
Старшина рода Табын Джоламан Тленчиев, не желавший примириться с потерей казахами территории между Илеком и Уралом, настойчиво требовал ее возвращения. На это председатель Оренбургской Пограничной Комиссии отвечал, что на этих землях построены дома, укрепления, где живут переселенцы, работающие на соляных разработках, и указал на бессмысленность требования возвращения земель.
 
В 1835 году начала создаваться «Новая» Линия. Она тянулась почти прямой линией между крепостями Орской и Троицкой. На этих пространствах кочевали Кипчакский и Джа-галбайлинский роды. Накануне их выселения коллежский регистратор Андреев писал: «На земле, находящейся между старою и новою Линиями два рода киргизов, а именно Кипчакский и Джагалбайлинский, числом около 12 000 кибиток, пользуются лугами и имеют свои постоянные зимовки. Ныне по случаю назначения начальством этой земли для заселения казаками Оренбургского казачьего войска необходимо возрождается вопрос: куда поместить киргизов, находящихся в этом районе... Обозрев все пространства, лежащие между старою и новою Линиями, и посетив по возможности аулы, лежащие на моем пути, я усмотрел, что землю эту можно называть наилучшим участком всей киргизской степи, на коем уже с давнего времени вышеупомянутые киргизы имели свое пребывание, как на удобнейшем для своих зимовок и тебеневки. Они не верят, чтобы начальство, отняв у них эту землю, не назначило им другую, равно удобную».
 
Все земли, расположенные к западу от этой Линии, более 10 000 кв. километров, изымались из пользования казахов. Казахские аулы подлежали выселению из этого района. Правда, было немыслимо сразу выселить все аулы. Все же множество казахских общин лишилось богатых земель.
 
Дальнейшие земельные захваты и колонизация Казахстана лишили казахов лучших земель и пастбищ. «Царизм,— писал товарищ Сталин,— намеренно заселил лучшие уголки окраин колонизаторскими элементами для того, чтобы оттеснить туземцев в худшие районы и усилить национальную рознь».
 
Таким образом, земельные захваты, основание приказов, постройка Новой и Илецкой Линии затронули жизненные интересы казахских масс, которые не могли добровольно расстаться со своими кочевьями и лишиться былой независимости. Для казахов земельный вопрос был решающим вопросом, ибо без хороших земель, богатых пастбищами и водоемами, нельзя вести животноводческое хозяйство. «У пастушеских народов,— говорит Маркс, — собственность на естественные продукты земли — на овец например — это одновременно и собственность на луга, по которым они передвигаются».
 
Как отразились на положении казахов земельные захваты царизма?
 
В силу потери лучших земель и пастбищ кочевое животноводческое хозяйство не могло вестись в прежнем объеме. Отобрание зимовых стойбищ (кстау) и летовок (жайляу). серьезно нарушало процесс общественного воспроизводства.
 
Объективную оценку положения того времени дает директор Азиатского Департамента К. К. Родофиникин, специально приезжавший в Оренбургский край для ознакомления с состоянием казахской степи. Вот что он писал: «Теперь киргизы терпят, во-первых: от неумеренных плат, требуемых с них казаками за перепуск скота в зимнее время на внутреннюю сторону для тебеневки,— и затем от различных неправильных притязаний линейных жителей на места, лежащие за Линиею. Но, кроме сего, им делаются разные притеснения в отношении к зимовкам, к добыванию соли из озер, в степи лежащих... Подобные стеснения встречают киргизы и в отношении к зимовкам близ Линии. Известно, что внутри степей мало имеется приютов для скота в зимнее время. Те из киргизских родов, которые там кочуют, вынуждены бывают на зиму удаляться иногда на Сыр-Дарью и в другие отдаленные части Орды. Тем более важны для ордынцев, постоянно кочующих близ нашей Линии, места по прилинейным рекам, где еще сохранился кой-где уже редкий в степи лес и камыш, доставляющий им приют от свирепствующих в зимнее время буранов, топливо от холода и пищу для скота».
 
В отдельных округах казахи в лишении их зимовых стойбищ и летних кочевок обвиняли старших султанов. В частности, старший султан Каркаралинского округа Чама Аблайха-нов писал начальнику Омской области: «Я же с моей стороны всегда готов служить России, но подведомственные мои киргизцы, от большого до малого упрекают меня тем, что де российское начальство не имеет к нам никакого внимания... Сейчас кружат мою голову и укоряют тем, что де ты будто бы просил насчет наших летних и зимних кочевок. На оных ныне как то при Эдресе и прочих горах русские чинят поставку сена и поставлен караул, куда мы для зимовок остановиться не осмеливаемся. Потому, что де нашим скотом будет делаться сену и потрава, от чего выйдет с ними тяжба... а потому я не нахожу, что им отвечать».
 
К сенокошению и порубке леса в прилинейных степях казахи не допускались. Казах западной части Оренбургского ведомства из Бершева рода Чулы Джулбарысов был сурово наказан царскими властями за порубку леса в дачах Зеленовского форпоста.
 
Такие запрещения были особенно губительными в вьюжные зимы, когда скот не мог тебеневать. У многих казахов, не имеющих запасов корма, часто погибали сотни и тысячи голов скота, а прилинейные казаки предпочитали сгноить сено, чем продать его по умеренной цене казахам. Статский советник Каминский, побывавший в Оренбургском крае, писал: «Я во время командировки на Уральской Линии лично видел в крепостях Калмыковой, Сахарной и разных форпостах уносимое разлитием Урала казачье сено, бывшее в стогах и скирдах прежних лет, совершенно сгнившее. Но казаки не хотят по умеренной цене продать их киргизам».
 
Казахи, лишенные зимовых стойбищ, вынуждены были по дорогой цене покупать сено у станичных казаков. Насколько это было разорительным для них, видно из слов Оренбургского военного губернатора Перовского: «Киргизы претерпевают крайний недостаток, вынуждаясь для прокормления своего скота покупать высокими ценами у казаков сено, накошенное на землях, предоставленных под кочевание киргизов Зауральской орды,— так в минувшую зиму киргизы за это сено платили казакам 70—80 рублей за стог в 5 или 6 возов. Между тем, как за право кочевать при Линии и пользоваться прилинейной землею вносят они установленную правительством подать».
 
Следует отметить, что колонизация казахских степей происходила в обстановке вопиющих злоупотреблений местных пограничных властей и казачьих войск. Зачастую из корыстных соображений местными властями нарушались и извращались указания центральных органов. Так, по указанию Азиатского Департамента казахам разрешалось кочевать на близлежащих к пограничному району территориях (с внешней стороны) и пользоваться рыбной ловлей на р. Урал. А между тем Уральская войсковая канцелярия считала всю эту территорию своей и не допускала к ней казахов. Действительный статский советник Родофиникин в своем циркулярном указании оренбургским властям писал: «Правительство никогда не предоставляло казакам залинейных земель в собственность, и все их доводы для оправдания своих поступков против киргизов не имеют никакого основания: ни в одном из постановлений, до ордынцев относящихся, правительство не отвергало права их (киргизов) беспрепятственно пользоваться местами при самой Линии с внешней ее стороны».
 
Аналогичное положение существовало на Сибирской пограничной Линии. Сибирские власти сознательно натравливали пограничных жителей на местных казахов. Под предлогом нарушения пограничной Линии с казахов взыскивали непомерные штрафы, не возвращали случайно переходивший границу скот и т. д. Тот же Родофиникин отмечал, каким притеснениям подвергаются казахи со стороны сибирских властей. Он писал: «Непрочность так называемой Симовой черты, проведенной около границ Сибири, служит также поводом к частным стеснениям киргизов со стороны казаков, которые малейшее найденное ими на разъездах естественное обрушение искусственной пограничной черты (происходящее от собственного их небрежения) считают признаками прорывов на внутреннюю сторону, дабы иметь повод взыскивать за сие с киргизов и притеснять их».
 
О произволе местных пограничных властей и о варварском отношении к перешедшим в русское подданство казахам один из очевидцев с ужасом писал: «Пограничные Омской области Средней и Малой Орды киргиз-кайсаки, желавшие снискать покровительство России, соделаться данниками оной, преданы теперь генерал-губернатором всей неистовой воле пограничных команд казачьих, кои, за малейшие частные ссоры их гоняют сквозь строй, пленят и ругаются над их женами и как будто нарочно употребляют все усилия сей многолюдный народ отвратить от России».
 
Итак, колониальные захваты царизма лишили казахов лучших земель. Переход многочисленных летних кочевий и зимних стойбищ казахов в ведение царских властей нарушил веками сложившуюся форму кочевок. Эти захваты были тем более тяжелы для широких масс казахов, что в связи с общим углублением процесса феодализации, они происходили в условиях узурпации общинных земель собственной знатью.
 
Следовательно, борьба казахов за землю, впоследствии вылившаяся в народную борьбу, имела глубокие корни во всей системе социально-экономических изменений, происшедших в положении народных масс.
 
Земельные захваты сопровождались в первой половине XIX в. введением налогового обложения казахов. 
 
В 1837 году царское правительство ввело в Младшем жу-зе постоянную подать — так называемый кибиточный сбор, который должны были уплачивать все казахи,— по 1 р. 50 к. с кибитки. Сбор этой подати производился дистанционными начальниками и начальниками аулов, а затем собранные деньги передавались через султанов-правителей в Пограничную Комиссию. За правильное поступление кибиточного сбора персонально отвечали султаны-правители. На почве его взимания вырастали взяточничество и другие злоупотребления.
 
Взамен кибиточных денег власти часто брали с населения натурой — баранами, пшеницей, просом, ячменем и др. Для уплаты кибиточного сбора иной раз приходилось отдавать по 6—8 пудов пшеницы с кибитки, так как в то время пуд муки на ярмарке стоил 20—30 копеек.
 
С казахов Чумекеевского, Торт-Каринского родов дистанционный начальник Асфендияр Сюгалин под видом кибиточного сбора брал рогатый скот. Казахи пяти родов, во главе с батыром Джанхожа Нурмухаммедовым, в своих письмах Оренбургскому губернатору требовали немедленного снятия и привлечения к суду этого дистанционного начальника. Впоследствии он был отстранен от сбора кибиточных денег. Все это далеко не единичные случаи.
 
Взимание кибиточного сбора натурой особенно тяжело отразилось на положении казахской бедноты. В одном из донесений председатель Оренбургско'й Пограничной Комиссий писал: «С казахов Восточной и Западной части Орды производится кибиточный сбор, вместо денег 1 р. 50 к. серебром по одному барану с кибитки; бараны эти за неимением у казахов наличных денег берутся самые лучшие»
 
В одной поэме о тягости кибиточных поборов сказано:
 
Платит бай чиновникам дань,
Но не больше, чем голь и рвань
Для уплаты подворной мзды
Губит бедный свои труды
И хиреет сам от нужды.
 
На почве взимания кибиточного сбора натурой развивалась спекуляция. Сборщики, султаны-правители, дистанционные начальники продавали собранный в счет налога скот, хлеб и т.п., а в казну уплачивали сбор деньгами. Разница между вырученной от продажи суммой и величиной кибиточного сбора оставалась в их пользу.
 
По далеко неполным подсчетам Оренбургской Пограничной Комиссии, с 1837 по 1846 год только в Тургайской области было собрано кибиточного сбора на сумму 572 344 рубля серебром. В одном из донесений Пограничной Комиссии сказано: «Во время кибиточного сбора стало ясно, что большинство из казахских бедняков не в состоянии платить кибиточный сбор».
 
Следующая таблица показывает, как постепенно росло число казахского населения, платившего этот налог:
 
 
Правительством был специально командирован в Оренбургский край статский советник Любимов для выяснения причин недовольства казахов кибиточным сбором. После обстоятельного знакомства с положением казахов Оренбургского края он писал: «Теперь беднейшие из киргизов платят кибиточные деньги наравне с самыми богатыми. Налог этот для первого в высшей степени иногда находятся в необходимости продавать последнее свое имущество, чтобы заплатить требуемую подать».
 
В Среднем жузе казахи, кочевавшие на прилинейных территориях, платили ремонтный сбор по одной голове с каждых 100 голов скота, а затем этот сбор распространился на отдаленные аулы казахов. Кроме того, они платили постоянный налог — ясак.
 
12 апреля 1820 года был утвержден сбор с казахов, нанимавшихся в работники к жителям Оренбургской пограничной Линии. Сбор этот равнялся 50 коп. в месяц с каждого нанимавшегося байгуша. Для правительства было очень выгодным источником пополнения казны, в то же время все станичные чиновники обеспечивались дешевыми рабочими руками. Широко использовался труд байгушей также на рыболовных промыслах в Каспийском море, на соляных и лесных разработках.
 
С. Севрюгин приводит в своем дневнике слова одного рыбопромышленника, который ярко характеризует положение казахов, работавших на рыболовных промыслах. Вот что говорил рыбопромышленник: «Нанимать казаков в работники нам нельзя, невыгодно, потому что казаку всякий раз доводится передавать лишнюю плату в сравнении с даваемой киргизу платою, около 3—4 руб. в каждую путину; кроме этого, каза-ка-работника кормить надобно таким же куском хлеба, как едим мы сами, а киргизы-то съедят у нас только по одной ржаной лепешке с рыбьим жиром».
 
Впоследствии байгуши были активными участниками восстания на рыболовных промыслах, в частности Мангышлак-ского восстания 1870 года. Они участвовали и в восстании Кенесары Касымова.
 
Количество денег, собираемых за выдачу билетов, с каждым годом росло. Об этом свидетельствует следующая таблица: 
 
 
Здесь взяты для сравнения только некоторые годы, которые показывают рост сумм, выплачиваемых байгушами за разрешение наниматься в работники. Всего же сбор за выданные билеты с 1820 по 1837 год составил 537 032 р. 94 к. О доходности этого мероприятия можно судить и по тому, что 7-го мая 1838 года председатель Оренбургской Пограничной Комиссии Ладыженский дал специальное указание всячески поощрять байгушей наниматься в работники и выдавать им билеты «всегда безостановочно по первому требованию».
 
В Среднем жузе в прилинейных районах было много бедных казахов — жатаков. Они круглый год оставались на зимовке и нанимались к станичным казакам. Они заготовляли для них на зиму дрова, обрабатывали пашню и огороды, косили луга, пасли скот, работали на рыболовных промыслах. За все это жатаки получали ничтожную плату, не больше 3 руб. серебром в месяц
 
Особые сборы были установлены за отдачу в оброчное содержание земель, соляных копей, рыболовства в Каспийском море, в Урале, а впоследствии в Сыр-Дарье, Иргизе, Тургае, Тоболе и Аральском море. Монополизировав лесные богатства, речные водоемы и недра, власти сделали их средством жесточайшей эксплуатации местного казахского населения.
 
В 1837 году, по распоряжению председателя Оренбургской Пограничной Комиссии, был введен денежный сбор за кочевание казахов на прилинейных землях. Сбор производился по числу скота — с лошадей по 9 коп., с рогатого скота по 6 коп., с овцы, козы и барана — по 3 коп.
 
Только за три года, с 1837 по 1839 год, сбор за кочевание составил 60 078 руб. Но, когда казахи оставались здесь зимовать или переходили в глубь прилинейных земель, власти брали от них письменное обязательство и одного казаха-аманата — в залог по своему выбору, до их возвращения. Казахи обязывались вести себя спокойно, не причинять никому никакого вреда, не производить порубки леса и потрав. Так как все письменные обязательства казахов носят стандартный характер, приведем для иллюстрации выдержку из обязательства Джагалбайлинского рода, Бузбецкого отделения: «Сено казенное и принадлежащее жителям крепости Макетной отнюдь своим скотом не тратить и не красть, а буде случится потрава, то обязуемся обиженного удовлетворить. По реке Уралу растущий лес не рубить. И во всем том даем в залог впредь до откочевки избранного из среды атамана — казаха Бузбецкого отделения Баляснена Адырова».
 
Губительную роль в разорении казахских аулов сыграли и так называемые «воинские поиски». «Воинскими поисками» назывались карательные экспедиции, снаряжаемые в степь, якобы, в поисках злоумышленников. Карательные отряды громили аулы, угоняли скот, отбирали имущества. Карательным отрядам активно помогали султаны-правители. В 1830 году только из одной Байборинской волости каратели насильственно угнали 12 тысяч баранов, 2 тысячи лошадей, 1500 коров и 700 верблюдов.
 
Не выдерживая тяжелых поборов, казахская беднота часто вынуждена была продавать своих детей в рабство. Законом 1809 года покупка казахских детей была разрешена и не дворянам. В начале XIX в. в Гурьеве за один месяц было продано 100 казахских детей по цене от 4 до 5 кулей ржаной муки за мальчика и от 3 до 4 кулей за девочку.
 
Царское правительство стремилось подготовить необходимые ему кадры для управления Казахстаном из самих казахов. При некоторых султанах-правителях существовали школы с 3-х годичным обучением. Они выпускали письмоводителей при родоправителях, дистаночных и местных начальниках. Преподавание сводилось к чтению и письму на русском и татарском языках, толкованию основ корана и к началам арифметики. Часть детей после окончания определялась на курсы при Оренбургской Пограничной Комиссии.
 
Особо проверенных и успешно закончивших курсы допускали в Неплюевское училище в Оренбурге. Большинством учащихся в нем были дети султанских родов. Здесь, например, обучался сын султана-правителя Ахмета Джантюрина Сейтен-хан, его брат Махмуд и племянник Омар, братья султана Сейдалина - Альмагамбет и Тляу, султан Хамза Каржасов и другие.
 
Колониальная политика царского правительства не приостановила дальнейшего усиления процесса феодализации казахского общества, но эта политика приводила к сращиванию верхушки казахского общества с колониальным аппаратом, к углублению уродливых форм колониально-феодальной системы эксплуатации.
 
На казахские народные массы давил двойной пресс угнетения: и собственной знати, и колониальных властей. Недаром один из поэтов того времени, характеризуя эту эпоху, такими словами рисует горестные размышления народа:
 
Как дождаться лучших времен?
Смехом будет ли плач сменен?
Гнет сулит генеральский взор.
Втихомолку давит майор.

Бедным горло сжал произвол,
От чего не вылечит врач.
С виду князь — мулла-богомол.
Образ бия принял толмач.
 
Стал дуан утехой зрачка.
Пасть узилища широка:
Как могила, к тебе близка.
А стяжателям — благодать:

Стад у баев за день не счесть.
Все равно им — взятку ль содрать,
Иль копченого мяса поесть.
 
Наше освещение взаимоотношений казахов к России было бы неполным и неверным, если бы мы ограничились лишь изучением колониальной политики царского правительства в отношении Казахстана. К сожалению, именно этим недостатком страдает историография интересующего нас вопроса. Это не могло не привести к грубым извращениям в понимании исторического процесса.
 
Казахские националисты, например, в своих «исследованиях» по истории Казахстана рассматривали борьбу казахского народа с царизмом изолированно от борьбы русского крестьянства в Оренбургском и Сибирском крае. Отношения казахов с русскими они пытались представить, как взаимоотношения народа-угнетателя с народом угнетенным. Понятно, что такая постановка вопроса ничего общего не имеет с марксистско-ленинской концепцией. Известно, что в рассматриваемый период внутри казахского общества происходила социальная и классовая дифференциация. То же самое надо сказать и о русских крестьянах, переселенных в Сибирь и Оренбургский край, испытавших тяжелый гнет помещиков и чиновников. Внутри оренбургского и уральского казачества также происходила социальная дифференциация. Казачья беднота жестоко эксплуатировалась зажиточными казаками и комендантами крепостей. Общность исторических судеб русских крестьян и казахского трудящегося народа в одинаковой мере испытавших гнет помещиков, чиновников и султанов, как увидим ниже, во многом определила их взаимоотношения в дальнейшей борьбе против своих угнетателей.
 
История русских переселенцев связана с активной колониальной экспансией царизма в Сибири и в Оренбургском крае. Заселение Сибири началось с конца XVI века при царе Федоре Иоанновиче и Борисе Годунове. Переселение русских крестьян, прежде всего, вызывалось необходимостью освоения вновь завоеванных территорий.
 
Значительную группу переселенцев составили крестьяне-земледельцы или «пашенные люди». Эти крестьяне насильно были переселены в Сибирь по особому указу царского правительства. «Пашенные люди» были переведены из Вятской, Вологодской, Архангельской и Пермской земель.
 
«Пашенные люди» работали на государственной земле, т. е. пахали «государеву пашню». Кроме того они несли многочисленные повинности, известные под названием «государевых изделий». В понятие «государевых изделий» входили постройки казенных зданий, рубка и доставка леса для сооружений, постройка судов, сплав казенного леса, починка и содержание дорог, поставка подвод и т. д.
 
Кроме этого, переселению способствовали крестьянские восстания, предшествовавшие воцарению Дома Романовых, раскольничество и, наконец, строгие указные статьи, изданные в 1685 году о старообрядцах. В эпоху царствования Петра I переселялось много крестьян, не довольных рекрутскими наборами. В XVIII в. Значительная часть населения Сибири принадлежала к приписанным к государственным горным заводам заводским крестьянам.
 
По данным Гагемейстера, в царствование Елизаветы и Екатерины II к Алтайским заводам были приписаны 12 тысяч душ крестьян. В 1760 году по указам Екатерины II предполагалось переселить в Сибирь десятки тысяч крестьян с женами и детьми, с зачислением их в рекрутские наборы.
 
В XIX в. в Сибири насаждаются кулацкие элементы «из русских крестьян и казаков», составлявшие «надежную опору великодержавных стремлений».
 
Об этих сибирских кулаках Красовский писал: «Богатый крестьянин есть самый низший и самый многочисленный род хищников-эксплоататоров в Сибири, как богатый мужик. Эти люди составляют почти особое сословие в стране: есть целые деревни, домов в 40, состоящие исключительно из богатых мужиков».
 
Правда, в Сибири не складывалось крупное помещичье землевладение и, следовательно, не было и крепостного права. Тем не менее, народные массы Сибири испытывали на себе тяжелый гнет не только своих кулаков, но высшего чиновничества — губернаторов и окружных начальников.
 
Заселение Оренбургского края началось гораздо позже, чем Сибири. Это объясняется тем, что завоевание казахских степей фактически началось лишь с конца XVIII в.
 
Экономическое положение переселяемых из центральных областей в Сибирь и Оренбургский край крестьян было исключительно тяжелым. О положении казенных крестьян, переселенных в Сибирь, один из очевидцев писал: «Поселенные на болотистых бесплодных местах около озер до 48 тыс. душ казенных крестьян только и могли питаться и платить подать рыбным промыслом, высочайше издавна им дарованным,— ныне генералом Капцевичем оный у них отнят и сии 48 тыс. душ повержены в совершенную нищету и отчаяние»
 
Царская администрация совершала вопиющие злоупотребления. Беззастенчивое ограбление населения, взяточничество, казнокрадство были излюбленным методом эксплуатации народов Сибири, в том числе и русских поселенцев. Один из сибирских старожилов, С. С. Щукин, в своих воспоминаниях рассказывает: «Когда Сперанский, ехавший по Сибири в качестве генерал-губернатора в 1819 году, изумлялся неслыханным злоупотреблением разных лиц, он отрешил первого исправника Зинова, на которого вся жалоба состояла в удержании 50 рублей, следовавших крестьянам за постройку моста; но чем ехал далее, тем жалобы возрастали. Сказывали, что по приезде в Томск он приказал написать отрешенному исправнику Зинову, чтобы он, как честнейший из исправников, приехал в Иркутск, где получил новое назначение».
 
Возмущаясь злоупотреблением местных властей, Сперанский с огорчением писал графу Кочубею: «Как я могу управлять без моральной власти?... Скажут — закопали, как будто существуют законы в Сибири, всегда управляемой самовластием, и как будто законы могут исполнять без исполнитетелей».
 
Как указывает историк Ядринцев, по распоряжению Сперанского за грабежи и взяточничество были преданы суду два губернатора, 48 чиновников, а всего замешанных в преступлениях было 681 человек. Кроме того, с виновных в должностных преступлениях, прежде всего,— взятках, были взысканы деньги на сумму 22 847 ООО рублей.
 
Не лучше было положение крестьян в Оренбургском крае. Значительное количество крестьян здесь составляли крепостные помещичьи и заводские крестьяне.
 
О степени зависимости крестьян от своих помещиков говорят следующие данные:
 
Помещиков, владевших от 10 до 100 душ крепостных, было 1 216 человек; от 100 до 200 душ—111; от 200 до 500 —74; свыше 500 — 27; свыше 1 000—12; свыше 2 000 — 6; свыше 5 000 — 1 помещик.
 
Крепостные крестьяне обязаны были нести не только все виды натуральных повинностей, но и работать 3 дня на барском поле. Не лучше обстояло дело у заводских крестьян. Они разделялись на частновладельческих и казенных крестьян. Крестьяне, работавшие на частных заводах, получали зарплату, составлявшую мизерную сумму.
 
Жизнь казенных заводских крестьян строго регламентировалась. Они состояли в ведении горного начальства, на правах близких к военнообязанным.
 
Таково было положение сибирских и оренбургских крестьян. Экономически оно почти не отличалось от крепостных центральной России.
 
Среди уральских и оренбургских казачьих войск также шло классовое расслоение. По своему социальному составу казачество было неоднородным. Следует учесть, что Оренбургское казачье войско отличалось от уральских казаков. Оно было сформировано правительством в административном порядке, как оплот царской колонизации в Оренбургском крае. Уральское (Яицкое) войско начало формироваться еще в XVII в. из вольных казачьих общин, состоявших из беглых крестьян и холопов, которые по своему экономическому положению ближе стояли к крепостным. Уральские казаки, привыкшие к самоуправлению, долго не могли расстаться со своей казачьей вольностью.
 
Среди уральских казаков было ярко выражено социальное неравенство. Казачья беднота — «войсковая партия» жестоко эксплуатировалась зажиточной верхушкой казачества — «казацкой старшиной». В то время, как старшинная группировка верно служила правительству, являясь его надежной опорой, казацкая масса представляла собой пороховой погреб, готовый взорваться в любой момент. Ликвидация казачьих вольностей уральского войска в XVII веке лишь придавила, но не устранила существовавшее среди казацкой бедноты глубокое недовольство.
 
Естественно, что царские власти с опаской смотрели на казачье население Оренбургского края. В памяти оренбургских властей еще свежо было воспоминание об участии яйцких и исетских казаков в Пугачевском восстании 1773—1775 гг.
 
О тяжелом положении казачьих военных поселений войсковой атаман Логутов писал Оренбургскому военному губернатору Неплюеву: «Крепостные коменданты чрезвычайно злоупотребляют своей военной властью в отношении линейного казачества. Они стали назначать казачье население, как крепостных крестьян, на казенные работы: для рытья крепостных рвов, сооружения вала, на подвозку леса и др. работы».
 
Не легко жилось и рядовому составу Оренбургского войска. Его бытописатель Бухарин рассказывает: «Драма разыгрывается на Линии, становясь все ужасней. Начальство (солдатское), вследствие приказания свыше, поступало с ними (казаками) не только по службе, но и в их домашнем быту как со ссыльно-каторжными. Разделив их на десятки, приставляли пришлого солдата — капрала смотреть за каждыми 6—8 домами. Ни квашни замесить, ни арбуза снять самовольно не смей! Бабы были в полном подчинении у капралов... Порки были за всякую малость по жалобе капрала... Я — комендант и бог, хочу казню, хочу милую! И милость коменданта покупалась разного рода живностью: гусями, утками, отсюда частые побеги нижних чинов и суд над ними».
 
Коменданты крепостей были полновластными хозяевами. Они совершали над жителями суд, заставляли их работать над сооружением валов и других укреплений. Например, комендант Губерлинской крепости майор Бутлер приказом по крепости от 25 августа 1817 года учредил из казаков внутреннюю полицию, которая контролировала внутреннюю жизнь казачьих военных пселений. Оренбургское казачество, подвергнутое гнету своих местных начальников и «градских» комендантов, глухо волновалось. Один из очевидцев, казачий писатель Иосаф Игнатьевич Железное с возмущением писал: «Вы хотите, чтобы казак был смирен, как овца и силен, как лев — эти два качества несовместимы,— стало быть ваше хотение остается хотением. Вот именно этих-то несовместимых качеств и добивались от оренбургских казаков высшее и местное начальство.
 
 
 
Трудно жилось и солдатам в условиях николаевского режима. О тяжелых условиях их жизни свидетельствует солдатская песня Оренбургского края того времени:
 
Жизнь в военном поселенье —
Настоящее мученье,
Только не для всех!
Поселяне голодают,
Зато власти поживают
Очень хорошо!
Для полков здесь — заточенье, 
Голод, холод, изнуренье—
Хуже, чем в Крыму.
Здесь ячмень дают уланам, 
А рожь прячут по карманам —
Так заведено.

В ряд по струнке, как солдаты,
Поселянские здесь хаты,
Все по чертежам.
Чисто прибрано снаружи,
А внутри... едва ли хуже Можно отыскать:

Комитеты, магазины,
Образцовые овины —
Только на показ.
Окружные, областные,
Все мошенники такие,
Каких не найдешь.
Казначеи, авдиторы
И квартмейстеры — все воры.
 
Бывали случаи, что солдаты и жители казачьих поселений бежали от тяжелого гнета местных властей в отдаленные казахские степи. Так, например, один из солдат Звериноголов-ского батальона с 1817 г. по 1825 год совершил 6 побегов. За шестой побег он был наказан кнутом перед строем полка и сослан на каторгу. Другой рядовой солдат, Иван Шелковников совершил 8 побегов, за что был повешен. Бегство солдат и крестьян особенно участилось во время крупных восстаний казахов, вспыхнувших в 30—40 годах XIX в. Эти побеги были одной из форм стихийного протеста против невыносимых условий жизни и гнета местного начальства.
 
Крестьяне-переселенцы Оренбургского края на протяжении первой половины XIX в. не раз поднимались на открытую борьбу против феодально-крепостнического гнета. Последние крупные восстания крестьян Оренбургского края совпали с национально-освободительным движением казахов под руководством Кенесары.
 
По поводу восстания крестьян Оренбургского края, полковник Авдеев писал: «В то же время, когда Кенесары волновал киргизскую степь, заставляя опасаться и за Линии, в самом крае возникла беспорядки. Поводом к ним было обращение по Положении 12 декабря 1840 года в казачье сословие некоторых волостей Челябинского и Троицкого уездов».
 
Согласно Положению об Оренбургском казачьем войске, изданному 12 декабря 1840 года, весь Ново-Линейный район входил в. состав этого войска, а население его обращалось в казаков. Внутренние казачьи кантоны также подлежали упразднению, с переселением населения на Новую Линию. Такому же переселению подлежала и часть государственных крестьян Верхне-Уральского, Троицкого, Челябинского уездов с зачислением их в состав Оренбургского казачьего войска. Не зная настроений местных крестьян, гражданский губернатор Талызин донес Оренбургскому военному губернатору Перовскому об «единодушном желании крестьян поступить в казачье сословье», о чем Перовский, в свою очередь, поспешил донести Николаю I. Между тем, выяснилось, что никто из крестьян добровольно не хочет поступить в казачество и расстаться со своей насиженной землей.
 
Первое же известие о переселении казаков и крестьян в Ново-Линейный район было встречено населением с большим недовольствием. Казаки отказывались переселяться на Новую Линию, доказывали свои права, ссылаясь на указы Петра I, который, якобы, обещал им вольность и самоуправление. Не считаясь с этим, правительство с помощью воинских отрядов переселило на Новую Линию 2 877 казачьих семейств. По рассказам старожилов, во время переселения некоторым семьям не позволялось даже «вынуть из печки калачи». «Собрали,— рассказывает один из современников,— всех казаков в Кантонной Канцелярии (в доме Чекалина), прочитали приказ, дали сроку три дня, чтобы собраться, и на третий день чуть свет, так что бабы не успели калачей вынуть из печей, — погнали голубчиков из города».
 
Государственные крестьяне Кундровинской, Верхне- и Нижне-Увельской волостей Троицкого уезда в числе 8 750 душ, категорически отказавшись переселяться на Новую Линию и вступить в военное сословие, подняли восстание. Боясь распространения восстания на другие волости, Оренбургский военный губернатор Перовский вошел с ходатайством перед Департаментом военных поселений о разрешении выселить из пределов Оренбургского войска всех крестьян, не желавших зачислиться в казаки.
 
Вскоре крестьянские восстания из Троицкого и Челябинского уездов перекинулись в другие районы Оренбургского войска — в Павловскую, Городищенскую и Донецкую станицы, где крестьяне решительно отказались вступить в казачье сословие. Даже карательный отряд под командой полковника Тимлера, посланный для усмирения повстанцев, не мог ничего поделать. Один из руководителей восстания — Иван Воронин— призывал крестьян не подчиняться приказам чиновников и не уходить из насиженных мест. Он внушал своим односельчанам: «Если бы на зачисление крестьян в казаки была царева воля, то был бы прочитан указ с барабанным боем, а указ был прочитан без барабанного боя, то он ложный».
 
Царское правительство, опасаясь роста крестьянских волнений в Оренбургском крае, решило покончить с ними с помощью крутых мер. 4 мая 1843 года был издан высочайший указ, согласно которому все казенные крестьяне зачислялись в казаки. Для приведения его в исполнение в Оренбургский край был командирован флигель-адъютант Николая I полковник Туманский. Но и этот указ не подействовал. В Троицком уезде только 1 850 крестьян согласились перечислиться в казаки, а остальные 5 720 крестьян, оставив свои дома, ушли в пределы Бузулукского уезда. В Кундравинской волости удалось перечислить в казаки 525 крестьян, а остальные 1 944 семейства отказались вступить в казачье сословие. Более продолжительным было восстание в самом Оренбургском уезде. Здесь первыми выступили крестьяне Городищенской станицы и селений Николки, Дедуровки, Павловки и др. На борьбу с повстанцами было направлено до 4 тыс. солдат с двумя орудиями гарнизонной артиллерии под командованием наказного атамана, генерал-майора графа Цукато, жестоко усмирившего крестьянское восстание. За подавление восстания крестьян всем офицерам было объявлено монаршее благоволение, а нижним чинам пожаловано по 50 коп. на человека.
 
Причины поражения всех этих восстаний объясняются их локальностью, разрозненностью и отсутствием единого руководящего центра, благодаря чему царским войскам удавалось разбивать их по частям.
 
Каковы были взаимоотношения казачьей бедноты, крестьян и солдат с казахами, жившими близ пограничных Линий?
 
Несмотря на разжигаемые царизмом вражду и национальную рознь, между станичными крестьянами, солдатами и казахами существовала дружба. Казахи завязывали с русскими крестьянами оживленные торговые связи, перенимали их хозяйственные достижения — переходили к оседлости, строили себе дома и т. д. В отчете по Управлению внешних округов сибирских казахов сказано: «Киргизы... от частого соприкосновения с русскими все более и более привыкают к образу оседлой жизни и подражают в этом жителям, многие строят себе дома и заводят хлебопашество».
 
В другом документе о казахах Кокчетавского, Аман-Кара-гайского, Баян-Аульского и части Акмолинского округов говорится, что местные казахи «от частовременных сношений с русскими привыкают уже к оседлой жизни и, подражая русским, выстраивают для себя дома и другие заведения».
 
Кроме того между казахами и русскими крестьянами происходила меновая торговля. По поводу этой торговли председатель Омского земского суда писал: «Киргизы сии ввозят собственные свои произведения и изделия для мены в крестьянские селения Тюкалинского округа, а как полагать должно, что таковая потаенная мена производится с крестьянами и на значительную сумму».
 
С русскими крестьянами вели оживленную торговлю не зов, кочующих в глубине степи, даже на р. Сыр- и Куван-Дарье, также и Усть-Урта приближаются на лето к Линии, дабы воспользоваться меною на оной».
 
По данным генерал-губернатора Западной Сибири Госфорда, ежегодный вывоз хлеба в казахскую. степь русскими жителями по одной Сибирской Линии составлял 736 000 пудов. Казахи нередко обращались к крестьянам и занимали у них семена, иногда даже земледельческие орудия. Об этом С. Болотов писал: «Нет у киргиза семян на посев, он/занимает их с обещанием отдать половину урожая и отдает непременно».
 
Известный путешественник-исследователь П. П. Семенов в 60-х годах XIX века писал о взаимоотношениях казахов с русскими переселенцами: «Русская земледельческая колония для туземцев несравненно выгоднее военные постоев»... они стараются «жить со своими кочевыми соседями в добрых отношениях, закрепленных беспрестанной потребностью взаимной помощи и обмена предметов, производимых тою и другою сторонами».
 
О взаимоотношениях казахов с крестьянами и, частью, с казачеством можно судить по воспоминаниям казахов Баян-Аульского округа. Так, Адилхан Коккулаков рассказывает: «В старое время каждый казах имел своего знакомого среди станичных казаков и крестьян. Бывало по нужде заедешь в Дуан (приказ), сразу остановишься у своего друга и через него приобретаешь себе нужные вещи, а иногда он сам отдает свое». На лето они приезжали отдыхать в степь к своим друзьям-казахам.
 
Царское правительство, следившее за действиями станичных казаков и приписных к заводам крестьян, всячески пыталось изолировать их от национально-освободительного движения казахов 30—40 годов XIX в. и не допустить их соединения с казахами. Все же нам известны отдельные попытки только казахи, жившие близ пограничной Линии, но и казахи глубинных районов. Это отмечал еще генерал Обручев, писавший: «Самые же хозяева, как и вообще большая часть крестьян присоединиться к восставшим казахам, однако таких крестьян ловили и под конвоем возвращали обратно. Участник Хивинской экспедиции 1839—1840 гг. Н. П. Иванов в своих воспоминаниях писал: «Господские крестьяне давно уже задумали уйти в степь... Но до 200 семейств было переловлено близ Эмбы» .
 
В основной массе жители казачьих поселений и заводские крестьяне сочувственно относились к движению Кенесары. Об этом свидетельствует признание председателя Оренбургской Пограничной Комиссии генерала Генса, с тревогой отметившего в своем дневнике: «Неизвестно, что сделают уральские казаки. Название их уже невольно напоминает прежние их дела, по крайней мере полагаться на них нельзя. Заводские крестьяне может быть еще опаснее их».
 
То же самое отмечает в своей личной переписке с военным министром А. И. Чернышевым Оренбургский военный губернатор граф Перовский. Он писал: «Злоумышленники распространяют в народе всевозможные небылицы, находящие полную веру... Многие связаны взаимной порукой, не хотят выдавать виновных, подчиняться распоряжениям властей и, больше того,— хотят избавиться от меня при первой благоприятной возможности». Так отзывался граф Перовский об оренбургских крестьянах, когда в соседстве с Оренбургским краем — в казахских степях началось восстание казахов, руководимое Кенесары Касымовым.
 
Несмотря на все мероприятия властей, крестьяне и станичные казаки с большим сочувствием относились к восставшим казахам. Как известно, в 1836 году Кенесары послал своих представителей во главе с Тобылды Токтиным и Кочумбай Казангаповым с письмом-протестом к Западно-Сибирскому генерал-губернатору Горчакову. Вручить это письмо Горчакову им не удалось, так как по дороге они были схвачены султаном-правителем Турлыбек Коченовым и отправлены под стражей в Омск. Характерно, что конвоировавшие казахов офицеры были поражены знакомством Казангапова со станичными крестьянами. На остановках крестьяне, узнав Казангапова и его товарищей, тепло встречали их. По поводу этого в своем донесении пограничный начальник Сибирскими киргизами полковник Ладыженский писал: ««Кочунбай Казангапов знает хорошо русский разговор и знаком по Горькой Линии со многими станичными казаками, как это обнаружено при провозе его через те станицы в Омск. Об этом я долгом почел сообщить Комиссии военного суда».
 
Деятельное участие принимали в движении Кенесары отдельные крепостные крестьяне и беглые солдаты. Они служили в войсках Кенесары предводителями отрядов, работали в качестве оружейников, а один из них был даже личным секретарем Кенесары.
 
Всех бежавших к нему крестьян и солдат Кенесары охотна принимал. К сожалению, в архивах мало сохранилось документов, характеризующих отношение Кенесары к русскому населению. Однако даже далеко неполные данные говорят о существовании известной связи восставших казахов со станичными крестьянами. Так, когда в 1838 году Кенесары потребовал от генерала Горчакова возвращения казахам земель и увода войск из казахской степи, он предупредил Горчакова, что в случае невыполнения его требования — он начнет «наступление в самый центр Сибирской власти, где имеет много приверженцев среди станичных крестьян».
 
Вот другое свидетельство. В 1838 году по заданию Сибирского генерал-губернатора была составлена ведомость, в которой перечислялся материальный ущерб, нанесенный восстанием Кенесары торговцам, чиновникам, казахским султанам и крестьянам. Из общей суммы в 1 951 994 р. 72 к. ущерб крестьян составляет всего 100 рублей, остальная сумма падает на торговцев, чиновников и на казахских султанов. Таким образом видно, что Кенесары щадил русских крестьян и станичных казаков.
 
И, наконец, о доброжелательном отношении Кенесары к крестьянам и солдатам говорит его отношение к военнопленным. Пленный Андрей Иванов в своем показании заявил: «Во время нашего плена жестокого обращения с нами не было. Хозяев наших Кенесары заставлял нас кормить и не дозволял делать обид» В восстании Кенесары участвовали политические ссыльные. Известно, что после подавления польского восстания 1830 года многие участники его были сосланы в Сибирь и в Оренбургский край. Об участии ссыльных поляков в восстании Кенесары имеются только отрывочные данные. В одном из своих донесений полковник Аржанухин писал: «У султана Кенесары и батыра Юламана есть... бежавшие из Сибири до 100 поляков, из которых один называется майором, и много к нему набегает оттоль же с Линии разных беглых разночинцев». Трудно судить, насколько верно сообщение Аржанухина о количестве примкнувших к Кенесары поляков. Надо полагать, что все же он преувеличивает число беглых поляков. Однако участие поляков в восстании Кенесары не вызывает никакого сомнения. Один поляк, некий Иосиф Гербрут, принимавший участие в восстании, посвятил специальную песню повстанцев к их руководителю Кенесары. Текст песни найден в архиве академика Веселовского. Датирована она 1850 годом.
 
Другой поляк Густав Зелинский, сосланный за участие в польском восстании 1830 года, жил в казахской степи. Во время выступления Кенесары Касымова он написал большую поэму под названием «Киргизы», в которой описывает тяжелое положение казахов, испытывавших на себе двойной пресс угнетения — царских колонизаторов и своих феодалов-султанов.
 
В Казахстане жили также несколько декабристов. В частности, с 1829 года по 1856 год в Бухтарминском уезде отбывал свою ссылку отставной подполковник Матвей Иванович Муравьев-Апостол. Об их отношении к восстанию казахов не сохранилось никаких сведений.
 
Кроме того, в первой половине XIX в. в Сибири в прилегающей к ней казахской степи находилось много других политических ссыльных различных народностей.
 
Как ни отрывочны наши сведения о взаимоотношениях казахов с пограничным населением, их все же важно отметить. Если они не дают достаточно полной картины этих взаимоотношений, то в них с достаточной ясностью проглядывают зерна того доверия и дружбы между одинаково угнетенным населением, которым впоследствии был суждено в условиях советского строя развиться в нерушимый союз двух братских народов. На пути развития дружественных отношений, складывавшихся на почве тесных политических и экономических связей, стояло российское самодержавие и его агенты — царские чиновники, кулаки, казачьи атаманы, коменданты крепостей. Они действительно захватывали лучшие казахские земли (летовки и зимовки), разоряли казахов поборами и военными набегами. Их деятельность долгое время задерживала развитие доверия между русским и казахским народом.
 
В последующих главах («Движущие силы») будет показано участие отдельных представителей русского народа в восстании казахов. Их участие не было случайностью, оно было обусловлено общностью исторических судеб обоих народов, испытывавших гнет своих феодалов.
 
Торгово-экономические и культурные связи, а также совместная борьба против угнетателей, создавали объективные предпосылки для развития дружбы казахского и русского народов. Это во многом определяло дальнейшую ориентацию казахского народа и его деятелей на Россию. 

<< К содержанию                                                                                Следующая страница >>