Дыхание горячего ветра, кажется, не стихает здесь ни днем, ни ночью. И куда ни посмотришь, вокруг стелется бесконечная, слегка всхолмленная, переливающаяся, серебристой гоп дымкой степь. И несутся по ней друг за другом колючие шары перекати-поля, сверкают голубизной вдали озера, белеют блюдечками солонцы,змейками извиваясь, темнеют пересохшие русла рек, а между ними в сумраке долин качается густой травостой, где угадывается присутствие табунов, гуртов,отар, A там, дальше, и одну и другую стороны до горизонта зеленеют пшеничные поля. Сизое марево плывет над бескрайней нивой, и жаром полыхает накалившийся воздух, местами чернеют шрамы потрескавшейся почвы. Такими видятся путнику просторы Северного Казахстана.

 

Сарыарка. Ее акыны назвали «лучшей в мире степью». Раскинулась она на огромной территории: от Петропавловского Приишимья до Балхаша и от Иртыша до Тургайской ложбины. Просторы кажутся бескрайними. По всему видно: легкой жизни здесь никогда не было и быть не может. Но странное чувство: все это не угнетает. Наоборот. Настраивает на лад торжественный и суровый. Еще больше вызывает уважение и гордость за людей, освоивших эти края и поставивших на службу народу.

 

Здесь, в этом краю степей и гор, начинается наш маршрут по родной стране.

Мы ехали по ровному широкому асфальту, прямым клином рассекавшему зеленеющие поля, а впереди, на краю перекатывающейся волнами нивы, словно мираж, вставал и надвигался на нас караван сине-серых гор Кокшетау. Через час-другой активной работы на вело-сипедах, под палящим солнцем, мы нырнули в лесную прохладу Борового. Выскочили на очередной взгорок, и нам открылась изумительная картина. Внизу, слева, серебряным слитком блестело большое озеро, охваченное полукольцом гранитных шатров. На их склонах бронзовели стройные сосняки. А впереди, по обеим сторонам от дороги,— бело-прозрачный березняк. Сразу в лицо толкнул густой, пахучий, кристально чистый, напоенный озоном бодрый воздух. Дорога, словно прячась за стволами деревьев, ныряет в этот зеленый рай. Наши велосипеды то скатывались в лощины, то взбирались на гранитные пригорки по сумеречному коридору, пронизанному шпагами солнечных лучей, бежали, виляя по серпантину дороги, все дальше углубляясь в этот завораживающий мир.

 

О Боровом написано много и красиво. Поэтому вряд ли стоит повторяться. Однако одну страничку, обойденную вниманием больших писателей и журналистов, стоит вспомнить. Тем более что и нам она открылась, когда совершался этот поход.

 

Когда началась Великая Отечественная война, летом и осенью 1941 года научно-исследовательские институты, размещавшиеся в западных и центральных городах, эвакуировали в восточные районы страны. Местом пребывания большой группы ведущих ученых избрали курорт Боровое. Вскоре сюда прибыли более тридцати академиков и докторов наук. Но приехали они не отсиживаться в тылу, а включиться в активную работу по оказанию помощи фронту.

 

Самой крупной фигурой из числа прибывших был естествоиспытатель и мыслитель, мудрый Владимир Иванович Вернадский. Поселившись вместе с другими учеными в санатории «Боровое», Вернадский сумел завершить здесь свой капитальный труд. Тот главный труд, который не удавалось сдать в печать в более молодые годы,— начатую еще в 1937 году книгу «Химическое строение биосферы Земли и ее окружение».

 

Владимир Иванович в Боровом работал не только над книгой. Он в записке президенту Академии наук В. Л. Комарову писал: «В буре и грозе родится ноосфера и с ней — новая эра в жизни человечества, когда главной силой становится разум человека, направленный на всеобщее благо». Время старейшего академика, как и других ученых, было заполнено неустанным трудом, постоянной работой над различными проблемами философии и естествознания: роль космических излучений, строение Земли, этика научного творчества, другие.

 

Отдавая всего себя теоретическому научному поиску, Владимир Иванович и не предполагал, что здесь, рядом с ним, в Боровом бегает вихрастый мальчонка по имени Алеша, который буквально через два с небольшим десятилетия на практике продолжит научный эксперимент в космосе, раздвигая границы познания о Земле, как планете в Солнечной системе, продолжит начатое им, ведуном Вернадским.

 

Теперь имя Алексея Станиславовича Елисеева известно всему миру. Космонавт, дважды Герой Советского Союза А. С. Елисеев стартовал трижды в космос. С его участием на земной орбите была создана первая в мире экспериментальная космическая станция. Но пуп. будущего космонавта начался здесь, в Боровом. Алексей Станиславович с теплотой вспоминает детские годы, проведенные в родных живописных местах. Хорошо помнят семью Елисеевых и многие боровчане. Но кто мог подумать, что так далеко шагнет и высоко взлетит этот неприметный мальчуган и принесет столько пользы науке и славы своему пароду. Сейчас А. С. Елисеев возглавляет один из ведущих вузов страны, где зреют новые таланты. Нельзя не верить в силу их знаний п будущий поиск. И в этом я вижу глубокий смысл и высокую символику преемственности поколений.

 

Когда наши войска изгнали фашистов с родной земли, ученые стали собираться в дорогу — обратно а свои НИИ. На прощание они посещали самые заповедные места Борового. Среди них было и местное кладбище. На нем похоронены академики Ф. М. Щербатский, П. К. Коковцев, А. Е. Крымский, И. А. Ильинский, Б. М. Ляпунов, жены Вернадского, Ляпунова, Щербат-ского, Ильинского, Гамалеи, Маслова. Прощаясь с близкими и друзьями, не дожившими до Дня Победы, уезжающие верили, что их соратники останутся в памяти народа, местных жителей. К сожалению, этого не произошло. Люди, ныне живущие и работающие на этой земле, почему-то забыли эти имена. На Боровском кладбище теперь не сыскать могил великих ученых. Не встретите здесь вы и мемориальных досок, обелисков или хотя бы напоминаний о тех, кто здесь жил и тво-рил во имя Победы. А жаль. Очень жаль. Ведь это история наша! И ее никак нельзя забывать.

 

...Дороги из Борового на Акмолу мы не знали. Выбрались на опушку леса по подсказкам местных жителей. А дальше направление подсказал встретившийся на пути аксакал. По его совету мы вклинились в густой ковер пшеничного поля. Узкая полоска накатанной колеи стрелой разрезала пашню то в одном направлении, то под прямым углом уходила в другую сторону. В этих степных полузабытых, бог знает кем и когда проложенных дорожках сеть особая, неповторимая прелесть. Они уводят от городского шума и суеты в края родной стороны, где с особым трепетом ощущаешь тишину и простор, раздолье и богатство целинной нивы. И тут-то начинаешь осознавать и понимать значение распаханных огромных степных пространств, превращенных в ведущую житницу страны.

 

Первые русские казаки проникли в стенные владения кочевников вместе с Ермаком. Это они разгромили Кучума в Сибири, гнали его потрепанное войско но приишимской земле, пока окончательно не победили хана. Позже русские ратники сражались здесь с ногайцами, джунгарами, Цинской империей, постоянно притеснявшими казахский народ.

 

Присоединившиеся добровольно к России Малая и Средняя орды признали власть русских. Царское правительство стало проявлять заботу о возникающих поселениях па пограничной полосе, получившей название Горькой линии. Сюда направили военные отряды. Командир Сибирской пограничной линии генерал Киндерман, желая удешевить питание своих воинов, в 1745 году издал приказ о вводе казенного хлебопашества. Снабженные из казны земледельческими орудиями и живой тягловой силой солдаты обязаны были ежегодно засевать по три десятины ржи и столько же ярицы. Однако это «палочное» хлебопашество пользы не принесло.

 

С появлением первых посевов в степи, оценив по достоинству значение хлеба, заинтересованность в новом продукте питания стали проявлять наиболее дальновидные представители казахской знати. Среди них был и Аблай. Он в 1764 году обратился к Екатерине Второй с просьбой, чтобы прислали ему десять крестьян, умеющих хорошо обрабатывать землю, для обучения его лю-дей землепашеству и рыболовству. Просьбу влиятель-нейшего султана в царском дворе уважили. Командиру Сибирских линий генерал-майору Фрауендорфу предписали направить в степь «десять человек из здешних, | способных к тому людей с инструментами». Кроме того, Аблаю предлагалось направить «наперед своих десять человек... что и те, присылаемые от него киргизы, могут обучены быть хлебопашеству, которым и инструменты даны будут от казны». (Казахско-русские отношения в XVI-XVIII веках, стр. 662—663. Алма-Ата.)

 

Первые посевы давались трудно, а потому и дорого обходился хлеб — значительно дороже привезенного. Командиры линейных крепостей доносили, что «во многиих местах был великий недород за жарами и морозами, в некоторых крепостях и семена едва возвратились". «Палочное» хлебопашество, как не оправдавшее себя, в 1770 году было отменено.

 

Позже прибывший па Горькую линию генерал П. М. Капцевич увидел, что многие казаки-старожилы самовольно занимаются земледелием. И довольно успешно. Петр  Михайлович издал приказ о вводе общественных  войсковых пашен. Но в силу воинской занятости служилые не могли распахивать и засевать большие площади. Массовый приток крестьян на эти обширные земли еще не разрешался.

 

В двадцатые годы XIX столетия, когда губернатор края М. М. Сперанский готовил проект «Устава сибирских киргизов», в некоторых его параграфах он отразил мысль с внедрении хлебопашества среди кочевников. Этим документом вменялось в обязанность всем русским чиновникам и линейным казакам насаждать в степи земледелие, садоводство, убеждать коренных жителей в преимуществе хлебопашества. Всем, кто первым начнет в степи осваивать земледелие, были установлены крупные поощрения.

 

Несмотря на то, что на этот раз посевы зерновых заняли значительные площади, хлебопашество в степи должного развития снова не получило. Больше того, когда Россия продвинула свои границы к Туркестану и надобность содержать войско на Горькой линии отпала, небольшие и без того посевы начали сокращаться. Наместник Степного края Казнаков в 1875 году поднял перед царем Александром III вопрос об отмене запрета на заселение казахских степей крестьянами центральных губернии России.

 

Четырнадцать лет потребовалось императору для того, чтобы обнародовать «высочайшее уведомление» о том, что акмолинские степи объявляются открытыми для вольного крестьянского поселения. Шел 1889 год. Подходил к концу XIX век, за который Россия насчитала сорок голодных лет. Неурожаи одновременно постигали до шестидесяти губерний.

 

Изголодавшиеся люди искали выхода из создавшегося бедственного положения. И вот открыт доступ к загадочным акмолинским землям, не видевшим ни плуга, ни сохи. Снимались крестьяне с насиженных мест и отправлялись в далекие неведомые края. На привольные земли хлынула волна переселенцев из разных губерний России.

 

Правдиво передал картину переселения крестьян писатель 11. Д. Телешов в своей книге «Переселенцы». Оказавшись по совету А. П. Чехова в зауральских степях, он был свидетелем тех тяжелых изнурительных перекочевок, легших в основу произведения. Это было одно из первых глубоких и волнующих повествований о русском мужике, его страданиях, гневе и горе, свалившихся на плечи крестьянина.

 

Хотя переселение на восток и одобрялось правительством, по местные власти не были готовы к приему и размещению такого потока людей. Вот что по этому поводу говорится в полном географическом описании России, вышедшем в С.-Петербурге в 1903 году: «С девяностых годов начался усиленный наплыв переселенцев в Акмолинскую область, с которыми администрация первое время не знала, что делать и куда их размещать. Так, летом 1890 года в области скопилось свыше 17 тысяч никуда не причисленных переселенцев. Они буквально наводнили все казачьи поселения. Но так как все было переполнено, то они целыми месяцами бесцельно блуждали из поселка в поселок в тщетных поисках пристанища. Уездные власти, не видя возможности как-нибудь устроить всех этих несчастных и опасаясь волнений и развития различных эпидемий, употребляли все меры, чтобы удалить переселенцев из пределов области».

 

Так прибывающие и кочевали от одной линейной казачьей станицы к другой, кружась по степи, с каждым днем расходуя последние гроши и крохи хлеба. Разбо-гатевшие казаки не хотели принимать новоселов из «лапотной Расеи», видя в них своих конкурентов, посягающих на казачьи земли. Старожилы не только не помогали прибывшим крестьянам, но и всячески прогоняли их из своих станиц, не позволяя даже укрыться от дождя под крышей пустующих войсковых амбаров.

 

Переселенцам ничего не оставалось, как оседать на местах, которые отводились под заселение где-нибудь на берегу озера, речки или у леса. Они объединялись, образовывали хутора и начинали обустраиваться. Занимая пустующие дикие места, крестьяне видели в бескрайней степи огромные просторы плодородной земли. Это радовало и вдохновляло. Жирный чернозем обнадеживал и торопил быстрее взяться за плуг. Первые урожаи утешали новоселов.

 

С открытием движения по Сибирской железной дороге поток людей с каждым годом нарастал. Только летом 1891 года в область прибыло более восьми тысяч переселенцев. (Учитывались только мужчины.) Так, скоро около тысячи душ поселились на берегу речки Джебайки  образовали селение Максимовское. Столько же человек поселились на речке Сарымсакты, в ста верстах от Кокчетава, и образовали селение Каменское. По берегу речки Беркутинки отвели участок на тысячу душ для организации села Преображенского. Вдоль речки Лю-Тюбс образовали село Макинское из шестисот душ. Отводились десятки других участков под расселение крестьян.

 

Получив земельный надел, люди рыли землянки, размещали свой небогатый скарб, приступали строить дома. Когда со временем на месте пустыря возникало несколько домов, их жители собирались и решали, как назвать поселение. Имена давались самые разные. Чаще именовали их так, чтобы напоминали о краях, откуда прибыла основная масса переселенцев. Так появлялись Полтавки, Киевки, Саратовки... Другие новоселы называли свои селения местами их размещения — Заречное, Подлесное, Березовка... Нередко присваивались имена селам от фамилий местных чиновников. К примеру, Акмолинским вице-губернатором являлся Лосевский, в крае появилось несколько поселков Лосевка. Работал чиновником особо важных поручений коллежский советник Макинский, несколько поселков стали называться Макинка. Степным генерал-губернатором слу-жил генерал-лейтенант Сухотин. Один из первых крупных поселков получает имя Сухотино. И таких примеров немало. Давались имена селениям и более просто. Собирались жители на сход, и кто-то из зажиточных крестьян предлагал назвать село его именем. За это претендент обещал присутствующим бадью самогона. Другой предлагал две бадьи. Верх брало имя того, кто больше ставил питья и обильнее подносил закуску. Так появлялись Викторовки, Кирилловки, Петровки... А бывало и так. Устанет переселенец с семьей мытарствовать по степи, найдет укромный природный уголок и остановится на несколько дней. А потом и сил не хватает, чтобы сняться и идти дальше. Начинал рыть землянку.

 

А чтобы проезжие не надоедали вопросами, как фамилия хозяина, возьмет да и установит кусок доски с надписью «Николаев» или «Андреев». Со временем кто-то еще подселяется к одинокому новоселу. Но названия Николаевка, Андреевка так и оставались навсегда.

 

К сожалению, обыкновенное на новых землях бессистемное ведение хозяйства привело к нежелательным последствиям. Землю эту пахали, сеяли на ней, выжимали из нее все, пока она давала урожаи. А потом, истощенную, ее бросали. Так возникали бросовые, залежные земли.

 

Новая эпоха в развитии края наступила с началом освоения целины. Хотя и в этот период не всегда соблюдалась агротехника, отношение к плодородному слою земли, отношение людей к обживанию степи было иным. Целинная эпопея явилась одной из важных народнохозяйственных вех в развитии края, благодаря которой некогда пустующие степи превратились в крупную хлебную ниву страны.

 

Теперь, любуясь квадратами полей Степного При-ишимья, с трудом представляешь, что только в 1954 году, первом году освоения целинных и залежных земель, здесь выросли десятки совхозов. Тысячи тракторов в одночасье стали бороздить эти бескрайние просторы. И как результат труда — серебристо-зеленые волны зерновых до горизонта.

 

Посевной клин на здешних полях раскинулся на 22 миллионах гектаров. Сюда выходят более ста тысяч комбайнов. А между ними, как челноки, снует столько же грузовиков, перевозя зерно в кладовые. А пока не наступит этот решающий час, на полях все тихо. Будто сама природа прилегла отдохнуть перед напряженной уборочной страдой. На таком раздолье душа переполняется необъяснимым чувством. Кажется, зашел бы на такое поле и брел бы бесконечно, любуясь и наслаждаясь этими бескрайними хлебными коврами.

 

...Так в раздумьях и воспоминаниях прошел не один чае, пока мы выбрались на асфальт. Дорога стрелой рассекала сверкающее поле, а впереди, на острие дорожного клина, словно мираж, вставал и надвигался на нас караван белоснежных домов. Подъехали, читаем указатель: «Шортанды».

 

Это название не раз встречалось на страницах га-|зет,звучало по радио, сверкало на экранах телевизоров. А встретившись, с поселком наяву, захотелось как можно больше узнать о хлебной лаборатории, которая давно стала научным центром целинников.

 

Над поселком плывет совсем летняя теплынь. Солнце в зените В такой день особо испытываешь изнуряющую жару. По при въезде на улицу Шортандов ощущаешь дыхание прохлады. Она свежим ароматом цветов пышной зелени  освежает разгоряченные лица,придает бодрости и сил.

 

Место, где раскинулся городок ученых, ничем не привлекательно. Здесь не было ни озера, ни речки, ни даже леса. И тем не менее именно оно было выбрано для создания Всесоюзного научно-исследовательского института зернового хозяйства. Дело в том, что этот район является как бы стыком двух основных зон целинного земледелия. Много труда было вложено учеными, чтобы закрепиться на этих землях, получить ощутимые результаты. И хоть путь к победе был трудным и долгим, признание пришло. В 1972 году группе ученых во главе с А. И. Бараевым за разработку и внедрение системы мер по защите почв от ветровой эрозии в степных районах была присуждена Ленинская премия.

 

Невозможно было проехать мимо, не встретившись с главой этого научного центра. И мы напросились на прием к директору ВНИИЗХ А. И. Бараеву.

 

Перед нами сидел плотноскроенного телосложения, среднего роста улыбчивый человек. Сидел и смотрел цепким и твердым взглядом. Он не очень разговорчив. Но мысли, излагаемые им, каждому понятны, ясны, а цели видны. Во всех его неторопливых движениях и словах чувствовались раздумчивость, напористость, своенравный, резковатый характер, не терпящий фальши и заискиваний. В глазах его мягко искрилась тонкая улыбка, но порою эти же глаза становились холодны, остры. В такие минуты его голос звучал твердо и уверенно. Он утверждал, что если найдет нужным, то встанет против кого угодно, кто мешает правильному развитию науки, и не уступит. В это нельзя было не поверить.

 

О зерне, хлебе говорил он возвышенно-гордо, как о самом значимом, радостном в жизни. И в этом рассказе чувствовалась обаятельная искренность этой радости. Мы любовались человеком, который говорил о полях, севооборотах, почвозащите, будто о любимой женщине. Мы слушали и молча следили за его движениями, глазами, в которых так искрилась радость за урожай, зреющий хлеб. Он был красноречив. Особенно подкупало умение вплетать в разговор шутки, пословицы, однако не перегружая его. Не стану утверждать — талантлив ли он как оратор, но слушать его было наслаждением.

 

Закончив рассказ и ответив на наши вопросы, Александр Иванович предложил выехать в поле, посмотреть опытные посевы.

 

Шагал он быстро и размашисто. В то же время успевал, казалось, всматриваться не только в каждую деляну, но и в каждый стебель, колос, изредка протягивая в сторону руку, словно поглаживая ладонью верхушки злаков, успокаивая их от сильного покачивания, дабы не поломались стебли. Легкий ветерок перегонял по полю зеленые волны, которые, послушно подкатываясь к его ногам, словно хотели поластиться и рассказать нечто о себе этому полевому ведуну.

 

День был теплый, пестрый. По полям ползли тени облаков. А Бараев, посматривая то вверх, то куда-то вдаль, заговорил о дожде. Его лицо то темнело, то светлело вместе с набегавшими тенями плывущих облаков. Мне показалось, что он стал походить на поэта, особенно когда говорил о полях, в которые так верил. В этот день не раз приходилось слышать его оригинальные и смелые утверждения, которые часто подтверждались практическими его делами. Это был несгибаемый человек, гражданин и патриот, умеющий строить свои отношения с природой и мобилизовывать других па ясных, четких принципах, научно обоснованных позициях, давших хлеборобам в руки многие возможности, позволяющие выращивать обильные урожаи.

 

Идя на встречу с Бараевым, мы решили преподнести ему букет цветов. В Шортандах цветы не редкость. Они растут почти возле каждого дома. Нам без труда удалось добыть большой букет. Охотно собрала нам его в смоем палисаднике немолодая женщина. Со словами благодарности за труд и встречу мы цветы тут же в поле подали Александру Ивановичу. Поблагодарив, он тут же залился раскатистым смехом. Мы не поняли, в чем дело, и несколько оторопели. Бараев вынул платок, протер глаза, сказал: «Я вас благодарю за прекрасный букет. А смеюсь потому, что такие цветы растут только возле моего дома Осталось узнать, как они вам достались» Не скрывая хорошего настроения, он снова громко рассмеялся. Смех его был заразительным, и нам ничего не оставалось, как повеселиться вместе с этим замечательным человеком.

 

...Как хотелось еще раз встретиться с А. И. Бараевым прекрасным ученым, смелым лоцманом сельскохозяйственной науки. Но... другого раза уже не получилось. Не успели.

 

Па свежем холмике могилы лежало множество венков: от Центрального Комитета и рядовых хлебопашцев, ученых и хозяйственных руководителей, первоцелнников и министерств... В каждый из венков вплетены колосья пшеницы. Они склонялись над могилой, словно прощались со своим степным покровителем. На свежую землю, будто слезы, падали зерна. Зерна его жизни.

 

Стою и вспоминаю его взгляд, рассказы, целеустремленность. И вижу, как много жизни объял этот человек, сколько сделал он всем нам, чтобы ни мы, ни наши дети и внуки не стояли в очередях за хлебом. Он вооружил земледельцев наукой об урожаях и отломился от жизни. И как благодарность за его труд — написанное на траурных лентах: «Действительному члену Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, профессору, депутату Верховного Совета, Герою Социалистического Труда, лауреату Ленинской премии, заслуженному деятелю науки Александру Ивановичу Бараеву».

 

...Расстояние от Шортандов до Акмолы небольшое. Километров 60—70. Мы преодолели его незаметно. Поднявшись на очередной увал, увидели заводские трубы. Они торчали из земли, как стрелы древних воинов. Л там дальше и немного в стороне сверкают в дымке утренней синевы квадратики белеющих домов. Они, словно корабли, плывут по степи, рассекая утренний туман. Город уже не окинуть взглядом. Разросся он и вширь и ввысь, да так, что куда ни глянешь, везде кварталы сливаются с горизонтом.

 

Возник Акмолинск на караванной дороге, связывавшей Петропавловск с Бухарой, Кокандом, Хивой, другими среднеазиатскими ханствами. Проходил путь мимо Кокчетава, озер Котырколь и Джукей, а дальше — к озеру Шошкалы. А там через урочище Учь-Булак, мимо озера Сасыкуль караваны направлялись к урочищу Кара-Уткуль. Здесь необходимо было переправляться вброд через реку Ишим. После чего торговцы вынуждены были перегружать товары на верблюдов и двигались дальше па юг.

 

На всем пути самым опасным участком было урочище Кара-Уткуль, что в переводе с казахского означает «Мерный брод». При переправе через реку караваны постоянно подвергались нападениям грабителей. Нередко путь для торговцев здесь заканчивался трагически. Было ясно: чтобы торговля с южными ханствами продолжалась, в коварном урочище необходимо обеспечить охрану проходящих колонн с грузами. Это и послужило причиной появления здесь русского поселения.

 

Детом 1830 года по указанию генерал-губернатора Западной Сибири И. А. Вельяминова в урочище Кара-Уткуль был направлен отряд из двухсот казаков под командованием Ф. К. Шубина. По разным причинам трудно шло возведение укрепления. И только спустя два года окружной Акмолинский приказ был открыт. Произошло это в августе 1832 года. Старшим султаном округа избрали Конуркульджу Худаймендина, наследника Ишимхана. Название «Акмола» округ получил от казахских слов: Ак — белый и мола — могильник, Белый могильник.

 

Но не суждено было Акмолинску и после трудных лет рождения зажить тихой мирной жизнью. Продвижение русских все дальше в степь вызвало еще большее возмущение среди ханских наследников и байско-феодальной верхушки. Они стали предпринимать отчаянные попытки восстановления прежних порядков и расторжения взаимоотношений с Россией.

 

Само укрепление неоднократно подвергается нападениям, возведенные постройки сжигаются мятежниками И только с установлением спокойствия в степи караваны пошли с товарами в ту и другую стороны через Лк молу.

 

Сначала здесь был просто сборный пункт торговцев. Затем начал расти поселок. В нем поселились великороссы, малороссы, казахи, сарты, бухарцы, мордва, зыряне, евреи, поляки, немцы... Селение мало-помалу разрасталось. Скоро те, кто приближались к поселению, видели перед собой немудреную русскую деревню, начинавшуюся с полосы землянок-мазанок, хибарок всех фасонов. Позже здесь построили торговые ряды, мечеть, две церкви, здание нардома, учительскую семинарию, три десятка ветряных мельниц. Со временем все это позволит Акмоле запять видное место в торговле среди других поселений края. Сосредоточивая много торговцев с большими капиталами и привлекая на ярмарку покупателей из многих губерний, Акмола становится пунктом сконцентрированных больших материальных ценностей, товаров.

 

По какими бы суммами пи воротили предприниматели, город, к сожалению, так и не получил настоящего развития.

 

Сейчас это по-настоящему крупный промышленный центр Республики Казахстан. В городе работают крупнейшие в стране заводы по выпуску сельхозмашин, керамических изделий, вакуумных насосов, газовой аппаратуры, чугунолитейный, вагоноремонтный, другие. Много комбинатов, фабрик, трестов. В высших и средних специальных учебных заведениях ежегодно получают образование тысячи молодых людей. Есть где провести свободное время, хорошо отдохнуть. Тем более что городские кварталы омывает река Ишим, охваченная широкой полосой зеленых насаждений. Когда-то Н. С. Хрущев Акмолу хотел сделать столицей. Даже дал команду обсадить город лесополосой шириной в десять километров. Завершить задуманное не удалось. Но большой лесной массив, высаженный когда-то, и сегодня радует горожан и гостей города. Но как бы ни было прекрасно в этом старом и современном городе, а внутренний зов в путь обязывает отправляться дальше согласно плану. Наверное, в этом главная особенность дорожного человека — уметь «схватить» то, что больше всего тебе по душе, несмотря на всю притягательность достопримечательностей, быть легким на подъем и не отступать от намеченной цели.

 

Автострада из Акмолы была широкой и ровной. Словно гигантский асфальтоукладчик только что прошел и скрылся за горизонтом. По такому асфальту ехать легко, но его монотонность притупляет внимание, вызывает пассивность и сонливость. Решили свернуть на проселок, полюбоваться нетронутой степью, какой не так много осталось после распашки целины. К тому же нам казалось, что и путь так сократим. Эти «гуляющие» площади есть еще только там, где почва непригодна для земледелия. Мы свернули на хорошо накатанную дорожку, ведущую куда-то за холмы. Сонно брели рядом телеграфные столбы. А степной простор разливался во все стороны пологими застывшими серозелеными волнами. Из-под колес велосипедов заклубились низенькие облачка пыли. А две накатанные колеи все извивались впереди, словно хотели запутать нас среди небольшого косогорья.

 

Веспа и начало лета в этот год были влажными. Оттого зеленая трава вперемешку с яркими цветами покрывала огромные площади, особенно в низинах. Яркое степное многоцветье сверкало колокольчиками, крохотными блюдечками, венчиками, бутончиками кругом вдоль убегающей серой ленты. Нет, это не те цветы, какие мы привыкли видеть в палисадниках, на клумбах, в магазинах. Степным цветам цепа особая. Смотришь на них — дух захватывает. Кажется, все колера земли начинаются с цветов диких, степных. Сказать, что они объединяют всю гамму красок — значит недооценить их красоту. А запах! Голова кружится. Даже в лесу после дождя не тот аромат, какой окружает тебя среди этого степного раздолья.

 

Цветы растут сплошным ковром. А вот рука не подымается, чтобы сорвать хотя бы один стебелек — боишься нарушить степную гармонию.

 

Изменившийся пейзаж, петляющая дорожка, свежий утренний воздух бодрили и поднимали настроение. Меж такого раздолья, наверное, можно ехать сколько угодно без устали. Скорость велосипедов невольно снизилась. И было понятно: такая красота не может про-должаться бесконечно, а наслаждаться ею хочется как можно дольше.

 

По как бы ни было привлекательно пышное многоцветье и аромат, скоро на смену им пришел щетинистый ковыль. Л затем его сменил однообразный серый щебеночный цвет, изредка покрываемый еще зеленеющими клубками перекати-поля.

 

Замыкая нашу небольшую колонну, рядом со мной двигался Бекбулат. По его лицу было видно, да и я почувствовал по себе, что начала подкрадываться усталость. Ведь уже не один час упорно крутим педали. Чтобы несколько развеять усталость и угнетающее впечатление от однообразного серого ландшафта, я во весь голос спросил товарища: — А ты знаешь, почему именно Сарыарка стала обетованной землей казахов?

 

Ребята скучились, явно выражая желание говорить о чем угодно, лишь бы не поддаваться влиянию упавшего настроения. Бекбулат — общительный парень, но он не сразу начал рассказ. Посопел, вытер лоб и только потом, окинув всех взглядом, начал:

 

Когда-то, в древние времена,' в этой степи умирал от жажды Колша-батыр. В округе на тысячи верст никого не было. Ждать помощи не от кого. Он любил степь и в свой предсмертный час поднялся на возвышенность, чтобы лучше осмотреть степь, проститься с нею и здесь же умереть.

 

Колша-батыр лег, закрыл глаза и мысленно прощался с Сарыаркой. Но не успел он сделать последний вздох, как к нему прилетел белый гусь и уронил на его губы несколько капель воды. Но и их хватило. Почувствовав прилив сил, Колша увидел, как гусь превратился в красивую девушку. Он поднялся, взял бикеш за руку и пошел через степь. Больше они не разлучались. Полюбили друг друга. А когда родился у них сын, Колша-батыр в честь белого гуся назвал его Казак. (Каз — гусь, ак — белый). Так все и началось. Правда, красиво? — закончил рассказ вопросом Бекбулат.

 

Легенды, предания. Из них начинались обычаи, традиции и, наверное, история и культура народов. Как им не верить? Если в них отражена сила и гордость, судьба и мудрость людей, они прекрасны. Они звенят, как крылатые песни казахских кюйши и салов.

 

...В рассказах, вопросах и ответах не заметили, как выскочили на очередной взгорок, из-за которого вынырнула деревушка. Подкатили к колодцу. Над ним, вытянув шею, стоял деревянный журавль. Наклонившись, он опустил свой длинный клюв с ведром, скрипит-кур-лыкает. Зачерпнув студеной воды, утолили жажду, наполнили фляжки, двинулись дальше.

 

Выехав за околицу, увидели, что дорога разделяется на три направления. Остановились. Разветвляющихся тропинок в степи всегда встречается много. Как известно, такие дорожки на карты не наносятся. А момент выбора нужного направления всегда вызывает оживленный разговор и даже спор. В такие минуты испытываешь состояние былинного путника: «налево пойдешь... направо пойдешь...», только не видишь заветного камня, на котором было бы все это написано. На этот раз выручил мальчишка, ехавший навстречу. Он остановился. На вопрос: как доехать до совхоза «Улентинский», шмыгнул носом для пущей важности, дернул кверху брючки, указал па одну из трех дорожек, уходивших за горизонт.

 

Долго мы петляли по этой еле заметной колее. Она, как большой клубок ниток, брошенный по степи, извивалась и кружилась, поднималась на холмы и спускалась в долины, а долгожданный совхоз так и не появлялся. Мы уже не один раз помянули мальчишку «незлым, тихим словом», но это не помогало. Телеграфных столбом, служивших до этого ориентиром, давно уже не было. А проложенная дорожка уже не один раз разделялась и вконец закружила нам головы.

 

Давно перевалило за полдень. Вода во фляжках кончилась. Солнце жарило с такой силой, что, казалось, собственная тень норовит влезть от зноя тебе же под ноги. Спины, не один раз покрывавшиеся потом, давно высохли, а рубашки с белым налетом соли скрипели, как накрахмаленные. Проехав еще не один километр, вдруг далеко в степи на юру увидели одинокий дом, как плывущий в степном мареве парус. Подъезжаем ближе— юрта. Огромная белая юрта с красным орнаментом. Хозяева не заставили долго ждать. Из открывшейся двери появилась женщина.

 

— Апай, а где хозяин? — спросили, не найдя более подходящего вопроса.

 

— С табуном в степи, скоро будет. А зачем он вам?

 

— Мы сбились с дороги, не знаем, как попасть на Экибастуз.