Главная   »   Дмитрий Снегин. Личность и Время   »   КРАЙ РОДНОЙ. РУССКИЙ СЫН КАЗАХСКОГО СЕМИРЕЧЬЯ


 КРАЙ РОДНОЙ. РУССКИЙ СЫН КАЗАХСКОГО СЕМИРЕЧЬЯ

 

 

Через всю жизнь пронес Дмитрий Федорович свою горячую сыновнюю признательность и любовь к родному краю, в котором появился на свет Божий 25 октября (7 ноября) Двенадцатого года:
 
"Родился я в дивной стране предгорий и гор Жетысу, где по уверению акына (акыну нельзя не верить!) тучи дремлют на весу, а благодатные долины омываются низвергнутыми с вершинных ледников прозрачными Семью Водами. Отсюда русское название — Семиречье. Думаю, без допущения грубой ошибки это определение (название) может быть истолковано не только, как Семь рек, а и как Семь речений. Магическое слово СЕМЬ… С младенческих лет мой слух ласкало СЛОВО —русское и казахское, украинское и киргизское, уйгурское и дунганское, даже китайское. В православных храмах я внимал древнеславянскому, а в мечетях — арабскому..."
 
Да, прекрасны речения и земля родного Снегину Семи-речья-Жетысу, всего Казахстана. Они-то и стали для него основным источником духовной мощи в жизни и творчестве.
 
И этому ничуть не помешала ясная осознанность того, что географически Казахстан не только прекрасен, но и суров, а нередко очень немилостив.
 
Недаром российские самодержцы всех времен знали, куда отправлять непокорных (а то и просто безвинных) людей на поселение или депортацию (часто говорят о насильственной депортации, забывая, что добровольной она никогда не бывает). Казахстан был землей страшных страданий. Даже для тех, кому он был золотой клеткой.
 
Никогда Снегин не закрывал на это глаза и душу.
 
Когда всякого рода и колера ловкачи, карьеристы, доносчики, политиканы обтяпывали свои делишки, дела и делища, он оставался верен неписаному кодексу офицерской и писательской чести, глубочайшей порядочности, оптимистическому вектору в своих конкретных действиях и поступках. Основанный на строгой конкретике Бытия, его социальный оптимизм не был розов и слащав, а соотносился со здравым учетом конкретных реалий и возможностей. Да, как литератор, шагнувший в мир творчества еще в 30-х годах XX столетия первоначально с газетной полосы, он отдал немалую дань, скажу так, благородным прожектам счастливого коммунистического будущего. Однако был ли он рабом звучных заклинаний и готовых формул? Нет, не был. И в том, что прекрасные идеи, восходящие не только к Марксу-Энгельсу-Ленину, а к древнейшим истокам Человеческого Духа, компрометировались несколькими поколениями бездарных исполнителей (в ранге дровосеков-вождей и разновеликих вождят-реформаторов), его, Снегинской, вины — ровным счетом никакой.
 
Первейшим девизом для него была его же справедливая формула: "Газета, если она настоящая, воспитывает в себе и читателях ПРАВДУ". Воздушных замков он не строил, успокоительным мифотворчеством не занимался, но всю свою жизнь искренне и обоснованно был убежден, как он сам говорил, в особости такой людской породы, как казахстанская.
 
Великий художник, путешественник, литератор и воин Василий Васильевич Верещагин оставил колоритный ряд этнографических зарисовок представителей всех народов, населяющих этот громадный край. Всех-то всех, да вот, к нашей досаде, за исключением (вот парадокс!) самого русского.
 
А и напрасно.
 
Ибо к тому времени в социально-экономических аспектах и, если угодно, даже антропологически уже складывались свои колоритные типажи русских (точнее — славянских) тур-кестанцев. В том числе и географически значительный ареал семиреченцев-жетысуйцев с их менталитетом, который своеобразием своей культуры, своего быта и языка, социальной психологии, устойчивыми элементами уже тогда четко обозначавшегося казахстанского патриотизма (в отличие, скажем, от патриотизма жителей Русской Америки, Русского Севера, Поволжья, Ставрополья, Сибири или же Камчатки) существенно разнился от общественно-сословного уклада (укладов) остальных русских россиян.
 
Так вот не допусти Верещагин своей промашки, его уникальную этнографическую галерею вполне могли бы украсить своими привлекательными портретами молодые отец с матерью Снегина, а их родители — и подавно.
 
Самого же Онегина Федор Давыдович и Федосья Сергеевна Поцелуевы одарили тем, что называется природной силушкой, смекалкой и добротой, запоминающейся семиречен-ской (жетысуйской) внешностью.
 
Можно сказать — богатырской.
 
А свой недюжинный ум, литературный талант и поразительную память он обогатил энциклопедически с помощью удивительной энергии и работоспособности, тонкой наблюдательности, благородной целеустремленности.
 
Глядя на него, высокого и статного, большелобого, с удивительно располагающим взором внимательно-лучистых карих глаз под густыми кустистыми бровями, с сильными руками смолоду мастерового человека, а почти всю войну — кадрового офицера-артиллериста, умелого командира, привыкшего управляться не только с тяжелыми орудиями, но и ладить сначала с десятками, потом с сотнями и даже тысячами самых разноообразных людских характеров, — всегда невольно (но свободно!) думалось о гармонической слиянности в нем душевной и физической красы, тонкой интеллектуальности, способности действовать взвешенно и результативно.
 
Снегин был из тех, кого великий евразиец, в прошлом узник ГУЛАГа Лев Николаевич Гумилев, верный друг Казахстана, сын двух изумительных поэтов России Анны Ахматовой и Николая Гумилева, называл пассионариями. То есть людьми, способными благотворно влиять на нравственное здоровье ближних и дальних, всего общества и государства, в конце концов на ход вселенского Бытия.
 
Словом и Делом всей своей необычайно наполненной жизни Снегин убедительно доказал ее (и свою индивидуальную) пассионарность.
 
Причем, на каждом из ее этапов.
 
И что тут особенно примечательно — у него (в резкое отличие от многих его предшественников в литературе, государственной и общественной практике) никогда не было в жизни и творчестве ни каникул, ни пустых дней. А еще не было у него ни духовной дряхлости, ни интеллектуального угасания или старения. Напротив, к роковому финалу его Земного Круга почитатели (и оппоненты) его дарования стали свидетелями феноменального обновления Снегина буквально во всех ипостасях его общественно-гражданской и жанрах многоликого творчества — обновления необыкновенно духоподъемного и по-молодому дерзающего.
 
Первейший антропологический принцип любезного его сердцу и творчеству провозвестника и глашатая справедливости, чести и совести Абая Кунанбаева — "Адам бол! — Будь Человеком/" — Дмитрий Федорович стремился утверждать и утверждал смолоду, когда еще подростком стал помогать своему отцу, занимавшемся в городе Верном кузнечным, паяльным и кровельным делом.
 
Отец Снегина — глубоко порядочный, очень начитанный человек, мастер на все руки, — учил сына не только рабочему мастерству, но и любви к родному городу и краю. Женился Федор Давыдович в Пятом году 23-х лет на Федосье Сергеевне Землянской. Невесте шел 17-й год. От Федора Давыдовича юный Дмитрий воспринял вместе с недюжинной физической силой и гордой статью искреннюю доброжелательность и милосердие, зоркое умение различать хороших и плохих людей. Никогда не быть равнодушным к чужому горю. Каждодневную готовность защитить несправедливо обиженного или униженного.
 
Да и сам он безо всяких громкйх деклараций и ложного пафоса говорил мне:
 
"Хочется, Слава, чтобы мои дети и внуки, все мы жили в нормальном мире, не как на вокзале, а как люди".
 
У него было два брата и три сестры. Старший брат Николай с отличием окончил офицерское училище в Ташкенте, но вскорости оказался на великой сталинской стройке Беломоро-Балтийского канала. Освободили его за отличный труд на строительном участке, который он возглавлял. Потом директорствовал на Алма-Атинском ипподроме, а с началом Великой Отечественной войны ушел на фронт. Был тяжело ранен в Сорок четвертом. Вылечился в Москве и — снова на фронт. В звании капитана. Пал смертью храбрых под Кенигсбергом в марте Сорок пятого года. В войну не стало в Сорок четвертом и второго брата — Ивана.
 
Старшая сестра — Женя работала в Республиканской библиотеке имени Пушкина в Алма-Ате, потом вместе с мужем-офицером изъездила всю страну. Мало того, с началом войны оказалась с ним в Китае, где муж входил в особое подразделение советских войск, выполнявшее секретное задание, одаренно изображавшее из себя якобы белогвардейское формирование (для политических игр-комбинаций с противоборствующими меж собой коммунистами Мао Цзедуна и гоминдановцами Чан Кайши).
 
Средняя сестра Зина (дома ее звали Зика) бессменно проработала телефонисткой Алма-Атинской междугородной правительственной связи, а младшая — Надя — 40 лет в одной школе преподавателем английского языка...
 
Это она, Надежда Федоровна, как и ее любимый брат Дмитрий, голубоглазая, степенная, аккуратная в словах (живо представил я, какой необыкновенной семиреченской красавицей была она в молодости, если женская обаятельность хорошо сохранилась до почтенных лет) в кругу самых близких людей (8 апреля 2001 года, на девятый день после его кончины) проникновенно поведала о том, как был ему интересен буквально каждый человек.
 
"… Да-да, я ничуть не оговорилась. ЛЮБОЙ человек ему был по-своему дорог. Помню, как в студенческие годы с особой любовью к новому делу увлекся он радио — новым тогда для всего Семиречья явлением. Первый репродуктор — а тогда они были в виде больших черных тарелок — появился не где-нибудь, а у нас в доме благодаря Мите. Соседи со всей нашей улицы к нам приходши слушать радиопередачи. А уже после войны примерно то же самое повторилось с телевидением. Первый телевизор стараниями Мити появился у нас. Митя очень любил технику. В его руках смолоду все спорилось… А какой он был большой охотник обучать соседских ребятишек грамоте, поиграть с ними! Причем, игрушки мастерили сами. Сочинял для них потешные стихи и песенки. Сам пел замечательно. Музыкальный слуху него был отменный. Хорошо владел многими музыкальными инструментами. Классику знал, понимал и любил. Любую фальшивую ноту сразу чувствовал. Не только в музыке. В жизни тоже. А из песен особенно любил русские и казахские — народные. Нравились ему цыганские и городские романсы. Обожал тот вид песен, который почему-то называют авторскими. Ну это когда не очень профессиональный поэт сочинит слова и музыку. Короче, бард. Пусть не очень профессиональный, зато с большим чувством, какое никаким утонченным профессионализмом не заменить. "Сиреневый туман на город наплывает..." Но это уже из поздних песенных увлечений. А в молодости у нас песни были намного бодрее наших судеб..."
 
Да, как глубоко права Надежда Федоровна — песни были бодрыми, а судьбы нередко — трагическими.
 
Время совмещало, казалось бы, несовместимое. Поражающие весь мир подвиги и рекорды краснозведных летчиков с Валерием Чкаловым во главе, удивительный героизм папа-нинцев и покорителей стратосферы, гениальную музыку Шостаковича и тотально-насильственное богоборчество, оли-гофренические судебные процессы над врагами народа, оскорбительные тяготы ГУЛАГ а.
 
Если Мандельштам отождествлял поэзию с чувством собственной правоты, то Снегин включал в это чувство не только свои стихи, а и все творчество, которое было у него неотделимо от страшно противоречивой и по-своему жуткой эпохи, какую он, как и все его старшие и младшие современники, не выбирал ни для себя, ни для своего родного края и всех его честных людей.
 
Самой судьбою ему была уготована необыкновенная для многих других особенность — широк круг его героев (и антигероев), но почти все они, до- и послереволюционные, военные, до- и послевоенные — родом, как и сам он, из Казахского Семиречья. А если не родом, то своим историко-революционным (и контрреволюционным), ратным (Панфиловским, прежде всего) первородством тоже отсюда же!
 
Но говоря о Снегине — крупном поэте, прозаике, публицисте, кинодраматурге, надо еще всегда помнить и о том невероятно многом и значимом, что он по-человечески добросовестно и честно сумел сделать для казахстанцев и Казахстана (и не только для них!), как Великий Гражданин.