Главная   »   Герольд Бельгер. Личность и время   »   ГЛАВА VIII. ЗРЕЛОСТЬ


 ГЛАВА VIII

ЗРЕЛОСТЬ
Работа в Совете по немецкой литературе и многочисленные переводы почти не оставляли времени на собственное творчество. Все же в 1973 году Бельгеру удалось издать свой первый сборник - “Сосновый дом на краю аула”. В него вошли: “Каменный брод”, “Абильмажин”, “Горные вершины”, “Последний отпуск”, “Была весна”, “Марина, Пупсик и я”, “Дедушка Сергали”. Их лейтмотив - тема Родины, взятая за основу писателем с первых его произведений. Тема эта стара как мир. Во все времена у всех народов служители искусства не уставали восхвалять Родину и преклоняться перед ней. Даже красота женщины подчас славилась меньше, нежели красота родного края. Все бель-геровские произведения - отдельные и занимательные картины - составляют красочный калейдоскоп в едином монолите-истории о жителях аула у Каменного брода, их прототипами стали те, кого Бельгер знал с детских лет. Свидетель детских фантазий самого Бельгера Тас-Өткел-Каменный брод - неотъемлемая часть жизни героев, точка отсчета жизни самого писателя и его персонажей. Неизменными спутниками героев Бельгера является бурная река Есиль -символ неуемного бега жизни и глубокий овраг за околицей, олицетворяющий смерть. Щедрая дань красоте укромных уголков Родины, взрастившей писателя, воздается с особой любовью. Бельгер вдохновенно описывает каждый валун, каждый изгиб дорогого сердцу Есиля. “Мне дорог этот маленький, не отмеченный ни на каких картах клочок земли, названный предками моих земляков Тас-Уткелъ — Каменным бродом”. Образ Есиля - отправного пункта, откуда писатель и его сверстники вышли в большую жизнь, всякий раз предстает в новом облике: гневный и яростный, величаво спокойный.
 
Писатель влюблен в родной аул, в людей, в природу. Столь самозабвенно были влюблены разве что восточные поэты в луноликих дев, и также упоенно слагали песни в честь дамы своего сердца менестрели, странствующие по дорогам Англии. Описание природы несет в себе элементы казахских сказок: “Солнце потускнело, недовольное, обиженное, оно висело над лесом, цепляясь за верхушки деревьев. Казалось, чей-то гигантский глаз смотрит на этот безмолвный, скованный морозами, снегами мир. Пробирал сухой, колючий ветер. Зазмеиласъ, шурша, поземка''.
 
Прием Бельгера - пересечение границ времени посредством памяти шире раскрывает его героев в этом четвертом измерении: в рассказе “Была весна” учитель сельской школы на экскурсии по окрестностям аула, с учениками видит на дороге “несколько блеклых, мокрых, втоптанных в грязь колосьев”, ставших ключом для приведения в действие памяти - машины времени. Рядом с учителем “неотступно, хлюпая грязью, бежало раскисшей тропинкой его детство”. Память перенесла героя в военное прошлое, где он со сверстниками собирал остатки колосьев на промерзшем, едва оттаявшем от снега, весеннем поле. Вплетая в канву рассказа эпизоды из своей жизни, Бельгер руководствуется своим главным творческим принципом: “Быть верным правде жизни”. В этом же рассказе приводится спор в майский день 28 лет назад между Бельгером и его друзьями о том какому призванию посвятит себя каждый из них.
 
Очарованный восприятием мира в детские годы, когда каждый звук, каждая краска, каждый предмет расцвечивается мириадами отголосков, огней, отражений, писатель сохранил непреодолимый интерес к раскрытию внутреннего мира растущей личности, схожий с жемчужиной, скрытой в створках ракушки. Образы маленьких героев Бельгером переданы чрезвычайно живо. Всех их: бойкую Нурбалу, размеренного Есляма, шаловливого Жараса волнует послевоенное время, полное обещания счастья. Они уже сталкивались со смертью, видели похоронки, лежащие на дне материнских сундуков и знают - у многих из них отцы и братья уже не вернутся с фронта. Мир ребенка - это не мир взрослого, где все подчинено логике, доступно пониманию и новые открытия уже не ждут тебя за шестью перевалами. Это подвижный, подчас непонятный, непредсказуемый мир света, где все блещет, меняется, трансформируется вместе с персонажем.
 
Работая много и упорно, Бельгер уже прошел первые шаги в творческой мастерской, освоил приемы, разгадал некоторые тайны мастерства. Вот что он пишет в дневнике 5 января 1973 года: “Разные люди могут брать, скажем, один и тот же аккорд, ударить по струнам с совершенно одинаковой силой, все может совпадать с абсолютно одинаковой точностью, и, тем не менее, инструмент звучит по-разному, звук получается разный, у большинства он тусклый, глухой, мертвый, бездушный и только у редких он живой, одушевленный, прекрасный. Ибо разные руки касаются этих струн - рука заурядная, обыкновенная, пусть даже по-своему чуткая, способная и рука талантливая, в которой заключено что-то такое, что невозможно оценить, определить, - ДАР.
 
Точно так и в писании: вроде бы одними и теми же словами пользуются, и стиль один, и весь художественный арсенал абсолютно идентичный, и даже тональность совпадает и все же результат разный: у одного слова ремесленные, тусклые, мертвые, холодные, у второго - светятся, волнуют, зажигают, ибо первый ремесленник - эпигон, хоть и образованный, способный, по-своему, чуткий, а второй-художник, писатель, рукой которого движет что- то такое, что нельзя определить, оценить, осмыслить-ДАР.
 
И тут ничего не поделаешь, хоть расшибись, хоть лопни, хоть лезь из себя. И потому есть всегда Моцарты и будут всегда Сальери”. Эти мысли неотвязно преследуют его, когда он “наносит визиты” в творческие мастерские великих художников: читает сильные и слабые творения, проводя для себя доскональный анализ.
 
Уже широко известный, он имел репутацию тонкого знатока казахского слова, пунктуального и точного переводчика. Это его не успокаивало - он жадно впитывает все новые сведения, зная насколько велик океан казахского языка. Когда ставилась точка в очередной рукописи срочного перевода, а долгосрочные заказы не требовали спешного завершения, Бельгер навещает Эбеке. В кабинете, полном книг, рукописей и некой пульсирующей творческой энергии, друзья приступали к совместной работе над очередным произведением Әбе. Аккуратный Г ерольд Бельгер никак не может привыкнуть к методам работы старшего друга: “10 мая 1974 года. Белый лист бумаги для Абдижамила - поле битвы. Ему, кажется, приятно видеть это поле истерзанным, чтобы всегда были видны следы беспощадного сражения. Чем истерзанней этот лист, тем суровее была битва, тем радостнее победа. Мне трудно к этому привыкнуть, меня приводят в ужас эти вдоль и поперек исписанные и испещренные страницы, где каждая строка многоэтажка, где мудрено разобраться в бесчисленных, причудливых знаках, и я стараюсь переписать эту злосчастную страницу скорее набело, только после этого мне кажется, что каждое слово уже на месте, и уже не прибавить, не убавить, но Абдижамил тут же берет чистую страницу и, мазохистски улыбаясь, начинает ее вновь ожесточенно чиркать, марать сверху донизу. Он не столько пишет, сколько правит, редактирует, переписывает”.
 
Проверенная временем на прочность и выдержку дружба Бельгера с Нурпеисовым крепла день ото дня. Когда одного из них настигала беда, другой самоотверженно спешил на помощь. Одним из таких испытаний стало обострение в 1974 году давнего недуга Герольда Бельгера. Из-за боли в ноге он уже не мог двигаться, заботливый Эбеке выхлопотал другу место в НИИ туберкулеза. Абдижамил Каримович твердо настоял на немедленной госпитализации друга и срочной, безотлагательной операции. В состоянии духовного и физического упадка сил, Г ерольд Бельгер возражал против всякой операции, но его убедила Вера Леонтьевна Никифорова - прекрасный хирург. Она лично провела сложную операцию по резекции тазобедренного сустава — источника недуга, и стала для писателя спасителем. Теперь, когда боль осталась позади, а полное надежд будущее простиралась перед ним манящей дорогой, он предавался воспоминаниям о далеких годах, когда болезнь впервые вошла в его жизнь. Перед мысленным взором писателя проносились: тяжелый путь с отцом до больницы по скованной морозом степи, облик старика-казаха, приютившего путников, дни вынужденного постельного режима и борьбы с жалостью к себе. Так родился сюжет повести “Завтра будет солнце”. Она вместит в себя два временных отрезка - современность: больничные будни писателя и прошлые годы борьбы с болезнью. Эти два отрезка смыкает единый ключ - боль. Физическая и душевная, она царит на протяжении всего повествования и в развязке уступает место надежде на будущее. С самого начала Бельгер решил, что в знак искренней благодарности посвятит повесть В. Л. Никифоровой, давшей пациенту вторую жизнь.
 
Из всех пациентов НИИ туберкулеза Г ерольд Карлович был, пожалуй, единственным, кого в течении шести месяцев навещали не только родные, но и друзья, сотрудники. В больнице Бельгер по-прежнему придерживается рабочего графика, переводит запланированное количество страниц прозы в день, лежа закованным по самую грудь в гипс. Работа делает существование осмысленным. Он с нетерпением ждет, когда сможет вернуться к прежнему, активному образу жизни.
 
Едва покинув стены больницы, он с удвоенной силой включился в свои повседневные заботы - перевод казахской прозы, составление сборников немецких коллег, написание рецензий, статей, ведет дела в Союзе писателей - теперь-то уж болезнь не вынуждала делать паузы в разгар работы. Это было чудесное и непривычное ощущение - жить полнокровной жизнью, лишенной ожидания боли. Опостылевшие костыли заменила элегантная трость.
 
Он начинает новую жизнь с прежними заботами. На пленумах, конференциях Г ерольд Бельгер видится с наставниками из КазПИ имени Абая: М. Габдуллинным, Д. Нико-личем, С. Халитовой, X. Бекмухаммедовой и обретает новых друзей в писательском мире: Шерхан Муртаза, Дулат Исабеков, архитектор, поэт, драматург Шот-Аман Валиханов и многие другие.
 
Личность Мориса Давидовича Симашко - уникального прозаика, переводчика, публициста очаровала Герольда Бельгера с первого взгляда. Чрезвычайно деликатный, чуткий к людям, к их настроению, Морис Давидович обладал тонким умом, неистощимым юмором. Вскоре между ними завязалась крепкая дружба. Частые встречи на разного рода мероприятиях по негласной традиции начинались со свежего анекдота или увлекательной байки. Их объединяла некоторая схожесть - и тот и другой избрали восточную ориентацию в литературе, и тот и другой охотно трудились на ниве переводческого ремесла и проявляли себя в нескольких ипостасях. С годами дружба переросла в братское чувство. Вообще жизнелюбивые, исполненные солнечной энергии люди, подобные Морису Давидовичу влекли Герольда Бельгера, неизменно становились его друзьями, а их было немало среди писателей. Во время частых телефонных бесед и личных встреч друзья много говорят о волнующих темах. Беседовать с Симашко всегда было увлекательно, и “слушать его было маняще интересно. Рассказчик был отменный, память — поразительная (помню, в гостинице “Семипалатинск ” он ночь напролет читал мне на память Багрицкого и Шевченко, пел одесские частушки эпохи НЭПа), жизненных впечатлений - уйма, юмор - искрометный” Бельгер немало размышлял в тот период о таланте, искусстве творить, психологии творца в ряде статей о переводе и дневниковых записях. Выработанная за долгие часы одиночества на крутояре Тас-Өткеля созерцательность позволяет ему наблюдать жизнь писателей. Годы и годы под сводами здания Союза писателей наводят его на мысль, что: “не все благополучно в писательском деле”, большинство писателей “не склонны к самоотверженному труду” и “неистовые работяги крайне редки”. Он фиксирует в дневнике: “Литератор обязан работать много. И чем выше талант, - тем больше, неистовей” - трудолюбие, потребность в постоянной работе - те же качества должны быть свойственны переводчикам. Во время очередной встречи он поинтересовался у Мориса Симашко, сколько переведенных книг на счету у французской переводчицы Лили Дени. Друг ответил: около сорока, не меньше, если не считать ее переводов о театре и для театра. “И вообще, у них несколько иное представление о производительности труда”. - добавил Морис Давидович. Поучительный опыт зарубежных коллег-переводчиков часто упоминается Бельгером в статьях о переводе: венгерская переводчица Жужа Раб перевела 150 томов прозы — романов, сказок, рассказов, помимо ее собственных уникальных произведений прозы и поэзии; супруги из Германии - Гюнтер и Трауте Штейн, перевели более 50 русскоязычных романов и книг для детей и юношества. В основе этой продуктивности лежали годы и годы упорной работы: “Переводчик тот, кто постоянно настроен на переводческую волну, всюду переключается с языка на язык и последовательно ищет бесконечные эквиваленты словам, фразам, интонациям. Переводчик и сны видит на разных языках. Или во сне переводит с языка на язык. Любое слово, любой клочок фразы в нем эхом отзывается на разных языках или мучительно ищет где-нибудь в закоулках памяти свое иноязычное обличие. И то, что когда-то, быть может, было детской забавой, шалостью ума, со временем превращается в наваждение, в жестокую, не отпускающую ни на миг воображение, игру”. Скромная, на первый взгляд, переводческая муза в этой жестокой игре проявляла благосклонность лишь к самым упорным. Как ликовал Га-бит Мусрепов, когда удалось-таки отыскать подходящий эквивалент в казахском языке к рускому слову - “канитель”, как терзался Абдижамил Нурпеисов, отыскивая точный эквивалент в казахском языке к слову “предрассудок”. Совместные поиски Г ерольда Бельгера и Әбе синонима к слову “безеріп”, доставили немало хлопот - к слову этому в словаре есть одно лишь ограниченное толкование в виде: “гневно смотреть”, “уставиться”. Но Герольд Бельгер приводил с другом иные значения: “исходить сердцем”, “наливаться кровью”, “ненавидеть до беспамятства”, “ходить потерянным”. Сырбай Мауленов, подбирая аналог слову “упоение”, страдал безмерно и по-детски радовался, найдя его.
 
Напряженная работа мысли - вот будни переводчика, об этом Бельгер напишет: “Какое ему дело до того, что за окном светит солнце, резвятся дети, шумит листва на деревьях, с гор струится прохлада, и друг настойчиво завоет на бесбармак — все это сейчас его не радует. Потому что не дается ему, никак не дается, не звучит на другом языке какая-то фраза, будь она трижды неладна. И он с тоской глядит на непокорный оригинал, перебирает уйму вариантов, целые вороха бездушных слов и в бессилии опускает руки, проклиная все на свете: ведь мог же, мог и он жить, как все нормальные люди, так нет, потянуло в переводчики, будто в омут затянуло, и теперь истязает себя самой тяжкой болью - болью слова”.
 
После многочисленных дел в Совете немецкой литературы Герольд Бельгер приходил домой, сразу устремлялся к ожидающим его рукописям, нередко работа над переводом длилась до рассвета: “6 декабря 1975 года. Ночь. Четвертый час. Все нормальные люди давно спят. Работают двое: я и дворник. Тот яростно гребет лопатой, снег убирает. Полезное дело делает. А я ради чего мучаюсь, сидя на кухне над белым листом бумаги?”. Но бессонные ночи и терзания вознаграждались с лихвой и писатель напрочь забывал о минутах отчаяния и усталости, созерцая готовый труд, вобравший в себя соки мыслей, тайны бессонных ночей. Единственное что владело Бельгером в такие минуты -это безмерная радость и тихий восторг. Любовь к казахской литературе и высшая цель оправдывала все, это наиболее верно выразил поэт Жубан Молдагалиев:
 
С казахского нелегок перевод...
Но в нем самой эпохи назначенье.
 
С начала 1974 года Бельгер, выкраивая свободное время в жестком графике за счет бессонных ночей, приступает к автобиографической повести “Перед далью”. Повесть вместила в себя временной отрезок из жизни писателя 1941 -1945, когда Бельгер впервые познает Казахстан и жителей казахского аула. Писатель стремится запечатлеть краски, звуки, атмосферу того времени. Ночами под пером писателя звучат слова аксакалов, оживают пейзажи северного Казахстана, веют ветры былых времен, чтобы наутро развеяться в холодным свете дня. Днем Бельгер устремляется в Союз писателей, в издательства - собирает материалы для будущего биобиблиографического справочника “Российские немецкие писатели” и успевает составлять, редактировать, снабжать предисловиями коллективные сборники: “Ветвь большого дерева”, “В степном краю”, “Мой Казахстан”, “Соленые тропы”, “Далекие журавли”. Сборники уже ожидали своего часа в издательствах, готовые своим выходом ознаменовать ликование Совета по немецкой литературе.
 
Переезд на новую квартиру в 1976 стал поистине радостным событием для семьи Бельгеров. Их дом в тихом районе близ Академии наук, утопает среди высоких тополей, пышных клумб и скверов. По соседству жили деятели культуры - писатели, научные работники, музыканты, художники. Все они собирались во время ежевечерних прогулок у полюбившегося Бельгеру памятника Шокану Уалиханову и в вечерней тиши обсуждали новости, делились впечатлениями, интересными историями из жизни.
 
Дочь Ирина уже превратилась к тому времени в семнадцатилетнюю черноглазую красавицу с острым умом и открытой улыбкой. Она не оставила своей давней мечты служить Мельпомене. Решительная и упорная, как отец, Ирина отклонила его совет посвятить себя журналистике и твердо настояла на желании поступить в Государственный институт театрального искусства (ГИТИС), и вскоре отправилась с Раисой Закировной в Москву. Ее нисколько не смутил сумасшедший конкурс (150 человек на одно место). Строгая комиссия во главе с председателем - актером Олегом Табаковым одобрила и оценила актерские способности абитуриентки Ирины Бельгер из Алма-Аты. В эти июньские дни, наполненные переживаниями за дочь, Бельгер узнавал о развитии событий от звонившей из Москвы супруги. Радостная весть из Москвы воодушевила Герольда Бельгера и наполнила чувством гордости за самостоятельную дочь.
 
Круг знакомых Бельгера с переездом на новую квартиру расширялся с каждым днем. Оскар Гейльфус - популярный композитор казахстанской оперы и эстрады проживал на одной улице с Герольдом Бельгером. Бельгер уже был знаком с насыщенными экспрессией, неукротимым, мятежным духом произведениями Гейльфуса. Неожиданная встреча произошла в небольшом продуктовом магазинчике. Писатель сразу подметил отрешенный, разочарованный и недоверчивый взгляд композитора - Гейльфус переживал не лучшие времена. После развала второго брака, он остался с маленьким сынишкой на руках, потому дружеское участие со стороны Бельгера было особенно необходимо композитору в этот нелегкий этап жизни. Дома у Бельгера композитор поделился своей болью и отчаянием: “Творчество застопорилось. Всюду измены. Опоры нет. Никому нельзя верить. Ложь, обман, коварство, мрак и ужас”. Теплое участие, умение слушать и ставить и себя на место другого со стороны писателя располагают к откровенности. Отныне композитор становится частым гостем в уютном доме Бельгеров. Он “понемногу растаял, подобрел, встрепенулся, заговорил о том, что на свете есть еще порядочные люди. Наладились его отношения с общими знакомыми — алматинскими немцами”.
 
Их обоих единили схожие судьбы. Оба, преодолевая препоны, лелеяли “желание получить высшее образование, оказывали отчаянное сопротивление “свинцовым мерзостям бытия”, оба испытали гнет комендатуры - когда Бельгер отчаянно молил майора Шевцова дать разрешение на выезд в Алма-Ату, Оскар после училища делал тщетные попытки поступить в желанную консерваторию. Бельгер нарушал предписание комендатуры, поступая в КазПИ, а юный музыкант пошел на рисковый шаг: он подкараулил Первого секретаря ЦК КП Казахстана Л. И. Брежнева у автомобиля и, выскочив из кустов, вручил опешившему главе прошение поступить в консерваторию. Желание Оскара учиться у Евгения Брусиловского на композитора в консерватории было сильнее всего. Они одновременно шли наперекор несправедливой судьбе и добивались своего. Духовная дружба питала их - визиты друг к другу, совместное посещение концертов, поездки, прогулки по тенистым улицам Алма-Аты. “Неуемный, беспокойной души” Оскар Гейльфус внушал симпатию и притягивал Герольда Бельгера. С годами он постигает тонкую, эмоциональную душу друга: “Художник no натуре, он бывал весь во власти своих чувств, импульсивен, впечатлителен, вспыльчив, порой мнителен и отходчив как ребенок, непоследователен. Увы, эти свойства тонкой натуры не всегда воспринимались или должным образом воспринимались излишне здравомыслящими, простыми, как гвоздь, соплеменниками”.
 
Осси, сын Гейльфуса, часто оставался на попечении Раисы Закировны, когда его отец был занят делами. А работал Оскар Гейльфус много и плодотворно. Он являлся автором симфоний, ораторий, мелодий к драматическим спектаклям и кинофильмам. Подтянутый, подвижный, “легкий, живой, вдохновенный, обаятельный” он немало сделал на благо родного народа своей кипучей деятельностью, успевал многое, даже заботиться о престарелых родителях и маленьком сынишке. Но светлым дням пришел скорый конец. Наступил запланированный отъезд Оскара в Германию. В 1979 году композитор зашел к другу попрощаться. Они сидели за столом, растерянный Оскар “весь благостный, отрешенный”, утешал друга, что пробудет в ГДР недолго, обязательно вернется. Время было суровым к эмигрантам. После отъезда композитора сразу убрали из репертуара театров, телевидения, радио песни, симфонические произведения Г ейльфуса, его имя было предано табу.
 
Единственное что связывало эмигранта с родиной — это письма. Чужой в Германии композитор и сынишка переживали муки “безмерного одиночества”. Особенно угнетала холодная стена непонимания со стороны коренных жителей. Письма в Алма-Ату рассказывали об издевательствах над Осей, которого дразнили в школе “Иваном”. Однажды учительница “Родного языка” в наказание за неверное произношение заклеила при всех мальчику рот пластырем. Беспомощность и дурное предчувствие звучали в письмах другу.
 
В письме поэтессе Норе Пфеффер в октябре 1980 года композитор делится тяжким предчувствием: “У меня такое ощущение, что я долго не проживу. Действительность убила во мне последнюю ноту, передайте привет всем, кто меня помнит”. Гейльфус делится с другом, оставшимся в далекой и желанной Алма-Ате переживаниями, мыслями, планами, коим не суждено было сбыться. Видя безрадостную жизнь Гейльфуса в Германии, можно не согласиться с утверждением Н. Бердяева: “Мы творили от горя и страдания”. Скорбь не укрепляет талант, не побуждает к творчеству, горе обессиливает. “Ты не представляешь, сколько я и все мы страдаем ежедневно... Возможно, поэтому я перестал сочинять” - это слова из последнего письма Оскара. Любой творец черпает силы в простых радостях жизни, нередко творчество подобно нежному растению, могущему зачахнуть в суровых условиях.
 
Часто Гейльфус взывал к другу: “Постарайся остановить тех, кто хочет повторить мою Одиссею”. Оскар Гейльфус погиб в автокатастрофе, его осиротевшего сынишку Осси взяла на воспитание лютеранская семья в Германии. Печальная участь друга и соплеменников, не нашедших опоры на Земле отцов - фатерланде, наполнила писателя предубеждением против эмиграции, укрепила во мнении: “разметенный державной волей” во времени и пространстве, должен оставаться сплоченным на земле Казахстана, вобравшей пот немецких тружеников. Для немцев Казахстан стал “Кіндік қаны тамған жер” - “землей, куда капнула кровь от их пуповины”. Статьи Бельгера на немецкую тему во “Фройндшафт” полны размышлений об участи аусзидлеров - переселенцев: покидают страну лучшие специалисты и литераторы, пустеют немецкие села в Казахстане. Рвутся годами сложившиеся устои, привычки, остаются друзья. Факт эмиграции немецких интеллигентов, подчеркивает Герольд Бельгер, стоит в одном ряду с катастрофами в жизни советских немцев: депортацией, трудармией. Потому он призывает не искать призрачного счастья на исторической родине.
 
К концу 1970-х годов в деятельности Герольда Бельгера четко обозначилось четыре главных направления: перевод произведений немецких и казахских писателей, критика, публицистика, литературное творчество. Имя Бельгера можно было встретить в предисловиях: сборника стихов А. Та-жибаева “Былое” (1979), сборника рассказов и повестей А. Реймгена “Соленые тропы”(1979), сборника прозы немецких писателей “Близкие дали” (1980). Бельгер активно содействовал изданию коллективных сборников: “Высокое звание”(1971), “Zweig eines grossen Baumes”(1974), “В степном краю”(1974), “Далекие журавли”(1980).
 
Публицистические произведения и критические статьи на трех языках стали широко известными широкому кругу читателей: “Как дела твои, критика?”(1976), “Советская немецкая проза”(1977), “...Но молоды вечно сердце и дух” (1977), “Поговорим о драматургии”( 1979). Статьи на немецком, опубликованные во “Фройндшафт”, “Нойес Лебен”, ежегодно отмечались премиями этих изданий за остроту темы и широкий резонанс среди читающей публики. За десять лет с 1970-1980-х годов архив Бельгера пополнился 40 статьями на русском языке, около 20 на-казахском и около 60 на немецком. Спектр тем в статьях Герольда Бельгера был разнообразным: рецензии, статьи, заметки, рассказы, обзоры, очерки. С годами приходит признание. Отменный переводчик казахской и немецкой литературы, искушенный в вопросах переводоведения, сведущий критик, объективный публицист - таков Герольд Бельгер в пору своей творческой зрелости. Его сборник рассказов “Чайки над степью”, вышедший в 1976 году на немецком языке еще раз доказал публике своеобразие таланта. Название сборника было дано по одноименному, ключевому рассказу - “Чайки над степью”, ее герой - молодой экономист Жарас, получив образование в городе, вернулся в родной аул. Там его ждал названный отец фельдшер Давид Павлович, заменивший покойного отца. В образе рослого, энергичного фельдшера легко угадать Карла Фридриховича. Четко следуя принципу “никогда не врать”, писатель вносит в творчество автобиографические детали: воспоминания Жараса о детстве полны деталей военного детства самого писателя, угадываются образы аульчан, окружавших писателя с ранних лет. Не случаен и литературный прием Бельгера - вести повествование от лица немецких мальчиков Гарри или Арвига, по-казахски называемые: Кари, Керей, Арабек. В литературных творениях Г ерольда Бельгера существует большая галерея казахских образов с натуры. Особое место отводится исполненным великодушия и тихого очарования казахским аксакалам. Бельгер увидел и отобразил удивительно обаятельную доброту, мудрость и человечность в натуре казахских стариков, отмечая: “старики становятся в чем-то мерилом твоей жизни, твоей совестью и честью. И
 
 надо еще заслужить их благословение. А потом попробуй, обмани их надежду, их доверие, тебя всю жизнь будет сжигать стыд, будто ты предал родного отца”.
 
Благодаря органичной передаче характера, облика, манеры говорить, и даже своеобразный юмор казахов всех возрастов, свойственной стилю Бельгера, он занимает свою нишу в сонме писателей-инородцев Казахстана. В отличие от этих писателей Бельгер вобрал в себя черты исконной казахской натуры, какие можно обрести лишь в условиях длительного проживания среди казахского народа, проникшись менталитетом, традициями и даже Духом - стал более казахом, нежели многие представители этого народа, не знающие родного языка и исконной культуры.
 
В творчестве Герольд Бельгер доказывает: познать и обрести менталитет иного народа, не теряя при этом своего национального, все же возможно. Этот процесс лишь обогащает, делает уникальной любую личность. Взрослея и мужая среди ставших дорогими его сердцу людей, он жадно внимает речи, манерам, изучает характеры, и генерирует все это в себе, чтобы в будущем воплотить в собственных творениях. Любовь и тепло того микромира, каковым является родной писателю аул, где жил и рос писатель, выработали в Бельгере комплекс благодарности. Своим творчеством он платит добром за добро, подарившим любовь людям. Каждый человек стремится к счастью, и для каждого это понятие имеет свое значение, для Герольда Бельгера - это возможность вернуть друзьям и близким долг любви: “Платить и платить мне долги людям, за всю жизнь не выплатить”.
 
Сразу за выходом сборника “Чайки над степью”, в 1977 году следует сборник “За шестью перевалами”. В рассказах этой книги встречаются детские впечатления писателя. Так в новелле “За шестью перевалами” звучат мотивы казахских сказок, рассказанных аксакалами, призраки детских страхов, навеянные странными звуками, доносящимися из оврага за околицей, где по слухам водилась нечистая сила. Герою - маленькому Еркешу чудится за ветровым стеклом автомобиля, “будто сказочные джинны — всадники и жезтырнаки гонятся за ними”. Дети в рассказах Бельгера видят чудо в каждом проявлении природы, их манят владения водного царя Сулеймана, грезится волшебство в облике “белой птицы, из которой выйдет батыр в железной кольчуге, в островерхом дулуга — шлеме и пригласит в актабани - самолет".
 
Маленькие герои в рассказах Бельгера растут медленно, как кюй - протяжный и раздольный. Им интересно и тайна, что скрывается за шестью перевалами на конце дороги, лентой убегающей от аула и новые лица. Столкновение с жестокостью или умудренностью взрослых, является для них первым шагом на пути к взрослению. Так, маленький Еркеш, впервые столкнувшись со смертью, при виде убитых лисенка и джейрана, в ужасе прячет лицо на груди у матери, он внезапно открывает - взрослые бывают жестокими. В новелле “За шестью перевалами” слышны отзвуки поездки Бельгера и Нурпеисова в 1964 году к заливу Тущи-Бас. К писателям нанес визит в сопровождении огромной свиты, на трех машинах - газиках, председатель райисполкома и пригласил их на ночную охоту. События той ночи, пейзажи и пикник описаны Бельгером с достоверной точностью. Образ героя новеллы - начальника Алеке стал собирательным - он вобрал в себя черты знакомых писателю сильных мира сего. Алеке - циничный и пресыщенный властью начальник. Он с издевкой обращается с родителями Еркеша - простыми тружениками моря. Его даже не смутило, что маленький Еркеш помешал ему выстрелить в самку джейрана. Алеке лишь на миг обозлился и тут же забыл об этом поступке ребенка. Самодур, ослепленный властью, никогда не поймет чистого потока сознания ребенка и его родителей, чьи души облагорожены добром и трудом. Идея чистой созидательной жизни, основанной на светлых помыслах, неприятие насилия и низких инстинктов лежат в основе творений Бельгера, схожих с полотнами, где в центре схлестнулись в вечном противостоянии, как на казахских батырских ристалищах “жек-пе-жек” - “один на один”: благородство и подлость, добро и жестокость, разум и бездуховность.
 
Сборник содержит автобиографическую повесть “Перед далью”. Ключевая идея повести - это взаимопостижение немецких переселенцев и казахов. Вводя целый калейдоскоп казахских героев, Бельгер высвечивает суть казахского характера, его проявление в моменты общения, выказывания благородных черт, в стойкости, в борьбе с опасностью, со смертью, олицетворением которой стала для жителей аула война.
 
Литература, переводы, публицистика требовали от Бельгера немалой отдачи сил, в минуты редких пауз Бельгер размышляет над трудностью избранного им пути: “30 января 1977 года. Все те же назойливые думы: как рапределитъ мне свои нищенские силы ? Направить все усилия на немецкое? Нужен ли я там? Или всецело бить на переводы с казахского? Или все же попытаться самому всерьез писать? Где оно мое предназначение? Пока что гоняюсь за тремя зайцами, но ведь ясно, что дальше так не пойдет”.
 
Львиную долю его времени поглощали переводы, Бельгер все чаще задавал себе вопрос: неужели перевод - его единственный удел?. . И это все чаще огорчало писателя. “20 марта 1979 года. Уже несколько лет только и мечтаю написать три повести и один большой рассказ. В голове все давно созрело. А писать — не получается. № Заели переводы. И все же, выкроив два месяца, компоновал книгу “Брат среди братьев ”. Целый год что-то просит перевести Ду-кенбай (Досжанов - Ж. Е.), все бросаю, перевожу “Дарию ”. За один подол хватется Гассельбах, за второй — Әбе. Вчера перетолмачил две главы романа Дукенбая, а уже заводит разговор Абиш (Кекилбаев - Ж. E.). Как ему откажешь? Все бросаю и перевожу Абиша. В это время с ножом к горлу пристает Әбе со своим романом. Бросаю Абиша — приступаю к Әбе. Тут звонит из издательства Калдарбек (Найманбаев - Ж. Е.), просит перевести статью Ауэзова для срочного издания. Как тут отвертишься? Бросаю Әбе - принимаюсь за Ауэзова. А на дворе весна, солнце. Вокруг - жизнь. Давно у речки не сидел, как удят рыбу только во сне вижу. Радостей ни духовных, ни телесных. Жизнь уходит. Сиднем сижу за столом как отшельник, как монах — писарь. Сплошной цейтнот. Успеть бы, успеть... На Дукенбая надо бы чистых три месяца. На Абиша -полгода. На Әбе — год-полтора. Потом... Потом... Потом... господи, может, потом доберусь до самого себя, попишу, не торопясь, переписывать буду не раз, не два, подумаю, поразмышляю, оглянусь... Э, вряд ли... Всю жизнь, видно, продлится эта собачья гонка...так под напряжением и сковырнусь когда-нибудь... ”.
 
Случалось, напряженные будни сменяли сезоны посетителей и гостеприимный дом Бельгеров принимает всех: визитеров из Северного Казахстана и Джамбулской области (и те и другие считают Бельгера земляком), отечественных немцев и гостей из Германии, друзей-писателей. Хозяева -молоды, общительны и радушны. Речь казахская, речь немецкая, речь русская день-деньской не смолкают в кабинете Бельгера, лишь ранние утренние часы полны прозрачной тишины.
 
Остальное время уже было посвящено многочисленным делам: перевод, написание рассказа, повести, рецензии, составление сборников, ответы на письма... Часто писатель, прежде чем войти, в нерешительности останавливается перед кабинетом: “25 марта 1980 года. Иногда боюсь заходить в свой кабинет. На диване лежит кипа газет и журналов. Надо читать, делать выписки. В столе слева лежат начатые переводы: романы Әбе и Дукенбая, повесть Абиша, пьеса III., справа — собственные незаконченные штучки. Надо бы дописать. На первом шкафу лежат 15 книг, их надо бы прочесть срочно. На втором шкафу 12 книг, необходимые для доклада и рецензий. Надо одолеть. На третьем шкафу — 7 книг писателей - немцев 20-30-х годов. Это ценные книги, их надо законспектировать, проштудировать, кое-что переписать".
 
Невзирая на нехватку времени, Бельгер в 1980 году завершает психологическую повесть “Голос осени”. В ней образ главного героя — литератора Роберта Александровича синтезировал черты самого писателя и его друга Оскара Гейльфуса. В произведении выразительно доносится тема любви и верности, измены и вероломства
 
Постепенно годы зрелости приносят признание, опыт и умение работать. Работа — это единственная стихия, покорная Бельгеру, ее он согласно собственному рецепту сформировал из четырех стойких принципов:
 
1. Работай каждый день. Без перерывов.
 
2. Работай так, чтобы и на завтра оставались силы.
 
3. Чтобы не уставать, меняй направление работы. Не пишется - займись переводом. Не идет перевод - пиши рецензии, статьи. Или составляй книги, редактируй. Или читай. Или - на худой конец - решай шахматные этюды. Постоянно загружай голову. Миллиарды клеток мозга бездействуют, дремлют.
 
4. Ставь перед собой задачи и цели всегда большие, нежели по твоим физическим возможностям. Лишь тотальная мобилизация сил приводит к успеху. Умеренность хороша во всем, но только не в творческом труде.
 
Бельгер все более осознает - именно драгоценные часы работы в залитом солнечной тишиной кабинете, терзания мысли ему особенно дороги, и в минуты крайней усталости писатель шепчет про себя слова утешения, как это делали много лет назад труженики Вольгаланд: “Arbeit macht das Leben suess - Работа услащает жизнь”.