«Вплоть до снежной стены Алатау»

«Вплоть до снежной стены Алатау» — это слова из поэмы Густава Зелинского «Степи». С этого поэта следует начать отчет о пребывании в Казахстане, в его столице Алма-Ате, которая, как и подобает прекрасному городу, увенчана великолепной короной — горами Алатау. С Густава Зелинского, автора поэм «Степи» и «Казах», о котором совсем недавно напомнил нам ученый Януш Одровонж-Пененжек, начинать нужно не только отчет о путешествии, но и описание казахской литературы, если бы нам привелось это делать. И в Алма-Ате, и во время поездки в казахские степи звенело в голове имя Зелинского, но никак не удавалось вспомнить ни одного подходящего стиха, хотя поэма «Казах» и вышла уже в Польше 22-ым изданием и переведена на русский, французский, итальянский и английский языки. К счастью, помог Сагингали Сентов, поэт и литературный критик, который стал цитировать русский перевод этого произведения. И мы вспомнили чудесные строки о казахской песне, звучащей в степи при восходе солнца:
 
О, отдаленный звук казахской песни дивной,
Меланхолический, как тишина полей,
Дрожащий, как стрела в полете непрерывном,
Тоскливый, как печаль о родине своей!
Молчат окрестности, протяжной песне внемля,
Трепещет грудь певца, и звуки все плывут.
И небу кажется: поют степные земли,
И кажется степям, что небеса поют.
И души, спящие под насыпью могилы,
Отцы и праотцы, и праотцов отцы,
Услышав сей напев, от века сердцу милый,
И повторив его, несут во все концы.
И чем старей курган, тем отзвуки слабее,
Тем эхо немощней... и вот уж звук родной,
Блуждая средь холмов, тускнеет и немеет,
И сам становится глубокой тишиной.
 
Пер. А. Л. Жовтиса
 
 
 
Сагингали Сеитов подтвердил также слова Януша Одровонж-Пененжека, написанные в предисловии к научному изданию Зелинского: «В основе поэмы «Казах» лежат наблюдения, им обязана она реалистическими элементами в описании казахских одежд и обычаев». Сеитов придает большое значение поэме, отводя ей место в процессе поступательного развития народной казахской литературы, как одному из первых литературных произведений, верно отражающих жизнь казахов.
 
Это не было просто комплиментом, сказанным по случаю пребывания в Казахстане делегации польских писателей. Мы особенно признательны за то, что это было высказано на встрече со студентками женского педагогического института, девушками, которые приехали из далеких степных аулов за правдивой наукой и знаниями, повышающими их общую культуру.
 
* * *
 
Казахстан мы первый раз увидели в кино. На студии «Казахфильм» нам показали две короткометражки, возможно, несколько слащавые, но все же достаточно интересно показывающие перемены и перспективы развития этой советской республики. Но лишь фильм Карпова, одного из известнейших деятелей кино в Казахстане,— незабываемый «Сказ о матери» — позволил нам несколько глубже вникнуть в судьбы казахов, которые свой советский патриотизм продемонстрировали не только на фронте, но и в тяжелом труде в далеких степях.
 
Фильм Карпова, который мы наверняка увидим в Польше, по ситуации является как бы противоположным «Балладе о солдате»: там сын стремится к матери, здесь мать ожидает сына. В этом ожидании не только любовь — это естественно — но и упорство, так драматически и вместе с тем о естественной простотой показанное исполнительницей заглавной роли Аминой Умурзаковой. Вот уже все, кто остался в живых, вернулись с войны. А мать все ждет сына, работая в поле и разнося письма, как и во время войны. Однажды дети подняли радостный визг: «Солдат идет!» Бодро вышагивает по степной дорожке последний долгожданный... Но последний ли? Мать верит, что и это не последний, все также поджидая давно погибшего сына, с надеждой приглядываясь к идущему.
 
Амина Умурзакова была на просмотре своего фильма. Она ничем не отличалась от созданного ею образа. Если она такова к жизни, значит, она играла самое себя, запечатлев в фильме естественную простоту и женское очарование.
 
... Знаменитые актеры — где их только нет? Но их действительное совершенство подтверждается лучше всего, когда они находятся в естественной обстановке, их можно выделить из толпы, потому что они лучше других могут передать ее чувства и мысли, настроения, повороты судьбы и глубины печали. Я лучше всего постиг это, когда присутствовал на спектакле «Абай» в Казахском театре оперы и балета им. Абая.
 
Либретто Мухтара Ауэзова, выдающегося деятеля казахской литературы, не ограничивается только рассказом о жизни Абая Кунанбаева, основателя казахской литературы. Здесь та же самая духовная атмосфера, которую мы знаем по книге «Казах», тот же самый накал любви, вся ее романтика, переплетенная с суровостью степей. И здесь Ажар, возлюбленная Айдара, как и Демеля у Зелинского, «отбрасывает со лба блестящие волнистые волосы, спадающие на лицо семью косичками». И здесь пал конь под ездоком/скачущим от погони. Как удивительно повторяются эти мотивы у двух различных поэтов, отделенных десятилетиями, культурами, языками, потому что идут они из одних и тех же народных источников. Каким близким становится «Абай» читателям поэмы «Казах». В этой опере не только степь и ее суровые обычаи, не только романтическое дыхание запретной любви, в ней также картина борьбы против старых обычаев, которой руководил благородный и отважный Абай.
 
* * * 
 
 Писательское общество Казахстана не очень многочисленно, если принять во внимание, что эта обширная союзная республика насчитывает десять миллионов человек. Но ведь то же самое можно сказать и о польских писателях. Из двухсот с небольшим членов Союза писателей Казахстана сто шестьдесят пишут на казахском языке. Особый, отличный от польского уклад литературной жизни и иная система распространения литературы в Советском Союзе приводят к тому, что произведения советских писателей хорошо известны, популярны, высоко ценятся, а главное — хорошо распространяются. Литературная жизнь — главным образом, в столице республики — бьет ключом.
 
На встрече с казахскими писателями Сабит Муканов, крепкий, спокойный человек с узкими раскосыми глазами, с гордостью положил широкую ладонь на польский экземпляр своего романа «Ботагоз». Что такое Ботагоз? «Это попросту,— объяснил Муканов,— глаз верблюжонка. Но так звучит и девичье имя в Казахстане. Этот анимализм имеет здесь естественное очарование. Тому, кто живет в степи среди коней и овец, приходится заботиться о животных и растениях так же, как и о людях». Кто-то упоминает о Пришвине. Муканов еще больше щурит глаза и говорит: «Трудно найти казахского Пришвина, но трудно найти у нас писателя, который не был бы Пришвиным».
 
В блокноте у меня записаны другие слова Муканова, пришедшего на встречу с большим докладом. Однако он заслужил нашу благодарность, так как говорил интересно, как заправский рассказчик.
 
«Казахский эпос создавался кочевым народом, поэтому он отличается от европейского. Греки не умели описывать коня, а у казахов описание коня — это настоящая поэзия. Конь в нашей эпопее занимает такое же место, как и человек. Охота была в нашей жизни таким же основным, важным и естественным занятием, как и борьба с набегами врагов. Все мы здесь жили в степи: встречи с тигром, лисой и орлом — для нас было обыденным явлением...»
 
От этого изначального проникновения в природу, в ее особую, очень важную для людей жизнь, в ее судьбы, тесно переплетающиеся с человеческими, не свободны даже авторы дидактико-политических романов. Например, роман Габидена Мустафина «После бури», описывающий события, известные частично по шолоховской «Поднятой целине», но перенесенные на территорию казахского аула. Мустафин, сын степного земледельца, спокойный, уравновешенный, с красивым, словно высушенным ветрами лицом, является одним из Несторов казахской литературы. В среде писателей о нем составилось высокое мнение, здесь умеют с полным уважением относиться к достижениям своих коллег. Славно было бы, если бы и наши отечественные Несторы смогли творить в атмосфере такого же уважения со стороны польских писателей.
 
Приятно знакомиться с писателями других стран, разговаривать с ними об общих делах, особенно о том, что ежедневно занимает мысли, что является содержанием их труда. Мустафин говорил не торопясь, даже казался утомленным, но каждое слово отшлифовывал. Страсть политика, заметная в романе «После бури», не овладевала им теперь. Совсем другим был Муканов, стремительный в движениях и мыслях...
 
Еще о двух писателях тепло записано в моем блокноте (с другими, присутствовавшими на встречах, просто не пришлось поговорить подольше). Это поэт Жубан Мулдагалиев, пришедший в литературу из сельскохозяйственного техникума. В популярном здесь сборнике поэзии «Песня не умирает» он мастерски перемежает лирику с разнообразными агитационными темами, используя пафос, так великолепно звучащий в казахских народных песнях. И, наконец, поэтесса Турсынхан Абдрахманова, которая несмело проникает в немногочисленную шеренгу пишущих казахских женщин, в хоровод, возглавленный в начале нынешнего века Шолпан Иманбаевой. Мы желаем красавице Турсынхан не только успеха в литературном труде, но и побольше смелости, той самой смелости, которую — правда, в другой области — проявляли героини Зелинского и Ауэзова — Демеля и Ажар.
 
... Потом был Алатау. «Вплоть до снежной стены Алатау известен набегами, отвагой и разумом»,— пел свой гимн султану Кодару Зелинский. Горный массив Алатау на первый взгляд напоминает Татры... Что я знал до сих пор об этих горах? Об Алма-Ате, которая лишь несколькими километрами шоссейной дороги отделена от первых их вершин? В памяти возникает что-то, связанное с естественным катком, на котором конькобежцы мира отлично побивали рекорды. Сейчас каток выглядит, как скудное облысевшее пастбище, хотя по сторонам уже лежат легкие пласты снега. Что же я узнал теперь об этих горах, которые где-то там, в вышине, пересекают границу?
 
Запомнил я прежде всего краски. Они словно сошли на горы с какой-то волшебной палитры. Кто-то даже помянул французских импрессионистов. Как и Татры, повисают горы над зеленым расцвеченным городом, но они — совсем не Татры, потому что более разнообразны по колориту. Дикие плодовые деревья по склонам тянутся золотыми, рубиновыми, смарагдовыми и темно-зелеными лентами и поясами. Выше туманная завеса меж деревьев, потом уже снег на скалах. Поток Алматинки такой же, как у горных рек в Татрах, даже и шумит так же, как Белый, продираясь под скалой или разливаясь в спокойных котловинах. Даже опрятные домики (на склонах гор) все время напоминают Татры. Но вот эти тополя в гирляндах осенних листьев совсем другие, они не утрачивают своего высокомерия, хорошо вписываясь в пейзаж. Воздух здесь гуще, чем в Татрах, легче и свободнее дышать. Сколько тут места для человека! Когда-нибудь на склонах выстроят дома отдыха, а сейчас — кто бы сюда поехал, скажем, из Москвы? Одна дорога обошлась бы дороже, чем двухнедельный отдых в Крыму.
 
Для Алма-Аты, из которой автобусы подвозят людей прямо к катку, горы эти — настоящий дар природы! Но Алма-Ата и сама, хотя это и город с полумиллионным населением, является великолепной дачей. То ли большой душистый сад становится городом, то ли город, разрастаясь,— специально подчеркиваем — в условиях Советской власти, превращается в большой цветущий сад. Не знаю, имеет ли Алма-Ата свой герб, как это принято у нас в городах, и если она его имеет или хотела бы иметь, наверняка на нем прежде всего сияло бы сочное огромное яблоко.
 
Звездой урожая назвал Алму-Ату один из казахских поэтов. Во времена Зелинского этого города не было, стояла пограничная станица Верный, поднимаясь из степи на краю великих горных лесов. А теперь в нашей памяти навсегда останется современный город, который прячет свои постройки в густой ароматной тени. Мы знаем, что здесь, на краю Советского Союза, в глубине азиатских степей, воспетых когда-то ссыльным польским поэтом, существует мир более прекрасный, чем в нашем слабом книжном воображении. Стоило сюда приехать — и жаль отсюда улетать.

Лили Дени (Франция)