Глава вторая

На окраине города на возвышенности стояла старая военная крепость, которую днем и ночью охраняли часовые. Вблизи крепости размещалось несколько длинных глиняных бараков, очень невысоких, с маленькими окнами и земляными полами. Здесь в двух комнатах и разместилась наша семья. Мебель у нас была самая примитивная: солдатские кровати, грубые столы, табуретки. Но в квартире уютно. Чисто выбелены стены, желтой глиной гладко вымазаны полы. На полу — ковер. Ковром накрыта и тахта, которую смастерили из ящиков и матрацев. На тахте разбросаны подушки, искусно вышитые мамиными руками. На столе — нарядная скатерть.
 
Окна и двери никогда не закрывались — стояла жара, и в бараках дышать было нечем. Вечером все жители выходили на свежий воздух. Взрослые пели, играли в шахматы, обсуждали всевозможные житейские проблемы. Порой между соседями вспыхивали ссоры. Время тянулось довольно однообразно.

 

В этой, казалось бы, ничем не примечательной жизни на моих глазах летом 1928 года разыгралась трагедия. Под утро по тревоге был поднят весь город. Папа сейчас же выскочил из дома, предупредив нас, чтобы мы немедленно бежали в гарнизон.
 
— Боевая тревога! Видимо, басмачи! — на ходу крикнул он.
 
На окраине города слышна была перестрелка. Горожане, покинув свои жилища, бежали к старой спасительнице — крепости. Сонных, нас мама тоже тащила в крепость.
 
Тревога взрослых передалась и детям.
 
— А вдруг они нападут на крепость?
 
— Ну и что! Наши их погонят так, что только пятки засверкают!
 
— Эх вы, паникеры, да ведь это просто учебная тревога!
 
Банда басмачей ворвалась на окраину города и устроила грабеж и резню. Здесь ее накрыл наш гарнизон.
 
К вечеру в горах воцарилась тишина, но мы и следующий день просидели в крепости. Нас угощали солдатским обедом из алюминиевых мисок, спали мы в казармах на солдатских кроватях, играли в военных, в шпионов, в басмачей.
 
Лишь на третий день был дан отбой тревоги, и мы вышли из крепости.
 
Постепенно городская жизнь вошла в привычный ритм. Правда, родители настрого запретили нам отлучаться далеко от дома. Но разве можно удержать детей! Мы чувствовали себя стесненными надзором взрослых. Особенно тяжело было днем, когда в бараках все раскалялось от зноя. И через несколько дней мы сбежали на речку. С радостным криком гурьбой выскочили на берег. О ужас! На песке лежали два раздувшихся трупа. Один в красноармейской форме, другой — с большой белой бородой, с открытыми большими глазами. Мы все так перепугались, что не могли ни бежать, ни кричать. С трудом добрались домой и всю неделю не купались.
 
Вечерами чувствовалась настороженность. Беседы старших стали сдержанными. У многих женщин не вернулись мужья. Папы тоже не было.
 
Пошли четвертые сутки. Мама не находила себе места. Ее волнение передавалось и нам.
 
На пятые сутки вернулся отец, очень уставший, заросший, весь в пыли. В двух словах рассказал, что банду догнали и разбили. Умывшись и побрившись, повалился в постель и заснул крепким сном.
 
В 1929-м году отцу вручили второй орден Боевого Красного Знамени. Друзья горячо его поздравляли. Это было торжеством для всей крепости.
 
Недавно мне посчастливилось побывать на Памире. И сразу же всплыли картины детства. На окраине Ниского города также возвышается гора Сулейманка, похожая на трехгорбого верблюда. Сердце мое забилось.
 
— Здравствуй, друг моего детства!
 
В этот момент гору осветили последние лучи заходящего солнца, и мне показалось, что Сулейманка услышала меня и ответила.
 
В те тревожные времена в ее бесчисленных пещерах обитали «священные старцы, исцеляющие от всех недугов и болезней». К ее подножью складывались бесчисленные жертвоприношения от калек, слепых, горбатых и бездетных.
 
В 1927 году летом в пещерах была облава. В одной из них обнаружили шайку басмачей, которые долгое время безнаказанно орудовали под видом почтенных «старцев». При обыске было изъято много иностранного оружия и боеприпасов. Выяснилось также, что под видом странников свободно разгуливали контрабандисты. После этого вера в священные пещеры была подорвана, но белая мечеть на одной из вершин горы еще долгое время работала.
 
Сейчас на горе развевается государственный флаг.
 
Побывала я в гостях у пограничников в той самой крепости, где в тревожные 25—28 годы не один раз мне приходилось укрываться от налетов басмачей.
 
Крепость восстановлена, многие корпуса отстроены заново. Зорко охраняет государственную границу пограничники. Воины помнят о моем отце, который в тяжелые далекие годы здесь нес пограничную службу.
 
Я рассказала войнам о героическом пути 8-й гвардейской дивизии и ее первом командире, о героях подмосковных боев. Лица пограничников были взволнованы. Они поклялись своей отличной службой доказать, что молодое поколение воинов свято чтит боевые традиции героев-панфиловцев.
 
Я узнала, что недавно в гостях у пограничников побывал коновод отца Аксакен, который рассказал о своей дружбе с командиром:
 
— Однажды у меня тяжело заболел сын. Иван Васильевич принял мое горе близко к сердцу. Он предложил свой тарантас с рессорами и помог перевезти сына в областную больницу. А потом все время интересовался здоровьем моего мальчика и часто посылал ему детские книжки. А однажды вместе со мной заехал в больницу, поговорил с врачами и навестил сына. Всем он был близок. Русские считали его своим, мы, мусульмане, считали его мусульманином, ибо он был смугл, хорошо знал наши обычаи, владел узбекским, таджикским, киргизским языками.
 
В этот вечер разговор затянулся. Мне довелось услышать об отце многое. Я еще раз подумала, что хорошее всегда остается в памяти.