РУССКИЙ КУПЕЦ О КЕНЕСАРЫ

Порфирий Глебович Уфимцев был сын мещанина Тобольской губернии города Туринска. Он приходился дальним родственником семипалатинскому купцу Самсонову, который в одно время, прибыв по торговым делам в Туринск, выпросил его у родителей мальчиком к себе для приучения к торговле. Уфимцеву было в то время 8 лет. В городе Семипалатинске Самсонов отдал мальчика учиться русской грамоте, счетоводству и языкам: татарскому, киргизскому и бухарскому.
 
Когда мальчику минуло 12 лет, Самсонов, обрив ему голову, надел на него татарский колпачок и татарскую одежду и отправил с работниками татарами в Киргизскую степь с товаром на верблюдах. Известно, что торговля в Степи производилась тогда (в 1830-х годах) посредством мены рогатого скота и баранов на русские произведения. Находясь в Степи, мальчик питался единственно одной только бараниной, потому что в Степи не было хлеба, а хлебопашество не производилось там. Так торговал он несколько лет и изъездил всю Киргизскую степь вдоль и поперек. “Киргизы, — говорит он, — народ добродушный и считают себя подданными белого царя”.
 
Год от году Самсонов торговлю все более и более увеличивал, и Уфимцев, как его уполномоченный, благодаря торговой сметке своей, стал уже ездить в Бухару, где тоже начал торговать, завел знакомство с многими бухарскими купцами и вел дружбу более с значительными из них, ведущими торговлю во всей Азии. Он торговал в городах Самарканде, Ташкенте, Коканде и Бухаре, ежегодно, а иногда через несколько месяцев возвращался в Семипалатинск к хозяину и отдавал ему отчет.
 
“Однажды хозяин отправил со мною..., — пишет Уфимцев, — очень много товару, так что я не мог променять и сбыть его ни в Киргизской степи, ни в Бухаре и ее владениях. Знакомые бухарцы стали приглашать меня с собою в Китай, в Кульджу на ярмарку, чтобы променять там товары на чай и шелковые материи. Я долго колебался и не решался ехать в страну незнакомую, боясь китайцев, но потом решился ехать с ними. У меня была своя кибитка, потому что в тех странах без кибитки (юрта) обойтись никак нельзя. Выступили мы в Китай и ехали туда степями и песками три месяца, потому что верблюды идут тихо, да еще и потому, что гнали с нами несколько тысяч баранов. Наконец доехали до китайской границы, здесь остановили и спросили: “Откуда и зачем?” Мы ответили: “Из Бухары едем в Кульджу на ярмарку”, — и нас пропустили. Выехавши на пекинскую дорогу, мы своротили направо и увидели Кульджу. Оказалось, что она вся состоит из юрт и установлена по плану прямыми улицами. Нам отвели места, на которых мы, расставив свои юрты, разложили товар, пол устлали коврами и открыли торговлю. Китайцы стали посещать и рассматривать товар. Во время ярмарки я сбыл весь свой товар весьма выгодно, променявши его на чай и шелковые материи. Расторговавшись, я отправился с бухарцами обратно через Бухару и Ташкент в Семипалатинск. Хозяин Самсонов очень обрадовался моему возвращению, и когда я рассказал ему все, где я был, и в особенности, когда отдал ему отчет в торговых операциях, он остался мною весьма довольным. “Теперь можно, — сказал он, — ехать прямо в Кульджу, помимо Бухары”. Однако предположил предварительно расспросить о дороге у киргизов, — не знает ли кто из них прямо дороги в Кульджу? Действительно, он нашел одного киргиза, который хорошо знал край и рассказал, что новый путь короче наполовину; пока доедешь по старому пути только до Ташкента, по новому уже будешь в самой Кульдже. Нанявши этого киргиза вожаком, мы навьючили товара множество, взяли с собою несколько работников из татар и отправились в Кульджу новым путем. Прибывши туда к началу ярмарки, по заведенному порядку поставили свои юрты, разобрали товар, начали торговать и торговали опять очень хорошо. Однако же товару по окончании ярмарки осталось у нас почти половина. Знакомые посоветовали мне остаться в Кульдже зимовать, а зимой возить товар в Степь и менять его на баранов, а баранов — снова на чай. Я согласился. Но к весне, когда нужно мне было отправляться в Семипалатинск, я получил печальную весть, что в Киргизской степи появился разбойник Кенесары, который, собрав шайку, начал грабить киргизов и проходящие караваны. Я приуныл. Знакомые, знавши лично Кенесары, посоветовали мне, чтобы я накупил подарков в виде разных шелковых материй и серебряных вещей и ехал к нему прямо сам. Если, говорят они, он даст поцеловать руку, то это может служить знаком благоволения к тебе, тогда ты попроси его, чтобы он пропустил караван с товарами, а между тем караван отправь другим путем под горами и старайся пробыть у него подольше, чтобы дать время каравану уйти. Я так и сделал. Выехав в Степь, мы отправили караван под горами, а сами втроем поехали к Кенесары, приказав своим как можно поспешить идти с караваном. Перед первым же его кордоном нас остановили и спросили, что нам надобно? Мы ответили, что имеем дело к царю Кенесары. Тогда нас повели к нему, и скоро впустили меня в юрту по приказанию Кенесары, а товарищи остались за дверями. Юрта была убрана действительно по-царски: в ней постланы были драгоценные ковры, стены увешаны были златотканными шалями; подушка, на которой сидел Кенесары, вышита была золотом, а одежда на нем была шелковая, златотканная. Вошедши к нему, я сделал три поклона до земли и хотел было поцеловать его одежду, но он подал руку и поцеловал меня в голову; потом приказал мне сесть и начал расспрашивать... ”
 
Орлов. Русский в гостях у Кенесары//
Оренбургский листок. 1889. № 28.
 
В шалаше оказалась домбра, и я обратился к киргизам с просьбой сыграть что-нибудь, а если можно, то и спеть, причем выразил желание услышать какую-нибудь историческую песню. Из кучки киргизов выступил музыкант, настроил домбру и пустил несколько голосовых трелей: голос у него был сильный и приятный и слушать его можно было с удовольствием.
 
— Я спою вам про нашего султана (героя) Кенесары. Хотя он давно покоен, но в памяти киргизского народа он жив до сих пор и долго еще будет жить, — обратился ко мне степной менинзингер.
 
Уже одно имя Кенесары могло возбудить интерес, и я выразил певцу свою полную готовность охотно послушать его сказание про славного султана.
 
Я не занимался дорогой специально собиранием киргизских песен, сказаний, фольклора и т. д. Но поэму про Кенесары считаю небезынтересным передать вкратце, хотя она, кажется, и не прибавляет ничего нового к исторической личности Кенесары: в передаче придерживаюсь стиля степного импровизатора.
 
— Сильный и храбрый был султан Кенесары, — начал свою поэму певец, — вся Степь знала, что отважнее внука Абылай хана нет. Киргизы постоянно враждовали между собой и часто не слушались своих султанов, но слово Кенесары было законом и не терпело никакого ослушания. Кенесары печалился, что киргизы как бараны без пастуха; китайцы их тянули к себе, русские — к себе. Гордый был Кенесары, не хотел никуда идти на поклон; не любил китайцев, не верил и русским властям. Часто он приказывал киргизам уходить с семьями и скотом из русских пределов и не иметь с русскими никаких дел. Горе было тем киргизским родам, которые пренебрегали распоряжением Кене-сары: в корень разорял он непокорных, причем больше всего доставалось мятежным султанам, его противникам. С большою ратью Кенесары нападал на русские отряды, жег русские поселения (посты); наводил страх на русских, останавливал в Степи разных купцов и брал с них ясак, ходил большим походом (на крепости), требовал себе полной покорности. Рука его была тверда для худых и мятежных, а сердце милостиво к добрым и покорным, которых он грел не меньше солнца. Всю жизнь воевал Кенесары: очень храбрый был султан и не нарождалось уж больше таких богатырей...
 
Киргизы с нескрываемым любопытством слушали пение про старинку и долго молчали, когда певец стих; потом вдруг все заговорили разом о том, что и настоящее житье для киргиза худое житье. Незаметно костер погас, а с ним затих и наш бивуак.
 
Наступающее утро уже всех нас застало на ногах. Ямщики и киргизы шумно кипятили чай, приготовляли экипажи для дальнейшей дороги и весело перекликались между собой. Появились целые стаи розовых пеликанов, уток и другой дичи, которые шумно шлепались в реку, ничуть, по-видимому, не стесняясь нашим присутствием. Выплывшее на горизонте солнце обдало Степь теплом и брызжущим светом: начался день — жаркий, знойный, душный. С большою осторожностью вкатили наш тарантас на эмельский «самолет», не без труда затащили на паром упиравшихся лошадей, один из паромщиков встал на руль, другой схватился за канат и паром, подпрыгивая на волнах, быстро понесся к другому берегу. Ходить по самолету было рискованно: паром качался и аккуратно накренивался в ту сторону, куда вы делали 3—4 шага...
 
Герасимов Б. Поездка на Барлыкские минеральные источники в
1903 г. Путевые наброски //Записки Семипалатинского подотдела.
Зап-Сиб. отд. ИРГО. В.11. Семипалатинск, 1905. С. 18—19.