ГНЕВНЫЙ ГОЛОС МОЛЧАНИЯ МУРАТА АУЗОВА
«Уйти, чтобы вернуться» — это превосходная интеллектуальная проза очень высокой пробы. Мурат Ауэзов не только мыслитель, философ-публицист, литературный критик и эстетик. Он еще и, безусловно, писатель, художник, который, оказывается, почти всю жизнь писал в стол (дневник) и все время стремился (но вроде бы не совсем успешно) уйти от всякого сотрудничества с режимом, даже выйти из СП и прочих псевдопросветительских организаций типа Охраны памятников культуры.
Сколько помню, Мурат Ауэзов был всегда на виду общественности как человек мыслящий, но в основном по-сократовски — вслух. Перечитал его вторую книгу «Иппокрена» (1997).
Она стоит нескольких докторских диссертаций и хотя бы одного диплома почетного доктора наук.
«Уйти...» — всего лишь третья его книга по счету. Но М. Ауэзов не молчал, как многим казалось, он и сам писал. Просто его никто не записывал. Теперь он стремится с достоинством оправдать свое молчание — вопреки всем своим современникам (Олжасу, Ануару, Аскару Сулейменову и др.) и благожелателям, которые уговаривали его все-таки печататься (идти на компромисс) — оправдать молчание принципиальной стойкостью, несогласием, протестом.
Но это, подчеркивает сам М. Ауэзов, было не диссиденство, характерное для России, то есть борьба за демократизацию общественного бытия. Нет! Это был протест коренного прирожденного тюрка против колониального угнетения и попрания культуры, этнических традиций его народа, против извращения народного духа… И прежде всего со стороны России — как царской, так и советской. Он и не скрывает своей тюркской гордости, исключительности, ставшей для него, надо понимать, еще тогда в 30-35 лет, принципом жизни, творчества и мышления.
Мурат Ауэзов отодвигает в сторону русско-казахское культурное сотрудничество, решительно поворачивая разговор в идеологическую сторону: «не поднимать на щит былое эпизодическое родство (со славянами — В. Б.)- Политическое противостояние — главное, что нам предстоит осуществить». Корит Олжаса за половинчатость и мировоззренческую ограниченность, проистекающую из «склонности к компромиссу». И рядом как абсолютное сredo: «Россия — колонизатор… мы вспомним о родстве, но только потом.., когда осуществим свои политические притязания». Тут самое время русскому читателю невольно обидеться или возразить традиционным упованием на дружбу наших народов — дружбу «поверх барьеров» царской и советской тоталитарной политики. Можно уповать на великих русских и западно-европейских востоковедов, может быть, зачинателей будущего евразийства.
Но — стоп: записи извлечены из дневника 78-79 гг. И если они публикуются в начале XXI века, после распада СССР, значит не просто фантомная, но живая этно-культурная боль не отпускает сердце автора. Чуть не сказал «героя»: записи сами собой складываются в дневниковую повесть «Тюрк нашего времени».
Образ ауэзовского «я» акцентирован еще и великой фамилией его отца, которая в данном случае, говоря словами Пастернака, становится не именем автора, а фамилией нового содержания.
Наверное, об этом надо помнить в первую очередь, чтобы не обижаться по привычке. Образ, как известно, не только обобщает (очищает и проверяет) личный опыт, он еще «покушается» на открытие истины. Если хотите, в данном случае, исторической. А суть ее, зерно — в самом настоятельном, уже не терпящем отлагательств — этно-культурном духовном раскрепощении, или освобождении. Это уже «голосящий смысл жизни, поставленный в оскорбительные для нее условия тоталитарно-колониальной системы». И вот, пожалуй, кульминационный тезис, который, казалось, принять совершенно невозможно: «Во имя гуманизма и демократии прозвучат выстрелы, прольется кровь — такова навязанная нам историческая ситуация». Вот оно — «слово — действие» и в то же время слово — предсказание!
Удивительно художественно (в образе!) звучит в конце книги молитва, а скорее духовная заповедь и призыв принести себя в жертву свободе: «Тюрк я. Один из последних не примирившихся, один из первых избравший путь войны бескомпромиссной». И подтверждено это исповедальное завещание очень откровенным признанием:
— Это я — болен неизлечимой идеей Нового Турана..
«Уходить» не значит молчать, это всегда значит напоминать о грозно нарастающем голосе молчания.