Ни одно из приводимых утверждений не выдерживает критики, так как они голословны и, как признают авторы статьи, “непосредственных доказательств сотрудничества М. Чокая с Германией архивные дела не содержат” [512].

 

Что же касается ссылок на архивы РГВА, то авторы не указывают, какой тезис призваны подтвердить приводимые ссылки: факт руководства М. Чокаем Туркестанского национального комитета или программмные цели ТНК. Скорее всего, второе, так как советская разведслужба не могла не знать точной даты смерти Мустафы Чокая — 27 декабря 1941 г. Согласно документам Бундесархива, как уже указывалось в третьем разделе настоящей работы, ТНК был организован в 1942 г., т. е. после смерти М. Чокая.

 

Российские авторы упоминают имя Мустафы Чокая вместе с именами представителей кавказской эмиграции. Советские спецслужбы были в курсе той ситуации, которая сложилась в среде кавказских эмигрантов к середине тридцатых годов, когда появление на политической арене фашизма внесло брожение в умы русской и российской эмиграции, в том числе и кавказской, что сделало неизбежными реорганизацию движения “Прометей”, изменение названия периодического издания на “La Revue de Promethee” и смену руководства его редакции. Однако, как уже указывалось, позиция М. Чокая оставалась неизменно отрицательной в отношении любых тоталитарных идеологий. Что же касается его отношения к представителям кавказской эмиграции и Кавказской конфдерации, то свое мнение М. Чокай изложил в 58-м номере “Яш Туркестана” (1934 г.) в статье “Кавказия федерациялық келісімі” (“Договор о создании Кавказской [конфедерации”). Мустафа Чокай подчеркнул значение единения в условиях борьбы за независимость. Отметил также, что этот шаг кавказцев одобрили все, кроме русских, включая белую эмиграцию. Большевики усмотрели за этим политическим шагом кавказцев турецкую угрозу, тогда как на деле Турция не имела никакого к нему отношения. М. Чокай указывает, что Турция и СССР наладили между собой самые разносторонние связи, поэтому Турция не заинтересована в каких-то действиях, могущих нанести ущерб советско-турецким отношениям. Вместе с тем, Мустафа Чокай высказался неодобрительно в отношении статьи Георгия Гвазавы, главного редактора “Promethee”, опубликованной в этой связи в 92-м номере журнала: “Уважаемый главный редактор в своем материале выказывает готовность коммерциализировать природные богатства еще не обретшего независимость Кавказа, предлагая их европейским государствам”. По мнению М. Чокая, это преждевременное и непродуманное предложение может привести к серьезным политическим последствиям [513].

 

Утверждения российских авторов о коллаборационизме Мустафы Чокая надуманны и наводят на мысль об уже испытанном приеме большевиков — фабриковании ложных материалов для дискредитации политических оппонентов. В. Былинин, А. Зданович, В. Коротаев не скрывают, что советские спецслужбы пользовались этим методом, и приводят в своей статье пример “ложного обвинения руководства польской коммунистической партии в предательстве и антисоветской шпионской деятельности, сфабрикованное в недрах НКВД и завизированное наркомом И. И. Ежовым” [514]. Занимались агенты советских спецслужб внедрением дезинформации в круги прометеевцев. Так, М. Чокай в письме, адресованном им 20 апреля 1939 г. Акакию Чхенкели, руководителю грузинских меньшевиков, пишет: "... Из нашей маленькой эмигрантской политики можно было бы привести десятки поразительных случаев “дыма без огня”: взять хотя бы слышанные Вами утверждения Саида Шамиля о том, что я “познакомил Г. Б. [Гайдара Баммата] с Розенбергом”, т.е. с человеком, которого никогда в жизни я сам не видел ни вдали, ни вблизи. Или вот провокационная выдумка о моем “масонстве”. ..”[515].

 

Для Мустафы Чокая важно было не только внести ясность в существующую ситуацию, но и оградить себя от будущих возможных оговоров. Десятого июня 1939 г. М. Чокай напоминает Акакию Чхенкели: “Прошло 7 недель, и на мое письмо от 20 апреля я не имею еще ответа, кроме разве подтверждения Вами словесно о его получении. Правда, вы говорили, что

 

Н.Н.Жордания потребует от своего информатора объяснений по поводу этого письма. Информатор этот живет в Женеве, и времени, думаю, вполне достаточно для получения от него ответа.

 

Я придаю своему письму исключительно важное значение, ибо на вызвавшей это письмо лживой информации обо мне была построена вся почти известная Вам прошлого дня недостойная кампания против меня.

 

... Мне думается, Акакий Иванович, что независимо от соответствия или несоответствия истине полученной Н. Н. Жордания информации, факт его “жалобы” может и должен подлежать некоторой оценке с точки зрения, скажем, того самого “прометеизма” о котором так пекутся многие” [516].

 

По свидетельству профессора Ахмета Темира, жившего с 1936 г. в Германии, он впервые увидел Мустафу Чокая в 1941 г. До 1933 г. М.Чокай приезжал в Берлин по делам издательства, но с приходом к власти Гитлера эти поездки прекратились, и потому профессор Темир, как поясняет он в интервью, данном автору настоящей работы, не был знаком с туркестанским политическим деятелем [517].

 

В чем же причина неустанного, почти векового (с 1917 г.) очернительства и оговора сталинской пропагандой Мустафы Чокая, юридически гражданина Франции, который никогда не имел советского гражданства?

 

Благодаря регулярному обзору советской периодической печати, донесениям прометеевских связных М. Чокай знал о сталинском терроре, фабриковании ложных обвинений в адрес политических оппонентов режима, действоваших как в СССР, так и за его пределами. Так, в статье “Жауларымыз 6i3 туралы не айтады?” (“Что о нас говорят наши враги?”), опубликованной в № 87 “Яш Туркестана” (1937 г.), Мустафа Чокай комментирует очередной, 300-й, номер “Казахстанской правды” от 30 декабря 1936 г.