3. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ МУСТАФЫ ЧОКАЯ В УСЛОВИЯХ ПРОТИВОСТОЯНИЯ ТОТАЛИТАРНЫХ ГОСУДАРСТВ
3.1. ПОЛИТИЧЕСКОЕ РЕШЕНИЕ МУСТАФЫ ЧОКАЯ ПО ОКАЗАНИЮ ПОМОЩИ ТУРКЕСТАНСКИМ ВОЕННОПЛЕННЫМ
"Знаешь ли ты, что есть вершина добродетели?
Выкупить пленного, накормить в дни голода
сироту, ближнего и нищего безвестного”.
Коран. Сура ХС. 12—15
В своих планах подготовки к войне с Советами Третий рейх отводил определенную роль лидерам российской эмиграции. Работа в этой области была значительно облегчена после оккупации Франции Германией в июне 1940 г.
Что касается советской стороны, то, по ее мнению, в условиях военнополитического противостояния “Германия — СССР” Мустафа Чокай и другие лидеры эмиграции не могли не сотрудничать с нацистами. Именно эта мысль прослеживается в книге С. Шакибаева “Падение “Большого Туркестана””, “построенной на строго документальной основе”. М. Чокай, представленный в ней как мелкий антисоветчик, якобы обращается с письмом к Розенбергу, и автор повести проводит параллель между нацистским чиновником и лидером туркестанского национального движения: “В письме Чокаева Розенберг почувствовал глубокую и горячую ненависть к большевикам, очень похожую на ту, которую испытывал сам рейхсминистр. Она, эта ненависть, заставляла с особым вниманием отнестись к плану создания с помощью нацистской Германии "Туркестанского государства” [429].
Поиски письма Мустафы Чокая Альфреду Розенбергу в архивах Третьего рейха с учетом "документальной основы” книги G. Шакибаева оказались безрезультатны. В первом разделе настоящей работы был приведен архивный документ об эмиграции М. Чокая в Европу по заданию национальных организаций Туркестана, что доказывает ложность утверждения С. Шакибаева о том, что после разгрома Кокандской Автономии частями Красной армии "Чокаев бежал в Турцию, потом дальше — в Париж”.
Нижеприведенный документ из архивов МИД Франции от 25 апреля 1941 г. также заставляет усомниться в "документальном” характере книги С. Шакибаева, опровергая другое утверждение о том, что Мустафа Чокай был заинтересован в сотрудничестве с нацистами.
"Русские эмигрантские круги столицы [Франции] с большим интересом следят за развитием событий военного времени. В настоящее время усилиями немецких служб пропаганды сформированы два разных общественных мнения в этих кругах: одно отражает позицию гестапо, другое — НСДАП.
Сторонники первого мнения оказывают содействие сепаратистам из России с целью развала СССР; это значит, что такого рода пропаганда проводится главным образом среди украинцев, грузин, а в настоящий момент среди эмигрантов, выходцев из республик, имеющих общие границы с Ираном, Афганистаном и Индией.
На днях эмигрант из России Мустафа ЧОКАЕФФ, уроженец Туркестана, был предупрежден службами гестапо о том, что он должен перебраться в Берлин, где его намереваются провозгласить главой Туркестана, советской республики, расположенной недалеко от британской Индии й граничащей с Ираном и Афганистаном. Мустафа ЧОКАЕФФ сразу же отказался от предложения немцев, но затем под давлением гестапо был вынужден согласиться поехать в скором времени в Берлин.
Со своей стороны, службы НСДАП избрали объектами своей пропагандистской деятельности русских эмигрантов антисепаратистского толка, т.е. тех, кто выступает против независимости советских республик: Украины, Грузии и т.д.
Для достижения своей цели немцы уверяют антисепаратистов в том, что у них существует только единственная возможность вернуться на родину — объединиться в группу поддержки союза Германии с Советами. Тем самым они смогут внести свою лепту в защиту интересов своей страны, а затем они при поддержке Германии сместят Сталина.
В настоящее время в Париже создается ассоциация в поддержку названного союза. Устав ассоциации сейчас находится на рассмотрении немецких спецслужб и будет в ближайшее время представлен в префектуру полиции.
Главным действующим лицом в этом деле является некий Пивень Александр (родился 10 марта 1900 г. в Екатеринбурге), русский, которого представляют как просоветски настроенного эмигранта. Однако сведения о нем далеко не благоприятны.
Ему оказывает содействие один из руководителей НСДАП по фамилии Крейтц, гражданин Германии русского происхождения.
Похоже, что эти двое не играют большой роли в ассоциации, а служат лишь прикрытием для других.
Среди членов этой организации фигурируют Юсупофф, Митрофанофф, Половцефф, хорошо известные в русских эмигрантских кругах, а также Дурофф, директор и профессор Русского лицея, расположенного на Бульваре Отей, он же председатель Ассоциации русских офицеров, сражавшихся на французских фронтах.
С некоторых пор Пивень предпринимает демарши и интересуется мнением представителей русской колонии, которых он хотел бы вовлечь в ряды ассоциации. Известно, что он совсем недавно заявил им следующее: "Кто не с нами, тот предатель. Вы должны поддержать советско-германский блок, чтобы отвести угрозу, нависшую над нашей страной”.
Эта кампания не могла не вызвать реакции в среде русских эмигрантов, которые не одобряют сближения с Советами. Тем не менее, некоторые из эмигрантов восприняли положительно эту пропаганду, надеясь, что по возвращении на родину они смогут вернуть утерянное.
Гестапо нашло приверженцев своей пропаганды в среде украинцев, грузин и представителей других советских республик, жаждущих независимости. Они в самом деле надеются на освобождение своей родины от советского господства” [430].
Анализ содержания документа в части, касающейся Мустафы Чокая, свидетельствует о следующем:
• Гестапо и НСДАП за два месяца до нападения Германии на СССР предприняли действия по зондированию мнений в среде эмигрантов из России; работа велась в двух направлениях для прогнозирования возможной поляризации позиций с началом германо-советской войны;
• М. Чокай ответил отказом немцам, хотя они пытались заинтересовать его должностью главы будущего государства Туркестан;
• Мустафа Чокай был вынужден согласиться поехать в Берлин только под давлением гестапо.
В день нападения Германии на Советский Союз, 22 июня 1941 г., М. Чокай был арестован нацистами и заключен в замок Компьен вместе с тремястами видных эмигрантов из России [431]. Позже о своем пребывании в замке он рассказывал Марии Яковлевне так: "Час тому назад мне было предложено выступить по радио, я, конечно, отказался, заявив, что, пока не увижусь с моими пленными соотечественниками, я агитировать не буду. Мне дали для устройства моих дел один день. Я познакомился с очень интересными людьми, как русскими, так и иностранцами... Я чувствовал себя там [в Компьене] помолодевшим душой, вспомнил студенческие годы, лекции, сходки в Петербурге. В Компьене на открытом воздухе устраивались замечательные лекции, политические диспуты. Я тоже прочел доклад о Туркестане. Слушателей было много, они остались докладом довольны, просили еще прочесть. Я было назначил день, как вдруг вызывают в комендатуру и объявляют, что я свободен. Страшно волнуюсь в душе за предстоящую встречу с пленными туркестанцами. Найду ли я с ними общий язык?” [432].
Чтобы понять, почему же арестованный Мустафа Чокай чувствовал себя в замке Компьен, месте заточения, “помолодевшим душой”, следует пояснить, что заключенные замка были не рядовыми эмигрантами. В истории периода нацистской оккупации они фигурируют во французских источниках как les оtages d'honneur (почетные заложники), т.е. известные личности, чьим авторитетом нацисты предполагали воспользоваться в нужной им политической ситуации. Для самих “почетных заложников”, оказавшихся вместе в замке Компьен, это была уникальная возможность обменяться мнениями о текущей политике, делать политические прогнозы относительно исхода войны.
Объяснение политическому поведению и решениям М. Чокая в тот сложный период дают “Последние записи” и “Письмо Вели Каюму”, написанные им после посещения своих соотечественников в немецких концлагерях. Анализ этих документов составляет основу настоящего подраздела.
“Перед отправкой в Берлин в первых числах этого года (1941) мне было предложено в Париже произнести перед микрофоном небольшую речь, обращенную к Туркестану. Я не решился на столь ответственное выступление по двум, с моей точки зрения, весьма важным причинам” [433].
Одна из причин, по признанию Мустафы Чокая, заключалась в “почти полной оторванности в течение двух последних лет от страны: последний номер журнала “La Revue de Promethee” датирован 25 апрелям 1940 г., а “Яш Туркестана” — 1939 г.; последним материалом, прокомментированным прометеевцами, было германо-советское соглашение от 23 августа 1939 г.
Другая причина заключалась в том, что М. Чокай опасался быть непонятым своими соотечественниками, так как в последние годы уничтоженных известных деятелей Туркестана большевики заменили новыми, по его выражению, “познавшими весь внешний, внесоветский, мир по большевистским источникам”. “Чистка” Туркестана от “врагов советской власти”, проведенная в тридцатые годы, свидетельствовала о том, что “девять десятых из расстрелянных большевиками представителей туркестанской национальной интеллигенции (национал-большевиков в том числе) были обвинены московским правительством в том, что они будто бы были связаны с заграничным туркестанским центром и через его посредство являлись “агентами германского фашизма””, как указывает в “Записях” Мустафа Чокай.
Накануне Второй мировой войны после истребления прогрессивно мыслящей части интеллигенции, лидеров Алаш-Орды, изменения претерпел руководящий состав правительства Туркестана. Изменился географический облик региона, покорение которого было самой тяжкой и изнурительной задачей для советской власти: вся территория Центральной Азии была поделена на мелкие административные единицы, границы которых были определены произвольно, без подведения каких-либо логическихобоснований в понятия “республика”, “автономная республика”, “федеративная республика” Само слово “Туркестан” исчезло из учебников географии и истории, сохранившись только в названии города на юге Казахстана. Было внедрено обозначение “Средняя Азия и Казахстан”, скрывающее в себе возможность будущих геополитических манипуляций для России.
Народы, населявшие Туркестан, были также произвольно поделены на “нации”, “народности”, “этнические группы”.
Для того чтобы вытравить из памяти народа его историю, в особенности воспоминания о кровавых методах покорения региона большевиками и держать в неведении будущие поколения туркестанцев, за два с лишним десятилетия Советы трижды меняли алфавит. Последняя смена алфавита (с патиницы на кириллицу) пришлась на предвоенный период. Поскольку ко времени начала войны кириллица еще не осела в памяти простого человека, журналы, газеты и другая печатная продукция, издававшиеся военнопленными в период их нахождения на территории Германии, были написаны латиницей.
В июне 1941 г. каждый четвертый житель Казахстана был отправлен на фронт, т.е. 1 млн. 200 ООО человек состояли в рядах Красной армии [434]. Мобилизация прошла без сопротивления со стороны жителей. Если в период Первой мировой войны были те, кто сумел поднять народ против отправки туркестанцев на тыловые работы, то к началу Второй мировой войны возглавить сопротивление было некому: интеллигенция была почти полностью истреблена, а оставшиеся в живых были во власти страха из-за террора и насилия, царивших в стране.
Знание всего этого порождало в душе Мустафы Чокая массу вопросов и сомнений. Поэтому он признает, что все эти моменты вынудили его отказаться говорить перед микрофоном. Вместе с тем, М. Чокай согласился на предложение немцев войти в состав комиссий по работе с военнопленными. Созданное 9 мая 1941 г. министерство по делам оккупированных восточных территорий (Ostministerium) было поручено возглавить Альфреду Розенбергу. В министерстве был подготовлен план формирования комиссий по национальным вопросам с использованием “почетных заложников”. Комиссии, которым надлежало проводить собеседование с военнопленными, были многочисленны. С тюркоязычными военнопленными встречался не только Мустафа Чокай, но и другие предствители эмиграции, такие, как калмык Шамба Балинов, татарин Ахмет Темир.
Какие задачи ставил перед собой находившийся в течение 20 лет в эмиграции юрист и политик Мустафа Чокай, готовясь к встрече с соотечественниками?
Можно предположить, что его интересовали вопросы, связанные с моральным и физическим состоянием попавших в плен, с условиями их содержания. Через свободный обмен мнениями М. Чокай предполагал выяснить обстановку в Туркестане, определить, как она изменилась в связи с новой политической ситуацией — нападением Германии на СССР.
Мустафа Чокай переживает архисложную ситуацию: "Мы не хотели сомневаться в том, что в этой войне мы вместе с нашим народом находимся на одной стороне, разумеется, на противоположной Советам. А между тем, сообщения с фронта говорят о "до последнего бойца дерущихся узбекских частях”.
Мустафа Чокай признается: "Не скрою, вопрос об устройстве военнопленных в лагерях для меня был "во втором ряду”, ибо полагал, что в Германии они должны быть устроены вполне нормально. И первая же встреча с военнопленными рассеяла мои сомнения относительно первой категории вопросов и обнаружила всю неудовлетворительность жизни военнопленных в лагерях”.
Выводы М. Чокая об условиях содержания военнопленных в нацистских лагерях совпадают с содержанием отчета немецкого офицера Гросскопфа, представленного им руководству Третьего рейха после посещения лагеря советских военнопленных в Хаммерштейне: "Военнопленные спят на земле под открытым небом. Ежедневное питание составляет 200 г (граммов) хлеба, эрзацкофе и овощной суп. Тем не менее, пленные проявляют терпение и рассматривают свое нынешнее состояние как временное. Они надеются получить работу и лучшее питание. Жалуются на немецкую охрану. Немецкий персонал избивает их палками, хотя сами пленные утверждают, что ведут себя послушно и не дают повода для физических наказаний. В высказываниях некоторых из них проскальзывает мысль, что они мучаются не столько от физической боли, сколько от несправедливо причиненных моральных страданий.
Понятию "справедливо/несправедливо” придается заметное значение. Так, например, они ссылаются на немецкие листовки, содержание которых им очень хорошо знакомо, и обещания хорошего обращения с пленными. Эти обещания, по утверждению пленных, самым несправедливым образом не соблюдаются.
Что касается их возможного возвращения на родину, то мнения разные. Некоторые военнопленные, видевшие во время транспортировки по железной дороге страну, хвалят порядок в Германии и готовы здесь задержаться, чтобы немного поработать. Другие же хотели бы вернуться домой, работать на земле, но без царского режима, без помещиков и капиталистов. Вера в советскую власть пошатнулась... Замечено, что определенные лица играют роль наблюдателей и запугивают военнопленных. Они пытаются свой агитационный талант испробовать на немцах, работая по старым пропагандистским методам и задавая им контрвопросы. Необходима нейтрализация этих советских “активных” элементов, которые представлены здесь в прежних воинских званиях. Например, один советский майор пытался выделиться как диалектик, пытаясь превратить военнопленных в нетребовательный, умственно податливый инструмент. Но для его нейтрализации надо пленных внутренне освободить от так называемого “советизма”. Поэтому наряду с удовлетворительным питанием и соблюдением дисциплины необходимо соответствующее обращение, которое должно ими восприниматься как справедливое, уважающее их человеческое достоинство” [435].
Рассказы военнопленных помогли Мустафе Чокаю составить точное представление о состоянии Красной армии. Оно полностью совпадает с результатами исследований и мнениями современных историков и нашими выводами по данному вопросу, которые представлены ниже.
Оценка, данная М. Чокаем в “Записях” обстановке в Туркестане, также верна: несмотря на классовый подход, положенный большевиками в основу национальной политики, прогнозируемой ими классовой вражды в туркестанском обществе после кампаний конфискации и раскулачивания не произошло. Рассказы военнопленных подтвердили правильность оценок Мустафы Чокая, данных им в устных сообщениях, статьях в “Яш Туркестане” и “La Revue de Promethee” о голоде в Туркестане, репрессиях, провалах экономической политики большевиков и их бездарных методах хозяйствования: “Для нас все эти 20 с лишним лет непрестанно работавших под знаменем освобождения Туркестана, в частности для меня лично, сообщения военнопленных не новость. Ново то, что разоблачение советской лжи исходит из уст туркестанцев, именем которых московские большевики и их агенты в разных странах, наемные и добровольные, коммунисты и представители буржуазных слоев, прикрывали все преступления кремлевских палачей. Ново, наконец, то, что так убийственно проклинают большевизм люди из Средней Азии, из самых глубин, откуда якобы исходит этот большевизм...” [436].
Морально-психологическое состояние людей, оказавшихся заложниками двух тоталитарных режимов, усугублялось тем, что туркестанцы испытывали на себе в концлагерях двойное угнетение: со стороны русских большевиков и со стороны нацистов. Мустафа Чокай в своем конфиденциальном письме, адресованном Вели Каюму, приводит ряд примеров бесчеловечного обращения и русских и немцев с туркестанцами. Так например, в лагере, расположенном в г. Сувалки (Польша), “начальником группы туркестанцев (их было свыше 200 человек) состоял русский офицер — военнопленный, назначенный советским генералом Богдановым. Богданов требовал, чтобы “на сегодня” или “на завтра” было найдено, скажем, пять туркестанцев, активных коммунистов. Разумеется, таковые “находились”. Мы тогда вмешались в такого рода действия, и Вы помните, как офицеры, заведовавшие охраной лагеря, вняли нашим доводам и освободили двоих, уже ожидавших печального конца своей жизни, молодых туркестанцев и передали их нам в руки. Одного из этих немецких офицеров звали Шрадер. Никогда не забыть благородного жеста этих молодых офицеров, и я сохраню наилучшие о них воспоминания...
В Эбенроде я видел 40 туркестанцев, заключенных отдельно от остальной массы военнопленных. Я расспрашивал этих несчастных людей, чувствовавших себя так, как должна бы себя чувствовать скотина, ожидая убоя. “За что поместили вас сюда?”, спросил я. “Не знаем” — ответили они в один голос, прерываемый слезами. Не знали о причинах заключения и другие пленные. Лагерная администрация не дала по этому поводу никаких объяснений. Если бы они были уличены в проявлении коммунистической активности, то, думается, лагерная администрация непременно сказала бы нам. Другие пленные думают, что их подозревают, что они евреи. Но все они имеют слишком резко выраженный, даже с некоторой деформацией, азиатский тип. Не считают ли поэтому, думалось мне, что они-то, вот эти некрасивые азиатские типы являются “носителями большевистской заразы”, о чем каждый день с экранов всех кинотеатров в Германии ежевечерно громкоговорители вещают перед миллионами зрителей?...
Самое страшное я видел в лагере Дебица. Здесь живут только кавказцы, тур-кестанцы и волго-уральские, т.е. те, которых каждодневная “вохеншауная” (от немецкого Wochenschau, т.е. “недельное обозрение” — прим. Б.С.)агитация в кинотеатрах обзывает “дикими носителями большевистской заразы”....
Наше положение, дорогой Вали, ужасное. Наши военнопленные говорят о гибели в буквальном смысле слова нашей нации под властью большевиков. Военнопленные туркестанцы являются, по нашему мнению, весьма важным капиталом в руках Германии. При их (военнопленных) непримиримом антибольшевизме из них можно было бы создать отличные кадры пропагандистов за новый, демократический, мировой порядок. У нас нет другого пути кроме антибольшевистского, кроме желания победы над советской Россией и большевизмом. Путь этот помимо нашей вбли проложен из Германии. И он усеян трупами расстреливаемых в Дебице...” [437] .
В своем последней весточке, присланной Марии Яковлевне из г. Сувалки, Мустафа Чокай написал: “Моя встреча с туркестанцами изменила многое. Она подтвердила, что я был точен в своих прогнозах. Среди пленных встретил своего родственника. По возвращении постараюсь забрать его к себе домой. Мне кажется, что мои обращения возымели действие. Работы много. Я один не успеваю. Нужен помощник. Надо успеть до того, как закроют лагеря на карантин” [438] .
Заступничество Мустафы спасло от расстрела сотни людей. Но необходимо было предложить нечто, что могло бы облегчить участь всей массы его пленных соотечественников. Об условиях, предъявленных Мустафой Чокаем немцам, известно только советским спецслужбам. Они фигурируют в тексте обвинительного заключения по делу № 85 КГБ Казахской ССР. М. Чокай предложил из числа туркестанских военнопленных:
• подготовить кадры в учебных заведениях Германии для будущего Туркестанского государства;
• создать военные формирования, которые должны быть использованы только при подходе к границам Туркестана [439] .
Предложение о подготовке кадров для будущего независимого Туркестана так же, как предложение о создании армии, проистекает из опыта Кокандской Автономии и основывается на теоретических и практических положениях национально-освободительного движения. В свое время Автономия не смогла стать полнокровным самостоятельным государством из-за недостатка национальных кадров и отсутствия возможности защитить ее. Согласно теории национальных движений, как уже указывалось, средства достижения цели зависят от среды и обстоятельств, в которых живет и действует движение, вынужденное адаптироваться к этим условиям, оно в любом случае не может обойтись без применения насильственных методов в достижении своей цели.
Рассмотрение этого условия, выдвинутого Мустафой Чокаем, чрезвычайно важно. Содержание этого условия было превращено сталинской пропагандой в текст обвинения туркестанского лидера, который якобы планировал создание специальных формирований "для использования в военных действиях против своего народа.” По этой причине данный момент требует детального анализа.
Мобилизованный немцами М. Чокай, посетив лагеря военнопленных и ознакомившись с условиями их содержания, зная о неподписании Сталиным Женевской конвенции, движимый желанием сделать все возможное для спасения своих соотечественников от массового уничтожения, предложил немецкой стороне план создания национально-освободительной армии из числа военнопленных туркестанцев. В этом он видел единственный способ их вызволения или хотя бы облегчения их участи. Настаивая на том, что эта армия должна быть использована только при подходе к границам Туркестана, Мустафа Чокай исходил из основополагающего принципа национального движения, согласно которому любое национальное движение является освободительным лишь тогда, когда оно поддержано народом. Оказавшись у границ Туркестана, народно-освободительная армия могла бы повернуть штыки против победителя. Эта армия, по замыслу М. Чокая, должна была бы начать боевые действия только при подходе к границам Туркестана. А до этого предполагалось через контакты с единомышленниками в Туркестане подготовить фундамент для национального движения. Национально-освободительная армия должна была дать старт общенародному восстанию за национальное самоопределение. Военнопленные, находившиеся на территории Германии, могли бы к этому времени набраться сил и подготовиться к предстоящей борьбе. В таком решении Мустафа Чокай видел единственный путь к спасению своих пленных соотечественников, оказавшихся заложниками двух диктаторов.
22 декабря 1941 г. М. Чокай внезапно заболел и был помещен в берлинскую больницу "Виктория” где 27 декабря 1941 г. скончался [440]. Мустафа Чокай похоронен на мусульманском кладбище в Берлине. Мария Яковлевна была убеждена, что М. Чокай умер не своей смертью. И эту информацию она постаралась передать будущему поколению туркестанцев, выгравировав на надгробной плите чуть ниже даты кончины Мустафы Чокая три латинские буквы и четыре цифры: JOH.1S.13, которые указывают на тринадцатый стих пятнадцатой главы Евангелия от Иоанна (JOHANN), гласящий: “Нет больше той любви, как если кто положит душу за друзей своих” [441] .
Сама обстановка, в которой находились туркестанские военнопленные, а также их рассказы дали ясную картину физического и моральнопсихологического состояния как самих пленных, так и всего населения Туркестана в начальный период германо-советской войны и определило политическое поведение М. Чокая.
Побывав в различных лагерях, организованных нацистами на территории Польши и Германии, Мустафа Чокай убеждается, что с уничтожением большевиками джадидов и джадидизма ослаб дух народного сопротивления, который был присущ басмаческому движению в Туркестане, длившемуся свыше десяти лет. И все же в поисках выхода из ситуации, когда пленные туркестанцы оказалась в тисках двух диктаторов, М. Чокай принимает решение, согласующееся с основными принципами национально-освободительного движения.
В дальнейшем, по возвращении туркестанских военнопленных на Родину, сталинской администрации, истребившей лидеров внешней и внутренней ветвей туркестанского национального движения и их единомышленников, останется лишь расстрелять тех, кто виделся с Мустафой Чокаем. Тем военнопленным, кто с ним не встречался, похоже, “повезло”: они были отправлены в сталинские ГУЛАГи на 10, 15 и 25 лет, в зависимости от образовательного уровня и, соответственно, от того, насколько они могут оказаться, по мнению сталинской администрации, опасными существующему режиму, т.е. попытаются возродить национальное движение в Туркестане или же хотя бы расскажут соотечественникам содержание обращений М. Чокая к военнопленным.
Последние записи Мустафы Чокая, сделанные им после встреч с пленными туркестанцами, его конфиденциальное письмо, адресованное Вели Каюму, содержание обвинительного заключения, ставшие доступными исследователям спустя несколько десятков лет, делают вполне вероятным предположение российских ученых о том, что физическая ликвидация туркестанского лидера "была выгодна чекистам, так и не сумевшим склонить его к сотрудничеству” [442].
В начальный период войны, когда Красная армия отступала под натиском немецких частей, условие М. Чокая о создании народно-освободительной армии Туркестана (а оно было известно только советским спецслужбам) представляло серьезную опасность для советской стороны. Неустанно повторяемое в работах сталинских пропагандистов утверждение о том, что Мустафа Чокай якобы стал инициатором создания Туркестанского легиона, прельстившись должностью председателя ТНК и в дальнейшем — главы будущего Gross Turkestana (хотя он умер за несколько месяцев до формирования легиона и ТНК), предназначалось для оправдания действий чекистов. Вели Каюм мог обо всем этом знать либо догадываться. Чекистам
В.Каюм был нужен как живой “виновник” смерти Мустафы Чокая, который якобы боится признаться в содеянном. По всей вероятности, Вели Каюм, заявлявший, что он не убивал Мустафу Чокая, был “под колпаком” советских спецслужб и потому до конца дней своих не осмелился сказать правду.
Можно также допустить, что советская сторона опасалась выдвижения такого же условия немцам и другими национальными лидерами.
Таким образом, на наш взгляд, предложение М. Чокая о создании туркестанской национально-освободительной армии в тех условиях было единственно возможным политическим решением для оказания помощи военнопленным, брошенным Сталиным на произвол судьбы, отказавшись подписать Женевское соглашение. Если опираться на исследования современных авторов по теории национально-освободительных движений, то само предложение и условия, выдвинутые Мустафой Чокаем, вполне вписываются в ее рамки. Данное обстоятельство говорит в пользу туркестанского политического лидера, опередившего теоретиков национально-освободительных движений на несколько десятков лет.