Главная   »   Герольд Бельгер. Личность и время   »   ГЛАВА II. СТРАНА У КАМЕННОГО БРОДА


 ГЛАВА II

СТРАНА У КАМЕННОГО БРОДА
Поезд изгнанников медленно, но верно направлялся в сторону Северного Казахстана. К моменту прибытия состава на место назначения, стало ясно - место окончательного расселения депортированных еще не решена. Сентябрь 1941 года был на исходе, и руководство близлежащих колхозов решило воспользоваться бесплатной рабочей силой, мобилизовав растерянных переселенцев не хлебоуборочные работы.
 
Временное пристанище депортированные немцы из последнего эшелона обрели в русском хуторе посреди степей, близ реки Есиль. Семью Бельгеров распределили жить в доме неких Кудрявцевых. Все здесь удивляло маленького Герольда: “и с низкими потолками дом... и непомерная на полкомнаты печь", и молчаливая старуха-хозяйка, пекущая небывалой вкусноты пироги, и ее внучка Валя - ровесница Герольда. Хозяин - отец Вали, работавший трактористом, ушел на фронт.
 
Хлебоуборочная страда была в разгаре, немцы с присущим им старанием включились в работу, проводя целые дни на току. Изредка Анна Давидовна прибегала домой, наспех кормила двухлетнюю Эльму, и снова отправлялась работать. Потому дети день-деньской были предоставлены сами себе. Валя и Герольд часто подходили к окраине хутора, тогда и состоялась первое знакомство Герольда Бельгера с Есилем. Непохожий на мелководную речушку в окрестностях Мангейма, Есиль поразил воображение мальчика необъятной ширью: “внизу, тускло поблескивая, застыла река. У берегов вода темная, а к середине она постепенно синеет, местами на отмели, виднеется желтая песчаная полоска. Ни одной живой души вокруг. Справа Ишим зажат с двух сторон каменистым яром, а слева он течет вольно и лениво меж размытых берегов”
 
Вечерами, вернувшись с поля, Карл Фридрихович шел на реку с сыном. Сидя на берегу, мальчик подолгу зачарованно любовался местностью, особенно его изумляли: “простор, открывающийся во все стороны от хуторка, необъятный мир, в котором чувствуешь себя беспомощным" - то было первое соприкосновение Герольда Бельгера со степной вселенной, полной загадок и гордого величия.
 
К моменту завершения хлебоуборочной страды Карлу Фридриховичу выдали направление из районного здравоохранительного отдела в казахский аул - там он заступал на должность заведующего фельдшерско-акушерским пунктом. Погрузив на телегу, запряженную быками, свое нехитрое имущество, состоящее из кровати, сундука и баула, странники поневоле простились с земляками и отправились дальше.
 
Долгий путь по необъятной степной шири, монотонная песенка старого казаха - возницы и увядающие, полные несобранных ягод леса, наиболее явственно запечатлелись в памяти ребенка. В дороге они знакомятся с возницей по имени Тайшик. Многие русские слова в его устах звучали столь чудно, что мальчик волей-неволей с удивлением прислушивался к разговору на русском языке, который вели меж собой отец с немецким акцентом и возница с казахским.
 
Удивительно гортанная речь представителя неведомого народа, имя которому - казах, живущего в этом странном, большом мире, на пороге которого они стояли, притягивала слух ребенка. Мальчик понял, что “степь это тайна, которую предстоит узнать, постичь. А безбрежность степи, ее величие, ее таинственность, ее прошлое, настоящее, будущее вмещаются в одно крылатое слово-КАЗАХСТАН". В тот момент, по утверждению писателя, когда “впереди, за бугром, взвился тонкой струйкой дымок, возница, оборвав свою песню, гортанно произнес: “Ауц...”, пересеклись его “пути с Казахией во времени и пространстве”. Здесь в ауле имени Ленина на берегу реки Есиль им предстояло прожить немало лет.
 
В казахском ауле Бельгеры оказались единственной немецкой семьей. Власти расселяли в каждом ауле по одной немецкой семье, стремясь свести к минимуму любое общение между переселенцами. Так, по воспоминаниям Герольда Бельгера, - в “ауле Жана-Жол, на противоположном берегу Ишима в заброшенной сараюшке единственная немецкая семья Райщ; в соседнем Жана-Талапе - Дите; в Аксу - Унгефуг; в Жанасу - Кунц... ”. И все кто знал друг друга, тесно общался на земле Поволжья, были теперь “разбросаны, согласно казахскому устойчивому выражению, “как кизяк в степи”
 
Небольшой аул с его неуклюжими приземистыми мазанками, покрытыми дерном, с широкими улицами, зарослями тугая за околицей аула и цепочкой деревьев, делящей селение пополам, резко отличался от симметричных улиц Мангейма, с его добротными высокими домами за крашенными заборами, летними кухнями - бакхаузами, многочисленными пристройками, амбарами, конюшнями, птичниками и огородами. Семью разместили жить в медпункте, представляющем собой давно не ремонтированное, нуждающееся в покраске деревянное строение, покрытое, как и все дома в ауле, дерном.
 
Внутри дома в маленькой прихожей для ожидающих посетителей “стояла печка буржуйка, вдоль стены вешалка и густо засиженный мухами плакат: “Уничтожайте мух!” Пахло плесенью”. В приемной царило запустение - кроме кое-каких медикаментов и скудной мебели - ничего не было. Жили Бельгеры в смежном с приемной помещении, все богатство которого составляли лишь печка-плитка и железная кровать.
 
Собранный и дисциплинированный Карл Фридрихович принял на себя обязанности заведующего фельдшерско-акушерским пунктом. В его распоряжении находилось шесть-восемь казахских аулов, расположенных друг от друга на расстоянии 10-15 км. Деятельный и общительный Карл Бельгер немедля приступает к обходу своих пациентов, легко знакомясь с жителями аула имени Ленина и соседних аулов.
 
Усилиями новых хозяев, некогда запущенный и нежилой медпункт, вскоре превратился в уютную обитель. Во дворе появились кусты смородины, черемухи, принесенные Карлом Фридриховичем с берегов реки, забелели оштукатуренные стены дома, уют воцарился и в доме. Аульчане диву давались, наблюдая за неутомимым, как они именовали на казахский лад, фельдшером - “першылом” и его женой. В обычаях немецкой семьи было просыпаться задолго до рассвета. Анна Давидовна неутомимо вела хозяйство, а Карл Фридрихович ежедневно обходил, иногда на попутной подводе, а чаще всего пешком, вверенные его заботам аулы. Обходя, согласно личному плану, в день по одному-два аула, он за неделю посещал вверенные аулы и хутора, часто выезжая по ночным вызовам.
 
Аккуратный и скрупулезный фельдшер Бельгер успевал многое, сказывалась заведенная еще с РККА привычка составлять ежедневный график намеченных работ. Помимо медицинского обслуживания, он находил время заниматься санитарно-просветительской работой, сборами гуманитарной помощи в Фонд обороны для Красной Армии, проводил политические беседы о положении на фронте, руководил санитарными курсами для старшеклассниц. Неутомимый энтузиаст Карл Бельгер пребывал в бесконечной деятельности, радовался каждому поручению из района словно награде. Среди аульчан “першыл” снискал репутацию Білгіра -сведущего во многих областях знатока, общительного человека, семижильного работяги: “Спецпереселенец, “чужак”, он не только заведовал фельдшерско-акушерским пунктом, а с головой окунулся во все заботы и тревоги жителей вверенного ему радиуса. Боролся с хворостями, чистил колодцы, озеленял аул, обрыбливал водоемы, учил аульчан огородничеству, организовал струнный оркестр, вникал во все людские беды”.
 
С первых дней Карл Бельгер понял всю необходимость общения с местным населением на их родной речи, он сам общался с пациентами, освоив разговорный казахский язык. Когда Г ерольд, быстро нашедший тамыров - друзей среди аульных мальчиков, начал проявлять познания в казахском языке, Карл Бельгер поощрял сына, говоря: “Молодец! Учись. Казахский может тебе еще и пригодиться”.
 
Детство - самая запоминающаяся пора каждого человека и все что окружало нас в эти годы, сохраняется в нашем сознании на всю оставшуюся жизнь. С момента знакомства немецкого мальчика с неведомым для маленького пришельца Казахстаном, начался процесс приобщения будущего писателя к новой Родине.
 
Жители аула, невзирая на стремление властей посеять между ними и переселенцами недоверие, с первых же дней проявили внимание и заботу о немецкой семье. С течением времени поселенцы узнают жизнь казахского народа, рядом с которым обрели новый дом. Все казалось поначалу пришельцам странным - и своеобразный характер казахов, заключавшийся в терпимости и вместе с тем в неприятии излишних сантиментов, и душевная открытость при кажущейся суровости, и чрезвычайная, почти языческая приближенность к природе. Казахская детвора дивилась тому, что сын “першыла” собирал подснежники для украшения дома - истинные дети природы, казахи знали, что красота цветов намного ярче в степи, когда ближе к земле. Аульчане ласково называли немецкого мальчика “сары бала”, “немые бала”, “Гера”, “Кира”, с ударением на последнем слоге. Общаясь с казахской ребятней, Г ерольд запоминает первые казахские слова: нан, сиыр, сүт, кел, бер. Все жители - “от сорванца Аскера до подслеповатого дяди Тайшика” с радостью обучали сына “першыла” своему языку. Ежедневно, отправляясь к соседям с солдатским котелком за молоком, мальчик узнает от соседских девочек - Кульшары и Куль-бары Касымовых новые слова, фразы. По-дружески, добродушно потешаясь над произношением “немые бала”, они угощают его неведомыми казахскими яствами: куртом, айраном, балкаймаком и любознательный Герольд узнает, что из молока готовят “ағарған” - белую пищу, названия которой насчитывают десятки видов, о которых ни в немецком, ни в русском языке он доселе не слышал.
 
Он быстро обрел друзей в лице Аскера, чей дом располагался неподалеку от медпункта и сына председателя -Салима. Особенно мальчик сблизился с неунывающим Аскером, сыном ушедшего на фронт тракториста Жуматая. Часто, проводя летние дни и долгие зимние вечера в доме друга, Г ерольд угощался пшеницей, прожаренной на масле, это лакомство военных лет готовила для ребят мать Аскера - Магрипа-апа. Одновременно сын фельдшера брал у друга уроки казахского языка. Эти занятия колоритно были описаны в повести Герольда Бельгера “Перед далью”, где друг Аскер выступил в образе Ойрата:
 
“- Бір, -начинает Ойрат.
 
- Бир, - повторяю я.
 
- Не бир, а бір, - поправляет Ойрат.
 
- Бур, - соглашаюсь я.
 
- Не бур и не бир, а бір, бір, - начинает выходить из себя Ойрат.
 
- Бр, бр, бр, - повышаю я тоже голос.
 
- А-а-а, - кривится Ойрат. - Ладно. Екі.
 
Еки.
 
Екі.
 
Еке.
 
Тьфу, дурной твой язык, - возмущается Ойрат. — Екі.
 
Экю, - дергаюсь я от старания.
 
Э, ладно, — безнадежно машет рукой Ойрат и показывает три пальца. - Үш.
 
Уш, уч.
 
Ха-ха-ха! “Уч”! Ладно. Торт
 
Торт. Турт. Тюрт”.
 
Выучив новые слова, мальчик возвращался домой и, по установленному отцом обычаю, вписывал только что выученные слова в толстую общую тетрадку, решал задачи по арифметике. Внушив сыну важность изучения языка того народа, рядом с которым живешь, Карл Бельгер внес в процесс обучения систематичность и упорядоченность.
 
С ранних лет Герольда Бельгера окружала атмосфера двуязычия: общаясь днем в играх со сверстниками на казахском языке, вечерами он беседовал с домочадцами исключительно на гессенском диалекте немецкого языка. Уклад жизни в доме Бельгеров был строгим и организованным. По утрам поднимались, по заведенной еще в Поволжье привычке, до восхода солнца, задолго упреждая трель будильника, раздававшуюся без четверти шесть. Важные семейные дела обсуждались на семейном совете, на котором Карл Фридрихович выносил вопросы на обсуждение всех членов семьи, включая маленькую Эльму. Весело, с выдумкой отмечали все праздники. В день рождения сына - 28 октября, по заведенной в семье традиции, родители спели в честь именинника торжественный марш и провели церемонию вручения подарков. После наступала самая волнительная для родителей часть: мальчик должен был зафиксировать в специальной тетради все, чему обучился за год. Эта традиция была в ходу с тех пор, как Карл Фридрихович обучил Герольда писать и читать. Заветную тетрадь Карл Бельгер начал вести, еще с момента рождения своего первенца, где аккуратно из года в год отмечал: рост, вес, этапы развития сына. Тетрадь бережно хранилась на дне сундука. И ежегодные контрольные подводили годовой итог развития личности ребенка.
 
В день рождения Герольда 1941 года, после праздничного ужина, за которым отмечалось семилетие сына, под рисунком и записями именинника, отец запишет забавную фразу, оброненную Герольдом: “Чем больше человеку лет, тем меньше у него ума”. В конце будет записано: “Так писал и рисовал в день своего семилетия Герольд Бельгер”. Возможно, потому появилась склонность у Герольда Бельгера фиксировать мысли и этапы своей жизни, это со временем перейдет в привычку вести дневниковые записи.
 
В 1941 году семилетний Герольд не успел в связи с депортацией пойти в школу и свое первоначальное образование он получал дома. Он выполнял по заданию отца, контрольные работы по арифметике и русскому языку, а в общении с аульчанами изучал казахский язык. В характере мальчика уже проявились вдумчивость, желание наблюдать и анализировать реальную действительность, систематизировать выученные слова. Его поразило сделанное им открытие - насколько богат и разнообразен казахский язык: “Истинно казахская речь похожа на причудливые узоры на домотканном ковре. Казах не говорит прямо, плоско, серыми ремарками, однозначно, в лоб, он предпочитает речь эмоционально окрашенную, многослойную, витиеватую”. Прислушиваясь к названиям местностей на казахском языке, он отметит их звучность, о чем напишет через годы в своем цикле эссе “Казахское слово “Как метко и поэтично! “Коктерек” — “Зеленыйтополь”, “Терен сай” — “Глубокий овраг”, “Қаратал” — “Черная ива”, “Жаца жоп” — “Новый путь ”, “Жаца талап ” - “Новое стремление, Новая цель”, “Ақсу”— “Беловодье”, “Жаца су” - “Новый источник”, “Өрнек” - “Узоры”, “Алца агаш” — “Лесок - ожерелье”. Видно, казахи большие мастера по определению, характеристике местности. Точнее не скажешь. Точно и картинно”
 
Первой книгой Герольда в пору военного детства стала, подаренная отцом к семилетию, приключенческая история “Синопа - маленький индеец”. Он подолгу любуется пестрыми рисунками, изображавшими выкуривающих калюмет вокруг костра индейцев и Синопу в звериных шкурках. Мальчик перечитывал увлекательные истории о похождениях отважного индейца-малыша и его лисенка. Чтение с ранних лет составило неподдельную страсть сына фельдшера.
 
Бывало, Карл Фридрихович вечерами усаживал Г ерольда читать вслух “Краткий курс ВКП (б)” и при скудном свете лампы-семилинейки сын совершенствовал выразительное и беглое чтение, а отец, внимая, повышал “свой идейно-политический уровень”. Пробудившаяся любовь к чтению была, поначалу, неупорядоченной, Г ерольд искал книги где только мог, жадно читал все, что попадется в руки, в том числе и медицинские книги отца. Любовь “немыс бала” к книгам отметили и аульчане и при любой возможности дарили книги.
 
Тяга к чтению подавляла в Герольде все остальные пристрастия, поэтому он не колеблясь, выменял свои асыки на учебник немецкого языка для пятого класса, она начиналась с фразы “Anna und Marta baden”. Затем ему в руки попалась книга о видах древнего оружия под названием “Удар и защита”, найденная в кузнице почтенного старца Жайлаубая, а приятелем Аскером был подарен изрядно потрепанный том Жамбыла на латинском шрифте. Книги манили мальчика.
 
Жизнь в ауле в военные годы была не из легких. Приняв поселенцев из Поволжья в лоно своей семьи, объединенные общим горем, аульчане делили с пришельцами каждую миску айрана и пшеницы. Маленький Герольд приобщается к будням и праздникам аульчан, а их у казахов оказалось множество: ораза - пост, поминки - ас по погибшим на фронте отцам и сыновьям, праздники по случаю рождения детей - шильдеханы. На них соблюдалась древняя традиция казахов - “окровавливать нож” - резать, пусть даже тощего козленка.
 
Со своими сверстниками Г ерольд с удовольствием принимал участие в праздниках, наблюдает за приготовлениями, вдыхая сладкий аромат готовящейся трапезы. Старики непременно одаривали ребятню, не забывая и сына “першыла”, обращаясь: “А ты-то, Сары бала, чей будешь? А-а-а... сын першыла, говоришь. Кари, говоришь. Э, жақсы, жақсы... Бери, дорогой, ешь, ешь, мой хороший”. Объединенные общим несчастьем, люди находили утешение в простых радостях жизни и добром участии друг к другу. Со всей искренностью детской души будущий писатель полюбил эту землю и издревле живущих на ней людей. Наиболее точно передают взаимоотношения аульчан и будущего писателя в ту пору строки из стихотворения Карла Вельца:
 
Казахом он по-братски был привечен,
Не чувствовал себя как пришлый гость.
 
Смышленый Г ерольд жадно впитывает окружающую его информацию, события, образы. Он постигает и понимает все окружающее его богатство: казахские национальные традиции, звучность казахского языка, к коей он прислушивается и запоминает. Мальчик дивится приближенной к природе, причудливой, исполненную языческих верований культуре казахов, постепенно влюбляясь в нее. И казахи охотно делились с ним. “Строптивый и язвительный” старик Сеит-ходжа рассказывает Герольду о покровителях, защитниках, духах животных: “...у казахов каждый вид домашнего животного имеет своего покровителя. Пір называется, запомни:
 
Қамбар ата - покровитель лошадей,
Ойсыл қара - покровитель верблюдов,
Зеңгі баба - покровитель крупного рогатого скота,
Шопан ата - покровитель овец.
 
Рядом с любопытством взирал на нас наглый, драчливый бородатый козел.
 
— Ау коз есть покровитель?
 
— Есть,- отвечает Сеит-ходжа. — Покровителя коз зовут Шек-Шек ата ”.
 
Тяга к познанию позволяет ему постигать быт казахов до мельчайших деталей. Г ерольд подолгу сидит рядом с соседской бабушкой Зайрой. Она день-деньской не расстается деревянной прялкой-юлой - үршық, столь непохожей на мамину немецкую прялку с педалью и колесом и узнает, что у казахов жүн - шерсть бывает около десяти видов и носит определенное название, постигает многообразную глубину казахского речестроя, открывая для себя множество оттенков одного слова в казахском языке. Г ерольд Бельгер впитал в себя жизненную силу двух языков, двух мощных и древних культур, подобно телқоңыру - жеребенку, вскормленному молоком двух маток. Из таких жеребят по законам природы и преданию кочевников, вырастают могучие, полнокровные тулпары, телқоңыром был, согласно легенде, непревзойденный тулпар великого Кабанбай батыра - Кубас.
 
В этот период Г ерольд много черпает из богатого фольклора казахов, сказок, преданий - дастанов, легенд из уст стариков. Казахские аксакалы - составляют костяк нравственной, культурной жизни аула. Призванные оберегать потомков от греха беспамятства, они издревле считались у казахов хранителями древних традиций и сыграли решающую роль в становлении личности Герольда Бельгера. Дедушка Ергали (которого Бельгер в своих произведениях наделил именем Сергали), беркутчи Абильмажин, язвительный Сеит-ходжа, отрешенный возница Тайшик, братья-кузнецы Омар и Коспан, почтальон Нуркан стали наставниками писателя. Старики - хранители таинственных древних преданий, отголосков пережитых страстей, знаний о былых временах, стали источником богатых впечатлений для любознательного мальчика, любившего в ранние годы часами наблюдать за своими гроссмуттер - бабушками - Элизабет и Олиндой.
 
Одного из уважаемых в ауле аксакалов - дедушку Ергали дети называли “ата”. Его дом располагался перед большим пустырем у дороги, на котором резвилась ребятня, дедушка мог часами наблюдать за детскими играми. Часто он выходил на пустырь, щедро одаривал детей домашними лакомствами, и экзаменовал их по части знания предков. Обычай помнить и знать своих предков до седьмого колена по сей день является священным долгом каждого казаха. Общаясь с дедушкой Ергали, Г ерольд Бельгер понял важность этого знания, равно как и важность уважения к аксакалам, являющихся связующей нитью для потомков с прошлыми поколениями. Обычно, на экзамене Ергали ата немецкий мальчик страшно волновался, ибо не мог скороговоркой, как его сверстники перечислить своих предков вплоть до седьмого колена, его знания ограничивались лишь именем прадеда. Краснея, “сары бала” отвечал: “Отец - Карл, дед -Фридрих, прадед - Хайнрих”, и дедушка Ергали ласково отвечал: “Э, жарайды. Для немца и этого достаточно”. Ер-гали-ата, был акыном, поэтом, что, впрочем, было свойственно большинству казахов, несмотря на возраст, он был активным и ловким, нередко участвовал в скачках и в состязаниях музыкантов-импровизаторов - айтысах. В своем рассказе “Дедушка Сергали”, созданном четверть века спустя, Г ерольд Бельгер опишет, мастерство Ергали-ата на айтысах: “вздыхали старики, гневно пылали глаза фронтовика-бригадира, старухи закрывали рты кончиками жаулыков. Пел дедушка Сергали, и тихо было вокруг, даже Ишим внизу под обрывом не ярился, не швырял пену на камни Тас-Уткеля”.
 
Старейшиной аула был аксакал Жайлаубай - высокий, величественный старик с роскошной бородой. Мастер на все руки и “швец и жнец”, Жайлаубай был единственным в ауле владельцем огорода и обладал недюжинными познаниями по части земледелия. Остальные жители, как исконные степняки-кочевники с пренебрежением относились к растительной пище. С первых дней основания немецкой семьи, Жайлаубай во многом на правах старейшины содействовал Карлу Бельгеру в деле общения с жителями аула. Необычная личность старика Жайлаубая - русского, говорящего на чистейшем казахском языке, сразу привлекла Г ерольда Бельгерв.
 
Позже семья фельдшера узнала о необычной судьбе Жайлаубая. Русский по национальности Егор Ягурин, он жил в Омске, имея репутацию отчаянного сорви-головы. Полюбив молодую жену местного богатея, он соблазнил красавицу, и бежал из Омска. Разъяренные преследователи настигли Ягу-рина у реки Ишим, избили до полусмерти, и вонзив в грудь вилы, оставили умирать в степи. Полумертвого Егора нашла казахская семья, кочующая на жайляу - летнем пастбище. Едва выздоровевший 20-летний юноша пожелал остаться с казахами, добровольно взяв себе имя Жайлаубай. Над ним совершили обряд обрезания, женили на спокойной девушке
 
- сироте по имени Балшекер. Снискав среди аульчан уважение своим справедливым и рассудительным характером, Егор более не желал вспоминать о своем прошлом. В преклонном возрасте он негласно возглавил совет старейшин аула. По традиции ежегодно во время оразы группа стариков совершала праздничный обход по домам, возглавлял шествие старик Жайлаубай, он величаво выступал впереди, держа в руках тяжелый посох. Его голос - низкий и густой - внушал почтение. На проводящихся после войны выборах его привозили голосовать первым - высокий, в казахском чапане и головном уборе, в войлочных, с раструбами, сапогах он величественно шествовал к избирательной урне и опускал бюллетень. Маленького Герольда Бельгера особенно покорили неподдельная степенность и чувство собственного достоинства, присущие казахским старикам.
 
В Северном Казахстане зимы суровые. Свирепые вьюги - бураны заносят снегом ветхие домишки по самые крыши. В такие дни в доме фельдшера - в созданном руками Анны Давидовны островке уюта, покоя и чистоты, под аккомпанемент разбушевавшейся непогоды, лились песни на немецком языке. Анна Давидовна часто исполняла свою любимую песню: “Du hast Diamanten und Perlen”, и немало других печальных и озорных песен. Отец играл на скрипке дорогие их сердцу мелодии, некогда звучавшие на далеких берегах Волги. Было время, когда эти мелодии: полька “Персидская”, вальс “Над волнами”, бравурные марши составляли репертуар уже несуществующего духового оркестра, канув в небытие, и только в медпункте на окраине, под сугробами, они оживали и переливались.
 
В семействе Бельгеров бережно хранились скрипка, гитара, балалайка и мандолина. Музыкальный талант семьи Бельгеров почитался в ауле. Все началось с дебюта немецкой семьи на сцене школы, когда семейное трио: Карл Бельгер - на скрипке, Анна Давидовна - на гитаре, а маленький Г ерольд на мандолине, исполнило казахскую народную песню “Қамажай”. Восхищению местных жителей не было предела, как признавался сам Герольд Бельгер: “Мы сразу и бесповоротно завоевали расположение аульчан”.
 
Музыка всегда играла важную роль в жизни Герольда Бельгера. Жизнь среди казахов показала ему важность песни в казахском обществе. Это было еще одним открытием детских лет. Он сразу отметил манеру казахов петь в унисон, в отличие от его немецких сородичей, поющих многоголосьем. Казахские песни “раздольные, широко льющиеся, проникновенные, протяжные, то печальные, то ликующие”, завоевали сердце немецкого мальчика. Позже он признается: “Жаль, что не понимаю слов, но понимание скоро придет. Лица аульчан светлели, когда они пели. Глаза сияли. А ведь шла война, жили скудно и радость была редкой гостьей”. С замиранием сердца внимает Герольд Бельгер казахским песням, льющимися за праздничными дастархана-ми, под вольным и бескрайним степным небом, слушает вольнолюбивую песню “Сырымбет”, еще не понимая слов, слушает “Ләйлім шырақ”, “Қүлагер”, “Ақсиса”. Сила и напор с каким исторгались из груди степняков величавые песни будоражат и вдохновляют его.
 
Жизнь текла своим чередом. Круг знакомых немецкой семьи постепенно расширялся. С годами Карл Фридрихович обрел верного друга в лице Анатолия Федоровича Шалова из аула Коктерек, куда часто наносил визиты во время своих фельдшерско-акушерских рейдов. Анатолий Федорович, окончивший казахскую школу, был преподавателем казахского языка. Многочисленное семейство Шаловых были единственными русскими в Коктереке. Бельгеры знали всех членов этой трудолюбивой и скромной семьи: Федора Николаевича, Наталью Фроловну, их сыновей - Анатолия, Николая, Василия. Бывало, и Шаловы навещали дом Бельгеров, по пути в районный центр - Марьевку или в Ленинский аулсовет. Эта дружба, по определению Г ерольда Бельгера, зиждилась на взаимопонимании, осознании схожести судеб: “...все единственные испытывали подспудно взаимную тя-гу”. Другим частым гостем медпункта был также учитель школы-интерната - Ахметжан Калиахметов, как единственный человек в ауле носящий очки, он с легкой руки остроумной Анны Давидовны получил прозвище - “Брилль Ханс” - Очкастый Ганс. Учитель Калиахметов обменивался с Карлом Бельгером последними новостями о событиях на фронте, разговаривали на самые разнообразные темы.
 
Быт немецкой семьи в ауле наладился, Карл Фридрихович и Анна Давидовна стали получать вести от осевших в Алтайском крае сестер Гертер. Сестра Карла Фридриховича обнаружилась в Павлодарской области. И казалось, долгожданное спокойствие придет на смену потрясению, пережитому переселенцами.
 
Но зимой 1942 года испытания продолжились. Указом Советского правительства были созданы трудовые колонны, куда мобилизовались поначалу мужчины немецкой национальности “в возрасте от 15-16 лет и до 51-55 лет включительно, годных к физическому труду”, а затем началась мобилизация женщин - немок. В ту страшную пору “Казахстан непрерывно пополнял трудовую армию. Туда призывали через военные комиссариаты. Республика поставила в нее около 700 тыс. человек”.
 
Трудармия, по сути, была лагерем за колючей проволкой. Российских немцев насильно формировали в рабочие батальоны, и отправляли в экстремальные районы необъятной страны Советов, на тяжелую работу: добычу угля, строительство железных дорог, в шахты и, главным образом, в Сибирь - на лесоповал. Работая в нечеловеческих условиях, в ничем не отличавшихся от концентрационных, лагерях, сотни тысяч мужчин и женщин замерзали в глубине сибирских лесов, погибали от непосильной физической работы в шахтах, на стройках. Рядом с преступниками и политзаключенными мирные люди терпели страшные лишения только потому, что родились немцами. Сотни тысяч руссланд-дойче, умирая от жестокого обращения, холода, болезней, недоедания, нашли свое последнее пристанище в Сибирской тайге.
 
Анна Давидовна и Карл Фридрихович уже знали, что такое трудармия. Поток черных вестей о братьях и сестрах из клана Бельгеров и Гертеров, отправленных с рабочим батальоном, не заставил себя долго ждать: “погиб на лесоповале дядя Вольдемар, умерли с голоду от непосильной работы дядья: Вильгельм, Хайнрих, Отто, Фридрих, Хрис-тьян, сестра Вера. Людские потери в глубоком тылу были не меньше чем на передовой”. Смерть уносила одного за другим многих, кого они знали всю жизнь.
 
Вскоре и к Карлу Бельгеру из военкомата пришла повестка. Эту страшную новость обсудили на традиционном семейном совете. Особенно было тяжело Анне Давидовне. Сама мысль о том, что муж пропадет на каторжных работах в трудармии, была невыносимой, ибо в глубине души она еще надеялась вернуться с семьей в родное Поволжье.
 
Ту страшную зиму маленький Герольд запомнил на всю жизнь отчаяние матери в ожидании вестей от отца и гнетущую обстановку в доме. Сразу после отъезда Карла Бельгера в областной центр, вся общественность восьми аулов во главе с директором аульной средней школы - Шияпом Садыковым, засыпали военкомат, райком просьбами вернуть им компетентного медработника К. Бельгера, прекрасно выполняющего свои обязанности, и завоевавшего признание пациентов за полгода работы. Шияп Садыков - фронтовик, уволенный из армии после ранения, не раз заступался за Карла Фридриховича. Он однажды уже спас жизнь немецкому фельдшеру, когда в смерти ребенка из соседнего аула, невыпеченного шарлатаном-баксы, обвинили немца К. Бельгера. Шияп Садыков организовал 5-6 авторитетных людей аула, и, отправившись в райком партии, заступился за “нер-шыла”.
 
Вскоре, стараниями аульчан, ранней весной 1942 года Карл Фридрихович вернулся домой. День возвращения фельдшера праздновали всем аулом. Для пришедших аксакалов, председателя-баскармы, женщин благополучное возвращение “першыла” стало личной радостью. Затеянный по этому случаю праздник-той, куда аульчане принесли свои подарки и искреннюю радость, затянулся до позднего вечера. Когда ушел последний гость, Карл Фридрихович сыграл на скрипке для притихших, радостных домочадцев все самые светлые мелодии, какие только были в репертуаре оркестра канувшего в небытие Вольгаланда.
 
После этого случая Карла Бельгера еще семь раз призывали в трудармию. Но всякий раз его отстаивали местные руководители и аульчане - активисты. Карл Бельгер не только лечил людей, но и принимал участие во общественных делах и людских бедах, такого фельдшера в жизни аульчан еще не бывало. Любящий свое дело Карл Фридрихович с радостью продолжил свою работу, нередко привлекая к делу и сына.
 
Летом, когда над степью разливается палящий зной, остро пахнет жусаном и другим разнотравьем, а в глазах рябит от цветущих кустарников и трав, Г ерольд с отцом выходили в степь, за околицу аула, для сбора лекарственных трав.
 
- Вот эту траву называют в народе зверобоем, она панацея от многих болезней, - мальчик запоминает на всю жизнь пахучую траву с желтыми соцветьями.
 
- А вот эта, вроде бы на первый взгляд невзрачная травка, обладает огромной лечебной силой, это - спорыш, настой ее излечивает болезни почек, печени. А вот и пижма, она от кровотечения и женских хворей. И запомни, мой мальчик, для сбора каждой травы имеется свое время, каждая созревает в свой срок...
 
Набрав в мешки разных трав, отец с сыном возвращались домой, чтобы после обеда приступить к ответственному делу, - совершить обход больных. Мальчик очень любил сопровождать отца во время таких обходов.
 
Сегодня Карл Фридрихович осматривает своих, аульных. Начинают с дома Ергали-ата, стоящего возле пустыря. Открыв скрипучую дверь невысокой мазанки, попадают в сени. Темно, прохладно, тихо. Карл Фридрихович нерешительно стучится во внутреннюю дверь, но Герольд, знающий, что у казахов стучать не положено, уверенно открывая внутреннюю дверь, подает голос на казахском :
 
- Ата, мы пришли.
 
- Кто там, проходите, проходите, а-а, это ты Кира, мой славный мальчик, и вы першыл? Заходите, гостями будете.
 
В комнате тоже темно. Герольд знает, что окна плотно занавешены, для сохранения прохлады, и чтобы не залетали вездесущие в эту пору мухи. Но глаза постепенно привыкают к темноте и начинают различать все вокруг.
 
Пока отец осматривает ушибленную ногу аксакала, мальчик с благоговением оглядывает достопримечательности деда Ергали. Особенно его притягивают, висящие на тускиизе, вышитом разноцветными узорами ковре, домбра и камча аксакала. Домбра отличается от других, ранее виденных, большим корпусом. Мальчик знает, у нее необычный гулкий звук, и когда Ергали ата играет на ней кюи, то перед взором мальчика всегда предстают скачущие грозные батыры в беренах-кольчугах и в дулыга- сверкающих золотом и серебром шлемах.
 
Необычна и камча — восьмиплетка аксакала, он знает, что таких нынче мало. Да и рукоять у дедовской камчи из таволги и обита настоящими серебрянными пластинами с узором...
 
Отец заканчивает свои процедуры, но, собравшихся уходить Бельгеров, останавливает старуха дедушки Ергали, уже успевшая накрыть тут же дастархан. На небольшом круглом столике жареные пшеничные лепешки и масло, рядом высится рокочущий от жара самовар. Отказаться, значит обидеть хозяев, и отец с сыном остаются выпить чай у Ергали-ата, чтобы потом с новыми силами, продолжить дальнейший обход.
 
Помогая отцу, Герольд продолжает открывать для себя необычные черты души степняков, этих суровых с виду, но доверчивых как дети, людей. Образы грузного и невозмутимого сапожника Мукана, неразлучных братьев кузнецов -Оспана и Коспана, радушной Магрипы - мамы Аскера, задумчивого и отрешенного возницы Тайшика — все они обретут свою вечную жизнь в произведениях Бельгера.
 
Худенький, легкий, болезненный с виду Кира, завоевал расположение и любовь аульчан, ласково называвших мальчика “сын нашего аула”. Со временем Герольд Бельгер чувствует, что привязался всей душой к дикому, непокорному краю казахов с его суровыми зимами, когда неделями воет над приземистыми домами последний, самый жестокий зимний буран - Бескунак. Полюбил дикий ландшафт, овраг за околицей аула, в котором “якобы издревле обитает всякая нечисть - джинны и дивы-оборотни”. Эти слухи были порождены таинственными звуками, доносящимися из оврага - стоны, грохот, шорохи. Они усиливались по ночам, притягивали и заставляли трепетать мальчика, наделенного от природы богатым воображением, подстегнутым дивными казахскими сказками.
 
В противоположность Анне Давидовне, скучающей по строгой симметричной красоте домов и палисадников Мангейма, Герольд обожал этот “простор, эта кажущаяся беспорядочность” в планировке аула, разбросанные как асыки немудреные хибары. Понимание быта казахов, близкого к природе, обращение к первозданной красоте в образе непокорной стихии, не подчиненной строгим, упорядоченным линиям, уже нашло свое место в душе ребенка. Природа являлась истинным источником впечатлений и объектом исследований для мальчика.
 
Река Есиль, на берегу которой расположился аул, была одной из главных достопримечательностей края, который Герольд Бельгер именует своей Родиной. Есиль нес полноводные и строптивые волны через Тас-Өткел- Каменный брод, это место всегда притягивало к себе Г ерольда. Отправляясь на рыбалку со своими сверстниками или в одиночестве, Герольд любил подолгу любоваться представшей перед ним красотой. Поднявшись на кручу и оглядывая с крутояра окрестность, покрытую роскошным ковром из тальника, он окидывал долгим взглядом реку, змеившуюся меж равнин и лесов и заключенную в могучие объятия, раскаленного летом и скованного льдами зимой, Каменного брода.
 
В бесконечные, наполненные тихого созерцания и раздумий часы, ему здесь “...мирно и спокойно думалось. До щемящей боли чувствовачосъ причастность к чему-то незыблемому, несуетному, возвышенному и прекрасному". Здесь у “крутогрудых валунов Каменного брода” - молчаливых свидетелей прошлого, богатое воображение мальчика услужливо рисовало картины прошлого. Услужливая фантазия охотно создавала красочные сцены: лихие джигиты-барым-тачи, соревнуясь в удали, обрущиваются в пенящуюся воду, пронзая тишину звездных ночей громкими и гортанными кличами; склонившиеся к воде батыры на могучих тулпарах черпают зеркальную воду и жадно пьют речную влагу. Эти часы, полные игрой воображения и буйством красок, были самыми отрадными для маленького Г ерольда и зародившаяся в эти минуты одиночества желание описать окружающее великолепие, полнее отразить и свои чувства и фантазии, стали смутным проблеском еще не оформившейся мечты стать писателем.
 
Особенно манила и завораживала мальчика разбушевавшаяся природная стихия - буран или буря, частые в Северном Казахстане. Герольд в такие минуты всегда стремился убежать из дома “в степь, укрыться в чащобе перелеска или в тальнике тугая, найти укромное местечко в овраге. Закутаться в отцовский брезентовый плащ-палатку и наедине, замирая от ужаса и восхищения, часами наблюдать за упивавшейся своим неистовством разгульной стихией”, наблюдая природную вакханалию мальчик “испытывал неописуемый восторг. И кричал как безумный, размахивая руками, подзадоривал небо, готовое вот-вот обрушиться на вздыбленную землю”. В такие минуты посетившие мальчика еще по-детски незрелые мысли о яростной стихии зла, свершившей несправедливость над его семьей, обретали свои конкретные формы. В эти часы откровения и полной открытости чувств, он разумом и сердцем осознавал природу учиненной над его семьей несправедливости, подобной слепой стихии, калечащей на своем пути все и вся, вырывая с корнем не только слабые, но и сильные деревья. Это осознание несправедливости пробудило в мальчике дерзость, желание противоречить всякому проявлению зла. Оставаясь один на один со стихией, Герольд желал узнать, на что еще способна разрушительная сила стихии.
 
Позже, прочитав в школе “Песню о Буревестнике”, Герольд Бельгер воспримет это произведение М. Горького именно через призму своих детских ощущений, не приняв школьную трактовку о призыве к революции: “в этой “Песне ” были важны “сама буря”, ее описание, и “ ...одинокий буревестник, “черной молнии подобный”. Одиночка и буря— вот что привлекало меня и неизменно прельщало, волновало, подстегивало волю, дерзость, притягивало, манило и будоражило”. Еще одним часом упоения для маленького Герольда была ранняя весна, когда начинался самый знаменательный день в жизни аульной детворы - весеннее половодье.
 
В ту пору, когда на холмах и склонах оврагов уже появлялись первые подснежники, Каменный брод только-только начинал освобождаться от ледяного панциря, подобно могучему батыру, очнувшемуся от чар, и сбрасывающему оковы цепей. Толстый лед трогался поначалу единым монолитом, скрипя и издавая громкий стон, затем раскалывался, дробился на сотни глыб, сшибающих друг друга в круговороте бурных вод Есиля. Возбужденная детвора, стоя на берегу восхищенно восклицала: “Смотри: пошла, пошла-а...”, глядя на это великолепное зрелище, Г ерольд Бельгер так описывает эти минуты: “Для нас, аульных мальчишек, не было более величественного и поразительного зрелища. Промокшие, продрогшие мы подолгу стояли у кручи и зачарованно следили за грандиозным побоищем, разыгравшимся внизу, у Каменного брода”.
 
С языческим благоговением перед природой, мальчик чутко вслушивался в неслышный, но могучий, первобытный голос стихий. От них он черпал бурную отвагу, в грохоте Есиля ему слышалось: “Видишь, какой я сильный, неукротимый! -будто говорил он. - Для меня нет никаких преград. Будь и ты смелым, отважным. Дерзай! Стряхни с себя лень, сонную одурь. Не унывай, не робей, никогда не теряй надежды. Не страшись ни бед, ни горестей. Иди прямо, смотри вперед, не сворачивай, не ищи мелкого и тихого брода! И потому гордость, и чувство собственного достоинства, быть может, где-то граничащая мальчишеским максимализмом, была присуща ему уже в те годы.
 
При взгляде на этого хрупкого мальчика, отличавшегося от своих аульных сверстников, вряд ли кто-то мог сказать, что в душе его уже дали ростки семена решимости и неприятия несправедливости.
 
Постигая с годами нравы жителей аула, уклад их жизни, Герольд становится свидетелем людских горестей. Он видит “черные бумаги” - похоронки, палыми листьями лежащие в сундуках, на фоне военного полуголодного детства все это навсегда врежется в памяти писателя. Ранней весной, когда иссякали запасы пшеницы в домах, дети отправлялись на колхозное поле искать вмерзшие в заиндевелую землю прошлогодние колоски. Собрать горсть, а то и две пшеницы считалось неслыханным счастьем. Добычу матери жарили на сливочном масле, или делали из нее пшеничную лепешку. В годы скудного урожая, когда львиную долю собранного хлеба отправляли на фронт, следуя призыву: “Все для фронта, все для победы!”, эти нехитрые лакомства были для детей неслыханной роскошью. Но с полей чаще всего возвращались ни с чем - детей настигал экспансивный бригадир Садвакас, отбирал “жалкую добычу - промерзшие колосья, отвозил отнятое в колхозный амбар ”. Уволенный из рядов армии за ранение фронтовик Садвакас нерастраченную энергию направил на работу в тылу, посадил старух за прялки, остальных выгнал в поле. Сам он неустанно трудился на пашне, на жатве. Бригадира боялись все: “женщины и даже седобородые старики трепетали перед ним. Был Садвакас свиреп и, редко говорил по-человечески, кричал хриплым низким басом. Глаза его при этом наливались кровью, брови лезли на лоб, усы жестко топорщились. Он не щадил никого, ни людей, ни скот, с раннего утра до поздней ночи мотался на кургузой гнедухе по бригадам, по полям, по ферме, по аулу, по стану и без умолку хрипел: “Давай! Давай!”. И так мудрено заковыристо ругался, что даже гнедуха под ним стыдливо прижимала уши".
 
С годами юная душа Герольда постигала в сравнении разницу между Добром и Злом. Он подолгу наблюдает, изучая грани характеров окружающих людей, подмечает их черты. Мальчик рос и взрослел, в первую очередь, учась у самой жизни.