Главная   »   Воспоминания о Максиме Звереве. Любовь Шашкова   »   Жизнь длиною почти в сто лет


 Жизнь длиною почти в сто лет

Человеку - девяносто пять. Такой возраст сам по себе вызывает любопытство, немного людей доживают до этой черты. Тут случай, однако, особый. Прилетев в Алма-Ату поздравить Максима Дмитриевича с днем рождения, я застал его за рабочим столом. Он дописывает книгу. “Да, да, пока в седле...”,-улыбнулся он, поднимаясь с табуретки, на которой лежала подушка старого кавалерийского седла.

 

Ученый и писатель-натуралист, Максим Дмитриевич Зверев всю жизнь - в седле в буквальном и образном смысле. Путешествовал верхом на лошади, потом за рулем “газика” и вот приспособил седло для табуретки у письменного стола. Имя Максима Дмитриевича широко известно в нашей стране. Сочетая дар натуралиста-ис-следователя с талантом писателя, он стал классиком природоведческой литературы. Более ста его книг издано в нашей стране и за рубежом. Близкий по духу Пришвину, он был им замечен и представлен читателям. Знаком с Паустовским. Работами Максима Дмитриевича по зоопсихологии живо интересовался знаменитый дрессировщик животных Владимир Дуров. Другом писателя были известный зоолог Петр Александрович Мантейфель, писатели Мухтар Ауэзов и Виталий Бианки, переписывался Максим Дмитриевич с недавно умершим профессором ФРГ Бернгардом Гржимеком. Для многих нынешних зоологов книги Максима Дмитриевича определили жизненный путь, а тысячи читателей шлют ему благодарность за приобщение к тайнам и красоте природы. Большую часть жизни старейший натуралист прожил в Казахстане, участвовал во множестве экспедиций, организовывал заповедники и заказники, создавал в Алма-Ате зоопарк. Тут в первую очередь выходили его книги. За заслуги в науке и литературе он награжден несколькими орденами, получил премию имени Абая, звание “Народный писатель”. Ныне он всеми уважаемый аксакал-долгожитель.
 
Мы с Максимом Дмитриевичем друзья давние. Я всегда восхищался его знаниями, оптимизмом, трудолюбием, добротой, исключительной и до сих пор хорошей памятью, здравым смыслом. Вчера, 29 ноября, - был день рождения Максима Дмитриевича. А беседа с ним состоялась три дня назад в Алма-Ате. Вызвана она не только интересом к хорошо прожитой жизни, но и к жизни как таковой - наш с вами современник видел несколько революций, несколько войн, был свидетелем великих надежд и трагедий. Что он думает о прожитом почти у столетнего рубежа жизни?
 
- Максим Дмитриевич, поделитесь ощущением: девяносто пять-это много или мало?
 
- Как вам сказать, иногда кажется - безмерно много, а иногда чувствую: мало, мало...
 
- Каждый человек думает о неизбежном. Когда это вас волновало больше: в шестнадцать-семнадцатъ или в девяносто пять?
 
- Вы знаете, осмысление жизни в молодости - как жить? зачем живу? - я пережил без особого драматизма. А сейчас, конечно, мысли о неизбежном посещают часто. Но на пять-шесть лет я еще планирую свои дела.
 
- Первая ваша профессия?
 
- При царе я был офицером, поручиком. Позже эта страница жизни мне не раз как бы ставилась в вину, была от этого даже угроза жизни. Ведь после Октябрьской революции слова “офицер”, “золотопогонник” были как обвинение. Но все обошлось.
 
- Революция 1905 года, мировая война, две революции 17-го года, гражданская война, коллективизация, 37-й, Отечественная война и вот опять революция — все прошло через вас, все коснулось. Скажите, какое время было самым трудным, самым тяжелым?
 
- Все было нелегким. Но мне кажется, самое трудное - это то, что началось осенью 17-го, и вот сейчас. Дело не только в житейской, хозяйственной ломке, разрухе, угрозе голода. В таких поворотных точках происходит мучительная ломка в голове каждого человека. Непростое это дело услышать: все, что было вчера - неверно. В 17-м, помню, часть людей, глядя со страхом на все, что случилось, говорили: так долго продолжаться не может, все вернется на прежний путь. Другая часть с великой надеждой смотрела в завтрашний день, верила, я подчеркиваю, верила: в муках родится счастливая жизнь для каждого человека. И вот теперь выясняется: поднимались не в гору, а лезли в пропасть. Каково это сознавать! Вот мы с вами только что прочли: покончила с собой поэтесса Юлия Друнина. Тяжкая весть. Но при таком же смятении души в 1920 году застрелился мой друг, тонкий, интеллигентный человек Николай Пушкарев.
 
- А в чем искали и находили спасение вы?
 
- Я рано понял: спасение - в труде, в добросовестном исполнении дела, в уклонении от опустошающих душу митингов и всеобщего гвалта. После революции всюду не хватало специалистов. Меня поставили военным комендантом железнодорожной станции в Барнауле. Работал почти круглосуточно. Заставляли обстоятельства: чуть какой промах - коменданта могли поставить к стенке. Но спасение давала сама занятость, какая-то осмысленность бытия...
 
- Много схожего с нынешним временем?
 
Почитайте Бунина “Окаянные дни”. Сходство — почти один к одному. Неразбериха, отчаянье, близкое дыхание голода, говорильня... И еще. В смутное время наружу всплывает все дурное в человеческой сущности. Человек ведь как большой дом. У него не только этажи с окнами, но и сумрачные подвалы. Вот это “подвальное” в смутное время всплывает наружу: убийства, грабежи, насилие, жульничество, разврат. Все это не новость. Все это в человеческой истории уже было не раз. Но одно дело читать об этом в исторических хрониках, другое - жить в этих сумерках, не зная, когда и чем они кончатся.
 
- Проблемы выживания в смутные, “окаянные” времена схожи!
 
- Поразительно схожи! Из комендантов на железной дороге я был направлен в Томский университет с любопытной бумагой: “Командируется для прохождения учебной повинности в должности студента”. Надо было учиться и как-то выжить. Деньги тогда превратились в мусор. Их просто не признавали. Процветал обмен. Город вез в деревню все, что сохранил в своих сундуках. Счастье: сибирская деревня была тогда не бедна, всякой еды хватало. Мы, студенты, кормились тем, что разгружали на реке баржи, получая плату едою. Голодно было. В гости ходили со своим хлебом. Я приспособился сачком на длинной жерди ночами ловить в Томи мелкую рыбу. Дома прокручивали ее на мясорубке и варили суп с рыбными клецками. Так выжили.
 
В бедственном положении были преподаватели университета. На жалованье что-либо купить было немыслимо. Давался академический паек. Но ведь у многих были семьи. Профессор геологии Шумилин завел лошадь и, надевая мужицкий армяк, ездил извозчиком на вокзал встречать приезжающих из деревень. Плату брал продовольствием. И вот, представляете, на вступительном экзамене двое деревенских ребят в важном профессоре обнаружили вчерашнего извозчика. Пошли разговоры. Шумилина вызвал ректор для объяснений. “Но у меня же семья. Умрут с голоду...”. Умный ректор назначил профессору второй паек. Сходство... В Алма-Ате я знаю сейчас двух профессоров, которые тоже подрабатывают извозом на “Жигулях”. А что прикажете делать при семье и пятисотрублевой зарплате?!
 
- Все указывает на то, что стоим на пороге и более трудных времен. Все чаще говорят о голоде. Что посоветовать людям?
 
- Советами сыт не будешь. Деревенские люди (лишь бы не случился неурожай) худо-бедно переживут трудное время. Драматично положение городских. Сбитые в каменные мешки, все они утром устремляются в магазины, а там у пустых полок стоит продавщица и от нечего делать читает Агату Кристи. Это трагедия. Сбитые в кучу несколько миллионов голодных людей - это биологический Чернобыль. Власти должны сейчас ни на минуту не упускать это из виду и делать все возможное, чтобы не рвануло.
 
Кое-кому может пригодиться совет: в черный день обратиться к природе. Желуди, лебеда, перезимовавшая в земле картошка, молодая крапива, грибы, ягоды, ракушки помогут выжить. Во время войны, я знаю, партизанам в леса бросали листовки, как выжить на лесном корме. Думаю, издательствам нашим вместо очередного тома Кристи стоит выпустить массовую брошюру на этот счет. Грустный совет, но что делать...
 
- Были у вас минуты отчаяния: ну все, конец?..
 
- Да, были трудности. Но я у отца перенял: безвыходных положений нет, надо держаться, бороться. Помните двух лягушек в горшке со сметаной. Одна сдалась и погибла. А вторая шлепала, шлепала лапками, сбила комок масла и, опершись на него, выбралась из горшка.
 
- Спасенье духовное... Сейчас вот одни ищут Бога, другие доверяются гипнотизерам, астрологам, колдунам, предсказателям. И это понятно - смятенье умов, неуверенность в завтрашнем дне. Какие отношения с Богом у вас?
 
- Василий Михайлович, кажется, в беседе с вами профессор Гржимек сказал, отвечая на такой же вопрос: “У биолога, за очень редкими исключениями, места для Бога не остается”.
 
Богом для меня всегда была Природа. В ней я находил духовную опору - радовался красоте, дивился загадкам и тайнам (в меру сил своих некоторые загадки и тайны постиг и сумел рассказать о них людям). В этом я видел радость жизни. Даже один день в неделе, проведенный среди природы, дает человеку силы и физические, и духовные. А у меня вся жизнь связана была с природой, с ее познанием. В минуты волнений, неурядиц, переживаний, знаете, к какому лекарству я прибегал? Перед сном начинал подробно вспоминать что-нибудь из пережитого в природе. И всегда успокаивался, вновь себя обретал. Когда говорят, что написанное мною так же действует на людей, я чувствую себя счастливым.
 
- Что вы особенно цените в людях? Какая книга, какой человек, какая яркая мысль помогли вам на долгом жизненном пути?
 
- Я многое привык проверять мерками природы и отношением к ней. Я, например, твердо знаю: человек, любящий, чувствующий природу, очень редко бывает плохим человеком. У меня много было друзей. Нас объединяла общая любовь - любовь к природе. Очень много мне дали дружеские общения с замечательным человеком Петром Александровичем Мантейфелем. (Студенты и юннаты в московском зоопарке звали его “дядя Петя”). У него в кабинете во время дружеского спора, помню, меня неожиданно поддержал незнакомый, но, сразу видно было, знающий человек. По поводу одного суждения он сказал: “Браво! Верная мысль. Заходите ко мне -будет о чем поговорить”. Это был знаменитый дрессировщик животных Владимир Дуров. И я бывал у него много раз.
 
А мысли... Ну разве плохо сказал Толстой: “Счастье — это быть с природой, говорить с ней”!
 
- Ваши занятия в жизни?
 
- Ну я уже говорил, военным комендантом на железной дороге был, охотинспектором, начальником и участником многих зоологических экспедиций, организатором заповедников и заказников, директором алма-атинского зоопарка. А с 50-х годов -профессиональный писатель-натуралист.
 
- Чего в жизни вы больше всего боялись?
 
- Боялся причинить кому-нибудь зло. Сознательно сделать это я не мог. Но боялся: а вдруг обижу кого нечаянно, а сам знать не буду. А вообще-то, я не боязливый. Чувство острого страха пережил лишь однажды, в 1937 году. Знакомая машинистка из НКВД сказала, что видела мою фамилию в каком-то опасном списке.
 
Да, еще о боязни... Сейчас вот опасаюсь выйти вечером в город-раздевают, грабят, обидеть могут даже старого человека. С горестью должен сказать: за всю мою жизнь такого не было.
 
- Были и дни счастливые?
 
~ Их судьба мне послала не мало. Помню, радовался рождению сына... В 1982 году мне присвоили звание “Народный писатель”. Изначально - я ученый. И признание моих скромных трудов в писательстве было, конечно, радостью для меня. И вот еще. В Москве, я помню, пожаловался: специфика моего творчества требует странствий. А на чем ездить по природному бездорожью? “Так мы похлопочем, чтобы тебе продали “газик”, - сказали в Союзе писателей. И похлопотали. В Алма-Ате вызывает меня Динмухамед Ахмедович Кунаев: “Вам, Максим Дмитриевич, машина действительно очень нужна. Через неделю получите”. Было это в 1959 году. С тех пор сколько интересных мест в Казахстане я посетил! На скольких лесных и пустынных кордонах побывал! До восьмидесяти лет сидел за рулем.
 
- Молодежь всегда интересуется: что такое счастье?
 
- Счастье... Двумя словами не скажешь. Иногда для счастья надо горы всего. Иногда же - самая малость. Но одно для счастья обязательно: человек не должен быть завистливым. Завистливый - всегда несчастен.
 
- Волнует ли вас происходящее в нынешней жизни? Что радует, что беспокоит?
 
- Еще как волнует! Радует, что можем говорить обо всем, что думаем. Но беспокойства больше. Беспокоит, что мы все твердим: предприниматель, предпринимательство. И совершенно забыли о труде, о человеке труда. А ведь фундаментом жизни является он, трудовой человек. Его довели до отчаянного, нищенского положения. Да еще и в моду ввели словцо “люмпен”. Не будет неожиданностью, если те, кто трудится, заявят о себе самым решительным образом.
 
Беспокоит, что промышленность вроде работает, но куда же все девается? - в магазин-то заходишь, как в пустыню. Говорят, сокращается производство, все беднеем. Не все! Миллионеры растут, как грибы, и явные, и подпольные. Из чего же рождаются их капиталы? Ловкачество, жульничество! Я могу только посочувствовать власти, которая в такой компании зовет народ к новому, “светлому будущему”.
 
- Что бы вы хотели сказать молодым начинающим жизнь?
 
- Молодым много всего надо объяснить... Но запишите вот такое суждение старика. Живем сейчас бедно. Так бедно, что кажется, дальше и некуда. Невозможно купить самое необходимое - штаны, ботинки, кастрюлю, мыло... Вот заканчиваю новую книгу, но не уверен, что мне не скажут: “Нет бумаги...” Но даже и в это время я хочу сказать молодым: жизненный рай не следует представлять себе в виде очень богатого магазина. Жизнь человека будет бедна, если ценности ее измерять только штанами, “стенками”, “видиками”, “ Мерседесами”.
 
- А какие ценности вы считаете главными в своей жизни?
 
- Здоровье, друзья, любимые близкие люди, умный собеседник, хорошие книги, возможность заработать свой хлеб любимым делом, ощущать, что ты нужен людям, что делаешь что-то для всех полезное. Ну, и природа. Отнимите возможность радоваться общению с ней, и все кругом для меня потускнеет. И самая главная ценность - сама жизнь. Но с грустью вижу: некоторые, пройдя весь путь от колыбели до могильного холмика, не знали вкуса жизни.
 
- А могут быть в этом учителя?
 
- Конечно! Пушкин, например, Толстой, Бунин. Помните, в дневнике яснополянца. “Вышел за Заказ вечером и заплакал от любви благодарной за жизнь”. Извините, цитирую по памяти, может быть, слово какое упустил, но суть передаю верно.
 
- Максим Дмитриевич, вы в природе почти как Бог. Так и назвал вас один наш общий знакомый, когда я сказал, что улетаю в Алма-Ату... В книгах с восхищением следишь за вашей наблюдательностью, за умением все объяснить и правильно все толковать. Остались ли задачки, на которые у вас нет ответа?
 
- Сколько их! Одна из книг у меня так и называется - “Кладовая чудес”. Я вспомнил загадки, на которые пока что ответа нет. Их хватит на все времена, пока живы люди.
 
- Согласен. Но важно, чтобы природу человек не подмял под себя, не разрушил ее. Социальные и житейские неурядицы наши в конце концов утрясутся, жизнь войдет в нормальную колею. И перед миром встанут новые проблемы. Какие, вы думаете?
 
- Экология! Она скоро станет проблемой проблем. Мы в нашей стране сильно навредили природе по бескультурью, из-за ложно выбранных путей развития. Но и Америка, на которую все сейчас молятся, рубит сук, на котором человеческий род обретается. Производить, производить... Все быстрее крутить маховик индустрии, все больше вещей нужных и ненужных... Машина эта так устроена, что сбавить обороты нельзя, только наращивать. Что же выходит? С одной стороны, в колодце природных ресурсов уже обозначилось дно, с другой - растут горы мусора, загрязняются воды, исчезают леса, вымирают животные, деградируют почвы. Громадная вселенская проблема! И я, откровенно сказать, не вижу выхода. Хотелось бы думать, что это оттого, что я уже стар, что ошибаюсь в мыслях своих. Но скорее всего не ошибаюсь. И тогда, значит, человечеству неизбежно придется как-то встряхнуться, как-то изменить даже и комфортную жизнь. Вопрос ведь так стоит: быть или не быть?
 
- Максим Дмитриевич, дайте пожать вашу руку - думаю так же. как вы. Но вернемся к нынешним нашим болезням, к пожару в нынешнем доме. Вы живете в Казахстане - русские среди казахов и русских. Скажите откровенно, были тут раньше проблемы национального характера? И видите ли вы опасности в нынешнем развитии жизни?
 
- Опасности у всех перед глазами. Обстановка тут, в Казахстане, конечно, не такая напряженная, как на Кавказе. Но напряжение есть. А ведь я не могу забыть годы, когда люди жили тут, как братья, -казахи, русские, немцы. В этом нет преувеличения. Панфиловцы, защищавшие Москву, они отсюда, из Казахстана. Алма-Ата в военные годы приютила тысячи ленинградцев и москвичей... Сейчас многое изменилось. Покоя нет. На себе эти грустные перемены не чувствую. Я — старик, аксакал, старость тут уважать и почитать пока не перестали. Но все, что вижу и наблюдаю, отравляет мне жизнь. Национальная нетерпимость растет. Ее питает, конечно, общее обнищание и неурядицы. Напряжение в очереди, например, разряжается криком: “Русские, убирайтесь!” Опасность этого положения люди разумные хорошо понимают. Нурсултан Назарбаев постоянно призывает к терпимости, благоразумию. Авторитетный у казахов писатель Олжас Сулейменов взывает к сердцу и разуму людей. Но наступило какое-то затмение умов. Всеобщее помешательство. Относится это, конечно, не только к казахам, но и к русским тоже.
 
- Ваша жизнь прошла в многонациональной семье, большой и сильной стране. Что вы скажете о распаде, который, кажется, ничто уже не остановит?
 
- Василий Михайлович, в больное место попали. Распад страны я переживаю как большое личное горе.
 
- Беседу нашу мне хотелось бы закончить не самой грустной нотой. Несколько слов о долгожительстве...
 
- Ну что же сказать, девяносто пять лет - возраст, конечно, почтенный. Но я бы не мог радоваться долголетию, если бы способен был только подносить ложку ко рту. Это была бы уже не жизнь, а дымок над угасающей свечкой. Жизнь продолжает доставлять мне радость. Я работаю, двигаюсь, меня волнуют общественные проблемы, и я, как могу, участвую в их разрешении. Вот сегодня в газете моя статья...
 
Спросите: повлиял ли мой образ жизни на активное долголетие? Да, повлиял. Я не пил, не курил, много двигался и пешком, и в седле. Сейчас радость моя - путешествия, можно сказать, окончились. Но я непременно прохожу в день четыре-пять километров, два раза в день делаю минут по двадцать зарядку, с полчаса после обеда позволяю себе прикорнуть в кресле. И непременно три-четыре часа в день работаю. Приучил себя к некоторым правилам. На потеху друзьям они вот вывешены в доме на видном месте. Кое-что позаимствовал у мудрецов, кое-что сам изобрел. “Жить надо с радостью и аппетитом”, “Не обижайся на дураков”, “Воздерживайся выступать на заседаниях”, “Умей прощать”, “Каждый день теперь - подарок судьбы”. Что-нибудь надо написать еще о природе - она мой главный друг и целитель.
 
- А эти реликвии?..
 
- Это осталось как память о прожитом. Вот на табуретке подушка от седла, вот камча - погонял лошадь, железнодорожный фонарь со свечкой - память о комендантстве. Самая дорогая реликвия — карманные часы. Марка - “Павел Буре”. Отец купил часы в 1887 году. Идут непрерывно уже более ста лет, ни разу не нуждались в починке. Правда ведь, чудо? Послушайте, как тикают.
 
- Недавно схоронили Нва Монтана...
 
- Да, я читал о последних его словах: “Хорошо пожил. Ни о чем не жалею”. Сказано просто и благодарно за жизнь. Семьдесят, кажется, лет ему было, а я вот в свои девяносто пять еще строю планы. И теперь уже даже из спортивного интереса хотел бы перевалить за сотню. Несмотря ни на что, жизнь очень славная штука!
 
1991 г.

Николай КРАСИЛЬНИКОВ