Главная   »   Дмитрий Снегин. Личность и Время   »   "ЧТО ЗА ЧУДО-ЮДО, ЭТА РЕВОЛЮЦИЯ!.." "БУДЕТ ПРОСТО, КОЛЬ ПОРАБОТАЕШЬ РАЗ ПО 100..."


 "ЧТО ЗА ЧУДО-ЮДО, ЭТА РЕВОЛЮЦИЯ!.."


"БУДЕТ ПРОСТО, КОЛЬ ПОРАБОТАЕШЬ РАЗ ПО 100..."
 
 
Когда погруженные в ученую муть великоумных литературоведческих рассуждений мужи (или жены?) сих ответвлений идеологической филологии или же чересчур ретивые обожатели Снегинской прозы сравнивали его историко-революционную трилогию "В городе Верном" и дилогию "Утро и два шага в полдень" с известными каноническими произведениями советской классики, Дмитрий Федорович печально вздыхал и обращался к дедушке Крылову: "Уж сколько раз твердили миру, что лесть...".
 
Иногда при этом осудительно замечал: сам дедушка Крылов - это наполовину французский баснописец Лафонтен, если не больше: заимствование на заимствовании. Бюро проката! Правда, не такое беззастенчивое, как у советского графа Алексея Толстого, но все-таки перебор явный.
 
"А чем так уж и грешен Алексей Толстой?"
 
"Как это чем? Увел деревянного Буратино от итальянцев для своего "Золотого ключика" и даже спасибочка им не отвесил! А вообще-то я графа чту. Сам слышал от него - в каждом писателе должны сочетаться художник, мыслитель и критик, и чем гармоничнее это сочетание, тем писатель выше... Но в случае с Буратино - где же тут, говоря по-вашему, так называемое авторское право? Его у нас отродясь не существовало!"
 
"Но у итальянцев их деревянный человечек зовется не Буратино, а, кажется, - Пиноккио!"
 
"Нет разницы! Главное - граф не сам придумал, а попользовал готовенькое. Как тот Ваш и наш обдирала, который обчистил дальневосточного друга Казакова. Перекрестил на свой лад и - нате вам, пожалуйста!.. Я так думаю, что и само имя Буратино граф тоже откуда-то взял. Плохо лежало, а он - не растерялся! "
 
Короче, никаких реминисценций не признавал. Считал: у поэта, прозаика, драматурга все должно быть своим, а - не заемным.
 
Ничуть не амнистируя доморощенного обдиралу (ко всему он оказался еще и мастером облыжной клеветы), но уже давным-давно не тая на него никакого зла, я возражал:
 
"Вся история литературы - это цепь заимствований и взаимовлияний! Вот как, например, быть с хрестоматийным "Я памятник воздвиг себе нерукотворный" ? Кто только до Пушкина не таскал с собой мешок с камнями для будущего своего монумента! Мы лишь Овидия знаем да Державина с их "Памятниками". А других -толпа!"
 
"Ладно, - с явным усилием соглашался Снегин. - Это, видимо, как в жизни. Сами знаете. Взаймы лишь немногие не берут. Гордые или богатые. Или же те, кто знает справедливость истины: "Кредит портит отношения"... Но все же мои угодники одного не понимают, - объяснял он мне в очередной, говоря Шукшинскими словами, беседе при ясной пуне. - Им совсем невдомек, что взялся я за "Верный", и за "Утро", за все эти дьявольски трудные вещи вовсе не из-за тщеславного желания возвыситься до Шолохова или же встать рядом с Серафимовичем. Зачем? Мне это, поверьте, совсем ни к чему... Двадцать лет жизни извел я на "Верный"! Не могу свыкнуться с тем, что все позади. Теперь у "Верного" - собственная жизнь... А они каждый раз - опять за свое. Вот возьмите Юру Плашевского. Мы с ним протрубили не один год в "Шмеле". Он настоящий фронтовик. Военный переводчик. Он лучший в СССР переводчик Ремарка. "Ночь в Лисабоне". Только не надо "Лисабон" писать с двумя "с", как неверно дают на географических картах и в литературе. Надо писать всегда с одним "с"! А ему при каждом переиздании суют это эсэс! И Юра багровеет. Но ничего уже поделать не может... ЭсэС! Понятно: сколько эсэсовцев, за Большую Войну передопрашивал. Устал, нервы. А тут опять вроде как напоминаньице... Свистящее... Фронтовик, он только с виду глыба. А на самом деле такое же тонкое существо, как и все. Даже еще чувствительнее. Обнажен, будто кожу сняли. Анатомический атлас... Чуть ветерок дунет, уже больно..."
 
Дмитрий Федорович говорил о Плашевском как о живом. А незадолго до этого в книжке "Флами, или Очарованный собой" посвятил Плашевскому пронзительное стихотворение "Бессонья ночи" ("...Узнали что-то. Многое забыли. Судачим ложно о Добре и Зле. Свобод и демократий — изобилье... От них не легче людям на Земле”). И вот теперь переживал за Юру, за Юрия Павловича, словно жена Плашевского милая Рая, способный журналист (корреспондент центральной "Медицинской газеты") только вчера приняла убойную дозу снотворного и - скончалась. Из-за страшной болезни (рак) она посчитала ненужным обрекать ни мужа, ни других родных на бесконечные, выворачивающие наизнанку нормальный семейный быт, хлопоты и заботы.
 
"Так неужто Плашевский угодник?"
 
"Да нет. Он как раз не угодник. Он слегка путаник. Такой же примерно, как Коган."
 
"Коган?"
 
"Да. Коган рецензировал моего "Парламентера". Правильно написал, что Советский Солдат спас Землю от превращения ее в гигантский Освенцим. Верно отметил, что мой казахстанец Сьянов — это реально существующая личность, что он воюет осмысленно, по-хозяйски. Но когда Коган начинает втискивать меня, как патрон, в обойму рядом с Эренбургом да Симоновым, это уже никуда не годится!.."
 
"Тогда что годится?"
 
Снегин как бы пропускает вопрос мимо. И делает это очень деликатно. Если убедительный ответ не готов, то лучше вопрос не расслышать, но потом, спустя какое-то время обязательно вернуться к нему и растолковать.
 
"Так вот. Люблю я его, Плашевского. Но когда он да Коган, оба утверждают, будто я развиваю в военной прозе традиции Фурманова, Фадеева, Серафимовича и еще какого-то там Топтыгина, а потом по их воле спешу, как опоздавший на построение курсант, примкнуть в ряд Некрасова, Бека, Эренбурга, Симонова, Бондарева, то я хочу сказать им: "Юра! Товарищ Коган! Да Бога ради окотитесь! Никого и ничего я не развиваю ! Поймите, дорогие мои, элементарное! Если я не скажу про войну так, как я ее сам чувствую, как я ее сам видел, то кроме меня никакой Топтыгин этого никогда не сделает. Так и про Революцию! Революцию с большой буквы! И чего тут мудрить и суесловить? Почему я прямо-таки непременно обязан развивать чьи-то традиции, когда у меня есть право, долг и обязанность сказать обо всем так, как это мне видится? Мне, а не Топтыгину! Топтыгин пусть идет своим путем, а я - своей дорогой. Места, как говорил Пришвин, под солнцем всем хватит".
 
"Ну тогда что же все-таки стало отправной точкой для "Верного"?"
 
"А вот что. Однажды у нас умер сосед. Обычный такой дедушка. Закадычный друг моего отца. Знал хорошо всех революционеров... Павла Виноградова. Знаком был с Тока-шем Бокиным. Тогда это воспринималось как самое обычное... Скромный. Заботливый... Нет, не большевик. Будто бы к левым эсерам примыкал... Отпели, значит, его по всем правилам. Схоронили. Памянули. И вот на поминках-то выяснилось, что за этим старичком, за Павлом Виноградовым и Токашем Бокиным, за другими людьми водились дела поис-тине былинные... Ну повосхищались их геройством, тихо попели, потом разошлись гутаря по домам, а через день-другой жизнь потекла по-прежнему, однообразно, как горная водица в арычке под топольком... И вот тогда-то и у меня душа так заболела при мысли, что грянет час - уйдем мы совсем из жизни насовсем, а ведь никто и после нас не постарается, чтобы по-человечески трепетно, а не протокольно зафиксировать все то, чем были живы поколения наших отцов и дедов. Живы, любы и мертвы. Ибо жизнь, любовь и смерть - это всегда рядом, одно в другом, одно из другого. И не где-нибудь, а именно здесь, на моей родной земле Семиречья! Вот в чем дело. А вовсе не в том, чтобы настрогать вариант семире-ченского "Тихого Дона". Или же наворочать семиреченский тип "Разгрома". Мол, как у Фадеева, но только по-нашенски, с видом на реку Или и на Тяньшанские горы ! Смешно все это и грустно..."
 
"И что же, Вы, Дмитрий Федорович, сразу после печального прощанья с соседом взялись за перо. То есть за карандаш?"
 
"Представьте - сразу же! И начал, разумеется, вовсе не с "Ой, ты гой еси", а с того, что начал собирать о Виноградове, о Бокине, да, впрочем, чуть ли не обо всех эсерах и большевиках, их оппонентах буквально все и вся. Много дал мне Затыльников. Николай Тимофеевич. Каменотес. С Седьмого по Одиннадцатый год служил на афганской границе. Воевал с германцем. Был ранен. В Восемнадцатом демобилизовался... Стал видной фигурой в исполкоме Семиреченского Совета. Работал с Виноградовым. С Бокиным, Мансуровым, Масанчи, Утеповым, Джандосовым... Бок о бок... Седьмого апреля Восемнадцатого года Сталин им громадную телеграмму закатал. Дублировал общий текст -всем, всем, всем. С минимальными поправками на Туркестан... Его тут совсем не знали. Маречек в газете "Заря свободы" печатал без умысла не Сталин, а - Столин. Признавали Троцкого. К нему по радио в Москву обратился летом Девятнадцатого года Четвертый красноармейский съезд Семиреченского Северного фронта. Вот послушайте: "...Заброшенные, неведомые миру, мы ведем священную борьбу под знаменами, развернутыми Вашей рукой... Ходатайствуем о наряде нашему фронту двух самолетов системы "Сопвич" с моторами. Единогласно ходатайствуем о награждении товарища военлета Шаврова и авиамеханика Шиманского орденом Красного Знамени..." Шавров с Шиманским отличались исключительно смелыми полетами. Даже зимой... В страшенные морозы, по шесть часов в воздухе! С открытой кабиной! Через линии фронтов! Из Актюбинска в Верный. Или из Ташкента... Свои же и растерзали Шаврова... Их потом покарал революционный трибунал в Верном. Но сам-то Шавров, наш дорогой земляк и настоящий герой, каких мало, увы, не воскрес..."
 
"Это я знаю. Из архивных протоколов и по "Заре свободы". А была еще газета "Еженедельник". Орган Семиреченского союза агрономов и кооператоров. Священник Скальский в ней предложил создать союз "Славия". Идея не прошла, хотя "Заря свободы" поддержала..."
 
"Виноградов и Затыльников выступили супротив "Славии". А Маречек - за. Вообще парадоксов изрядно. Представьте, наказному атаману Семиреченского казачьего войска Ионову поручалось разоружение этого же войска!.. Это вроде как трехглавому Змею-Горынычу поручить отсечь или отгрызть пару собственных голов!.. Затыльников пережил Виноградова почти на сорок лет. Умер в Семьдесят третьем... А пенсия у него до Пятьдесят восьмого знаете была какая?"
 
"Нет".
 
"Двести тридцать целковых! Как инвалиду второй группы. Потом уже дали шестьсот..."
 
Снегин говорит дали, словно сам никак не был причастен к этому благодеянию.
 
Продолжает:
 
"А Семиреченским фронтом командовал Лука Потапыч Емелев. Точнее—Лукианом его звали. Талантливый, молодой, грамотный. Главное - человечный... Его очень Фрунзе любил... Погиб Лукиан от тяжкой раны... Не пойму, кому у нас помешал его бронзовый бюст - убрали в одну из ночей, а место это заасфальтировали. Будто бы и памятника никакого не стояло!.. Экое свинство!.."
 
"А что за партийная раскладка была в Верном?"
 
"О-о! Та ли еще! Четыреста левых эсеров и двести большевиков. Остальные — в подполье. Правые эсеры, кадеты, монархисты... Многие большевики о себе заявляли Виноградову и Затыльникову: "Да, мы большевики, но мы - не коммунисты!" В Ташкент докладывали: "Армия у нас сама по себе, а партия - тоже и живой связи меж ними нет! Если что есть - так вражда. Из-за выборного начала на командных должностях сплошь и рядом люди малограмотные..." А из Ташкента бодрили: "Не падайте духом. Если у вас нет денег на содержание Красной Армии, беспощадно облагайте капиталистов. Организуйтесь сильнее. На полумерах останавливаться нельзя. Не церемоньтесь с мешающими вам лицами. Создавайте Красную гвардию. Каждый красногвардеец получает по пятьдесят рублей в месяц, а его семья переходит на содержание казны..." Многие ветераны были здоровы и крепки. Перевстречался почти со всеми..."
 
"Это очень памятливые люди..."
 
"Бесспорно!.. Один поведал, как сбежал из-под расстрела. Скитался голодным по степи. Босой. А холода уже в октябре. Однажды проснулся в стожке сена, а рядом мирно заяц спит!.. Не поднялась рука на заяца!.. Другой, Калашников Николай Петрович, рассказывал - из Персидского похода возвращались. В Чимкенте, значит, на будущей Вашей родине, им кино прокрутили про лихого казака Козьму Крючкова. Был такой молодец в Первую мировую. Не выдуманный - реальный! Одним махом семерых супостатов побивахом. Все его подвиги в этом духе. Пока фильм смотрели, кони с привязей дали деру. Двое суток потом коней собирали... А вообще-то народ о-очень сложный...
 
"Часто друг с другом не согласный..."
 
"Да... Распри. Амбиции. Личные счеты... Свое, так сказать, видение... Сидел над бумагами ночами напролет... Одна другой любопытнее!.. Вот вспомнилась почему-то секретная депеша от Туркестанского ЧК. Так-то и так. Получены тайные сведения: командированный в полевое казначейство Владимир Иванов намерен захватить все деньги и с ними податься к Колчаку. Поэтому Ташкент просил Верный установить негласное наблюдение за Ивановым и не допустить его бегства. А командировали Иванова в Верный сами же! Другой депешей предписывалось собрать в сугубо сухопутном и казачьем Верном всех бывших моряков и срочно отправить их в распоряжение Аральской боевой флотилии. А чудо-приказ — дословно: лошади советских учреждений мобилизации не подлежат И это не из Ильфа и Петрова, а документ Ревсовета Семиречья... Документов - тысячи!.. И все надо было изучить досконально..."
 
"Выходит, философ Бердяев, когда утверждал, что в стихии революции заложены колоссальное мошенничество, бесчестность - как болезнь русской души, был прав?"
 
"Отчасти прав".
 
"Почему отчасти?"
 
"Да потому что не только русская душа была одержима революцией. В свое время британская с французской - ничуть не меньше! Пожалуй, нет цивилизованного народа на планете, который не переболел бы ею..."
 
"А силы-то у Вас откуда? Ведь фронт, контузии, ранения..."
 
"Силы? Бог один ведает, Слава!.."
 
"Кстати, о Боге. Бог есть?"
 
"В душе должен быть!.. А так натурально, физически - как говорил Толстой, приди Христос в деревню, его девки засмеяли бы... Короче, силы вернулись ко мне снова! Расчерчивал один лист за другим. Синим карандашом сам себе задавал вопросы: что сделано и что мне осталось сделать для первой части трилогии? А красным карандашом отвечал тоже сам себе. По всем пунктам. Надо было знать все-все! Когда Павла отправили на фронт? Был ли уже у него ребенок? Курил ли в те годы Виноградов? На чем обманывали казахов чиновники Временного правительства при взымании налогов? Что это были за налоги? Комиссар Временного правительства Орест Авенирович Шкапский. Умнейший человек. Любил общаться с народом. Особенно с крестьянами. И вот в марте Восемнадцатого из Верного кинулся от новых властей в Китай. А по дороге его узнали крестьяне. Те же, каких он любил. Привезли в село Михайловское. Там сдали новым властям. Конец известен... А Фольбаум, этот Соколов-Соколинский? Тезка Шолохову... Михаил Александрович... Губернатор... Страшно с ним поступили, когда Февральская революция подоспела в Верный... Вы знаете. Но повторю. Вытащили революционеры гроб из могилы. Вскрыли. А потом долго по городу мертвого Фольбаума таскали... С одной улицы на другую. Из конца в конец..."
 
"Ну, положим, это не революционеры, а люмпен-шантрапа."
 
"Согласен. Но время то - Революции. И все, что ни творилось, освящалось ее именем... Мы из своего далека только способны уточнять да разоблачать. А исправить уже ничего не можем. Как было, так было!"
 
"Однако скорректировать историческую оценку-тоже дело не шуточное..."
 
"Еще бы! Вот все мы дружно осудили Афганскую авантюру. И я тоже со всеми. Даже, как Вы знаете, намного раньше... Но сейчас, когда все чаще и чаще международный терроризм находит приют в Афгане и оборудует там капитальные базы, то не кажется ли Вам, что десять лет нашей Афганской авантюры... Да-да, не смотрите на меня так, я и без Вас знаю, что она, что она наш позор и проклятие... Но не кажется ли Вам, что десять лет этого позора и проклятия уберегали все мировое сообщество от страшного чудища международного терроризма? Так-то..."
 
"Вы хотите сказать, что именно тут зерно новой исторической переоценки Афганской эпопеи?"
 
"Это я и хочу сказать... Хорошо, что мои персонажи из "Верного" или "Утра" не могут ломать себе головы над всеми этими оценками-переоценками. Но вот я-то должен был крепко подумать, когда брался писать каждого. Нельзя, чтобы получились картонные фигуры из авторских штампов. Важно не превратить трагедию, мистерию в расхожий революционный боевик, забавный водевиль или детектив, в подарочный альбом... Нельзя безудержно фантазировать и парить на крыльях романтической свободы!.. Надо было, скажу еще раз, проштудировать горы всевозможных приказов, воззваний. А на них в Семиречье был особый урожай. Одни только протоколы заседаний Чрезвычайного Демократического областного съезда Советов чего стоят!"
 
"Читал".
 
"Ну вот, тогда знаете... Подумать только - к третьему июля Девятнадцатого года наши дантоны и робеспьеры из Семи-реченского облисполкома наклепали приказ-воззвание с фантастическим порядковым номером - четыре тысячи девятьсот восемьдесят шестым!"
 
"И что же вменялось этим приказом?"
 
"Дисциплина. Говорилось, помню дословно, что "пролетариат мощным ударом разбивает подлую провокационную нить паутины и производит справедливое распределение: комбинация из трех пальцев - кадетам, а земля и власть - пролетарским Советам." Далее предписывалось - "лиц, явно провоцирующих население, немедленно подвергать аресту и отправлять в места не столь отдаленные - в работный дом, до решения о них дела ТРИБУНАЛОМ"...
 
"Сурово! А можно ли было иначе?"
 
"Нет! Вокруг и около - зло. Голод. Хаос. Грабежи. Убийства. Самосуды. Кражи. Спекуляция. Мародерство... Слухов боялись больше, чем всего этого. Были запрещены всякие хождения после одиннадцати вечера. Врагами Советской власти объявлялись в первую очередь паникеры, самогонщики - их называли самосидчиками, торговцы анашой и опиумом, сами наркоманы..."
 
"Жестокость в природе любой революции?.."
 
"Да. Предположительно говорят о ее бархатных вариантах. Мол, при штурме Зимнего потеряли всего шесть человек. Министров-капиталистов, белых генералов отпускали на все четыре стороны. Под честное слово не воевать против Советов. Да, шесть человек. Да, отпускали. Ну так и что? Все равно власть никто не хотел отдавать добровольно! Отсюда террор. Белый и красный. А еще и зеленый. Черный. Малиновый. Фиолетовый... Всех цветов и оттенков..."
 
"Буденновцы несут коммунизм, а бабка плачет..."
 
"Да, это у Бабеля... Бабки и у нас в Семиречье наплакались! И не только бабки... Перед уходом в Китай атаман Анненков устроил прощальный пир. Пригласил тех, кто отказался с ним туда проследовать. Среди них был и полковник Луговской. Так вот на его глазах и при атамане пьяная казачня изнасиловала жену Луговского и его дочек. Одной было семнадцать, другой четырнадцать, а младшей - двенадцать лет. Двадцать шесть других офицерских семей были порубаны шашками. А еще раньше живых людей бросали на железные зубья борон. Выкалывали глаза... Рубил'и под солдатские песни..."
 
"Устькаменогорского председателя Совдепа Ушанова заживо сожгли в топке парохода "Монгол"..."
 
"Да. Сподвижник Анненкова некий Арбузов с попом Андреем стих сочинили:" От черта родится чертенок. От большевика - большевичонок." А потому всех к ногтю - и старых и малых!.. На пятьдесят верст по обе стороны тракта Сер-гиополь - Урджар анненковцы разграбили и спалили все казахские аулы... Анненковцы - не обязательно славяне. У атамана люто зверствовала уйгурская рота - сто тридцать пять головорезов. Плюс целый полк китайских хунхузов-разбойников. Бригада алашординцев... Так что до святости им всем, как до Луны!.. Постфактумные страшилки для открытого суда в Семипалатинске? Нет! Фак-ты!.."
 
"Суд над Анненковым длился месяц".
 
"Двадцать семь дней. Мне помимо официальных материалов много дали те, кто присутствовал на суде. Страшные факты! Представьте себе такое - убили эти изуверы отца семейства и его же внутренности предложили под видом говядины его же семье сварить. Сварили, съели. После чего бандиты объявили, что это было за мясо..."
 
"И на этом фоне ходили легенды, будто бы на суде Анненкова собирались помиловать..."
 
"Ходили... Но якобы этому помешали американцы. У них были казнены рабочие-революционеры Сакко и Ванцетти и потому, мол, смертный приговор отвесили и Анненкову... А в Москве их именем назвали фабрику по выделке карандашей... Хорошо еще, что не пивзавод..."
 
"Пивзавод был уже занят именем друга Ленина-Сталина, депутата-большевика Пятой Государственной Думы Бадаева... Но, быть может, не все Анненков знал о бесчинствах подчиненных?"
 
"Мне, помню, из города Сталинска Кемеровской области написала Лариса Григорьевна Козинцева. К ней при Анненкове приставал один тип из атаманова воинства. С известными намерениями. Но, впрочем, не так нагло, как другие. Даже обещал повести под венец!.. Хорунжий по фамилии Харин. Мать пожаловалась атаману. Анненков ее успокоил и тут же повелел всыпать двадцать пять шомполов своему хорунжему. Всыпали. Не все, как видите, одноцветно. Но брата-атамана обо всем или почти обо всем аккуратно оповещали. Полковник Ярушин докладывал ему: "Зверства неописуемые! Женщины изнасилованы все с тринадцатилетнего возраста. Из сёл и деревень вывезено все, до последнего ведра. Снята последняя рубашка с тела. Я видел голых женщин, которым не было что надеть. Жители разорены окончательно. И хотя мною приказано оставаться на местах, я думаю - многие уйдут и пополнят ряды КРАСНЫХ..."
 
"Другого выбора не было?"
 
"Да откуда? Анненков обозлил всех. Поэтому-то месяц за месяцем и держалась Черкасская оборона! А первым ее командующим избрали священника Никольского!.."
 
"Мстислава Александровича?.."
 
"Да. Его самого. Сына мятежного тюремного священника, внука декабриста. Отца у Никольского убили и сожгли в охранке. В Тринадцатом году. А сам Никольский студентом еще в Шестом году ехал в сибирскую ссылку да не доехал. Застрял в Семиречье. Стал псаломщиком, потом дьяконом, а к Шестнадцатому году - священником... Все, что прилетало от Анненкова - снаряды, пули, ядра, красные казаки по приказу Никольского срочно переделывали в мастерских и отправляли обратно к Анненкову. Все металлическое переплавили - от самоваров до пуговиц! Из самодельных пушек лупили камнями, зашитыми в кошму. Такие снаряды издавали страшный шум. Дым заволакивал позиции. У страха глаза велики. Сам Анненков сообщал в Семипалатинск: "Красные применяют удушливые газы, привезенные из города Верного. По цвету и запаху - хлор... "
 
"А как сложилась судьба Никольского?"
 
"Как у большинства. Трагично. Не очень-то привычные к дисциплине черкассцы обвинили его в диктатуре. Пошли новые командующие. В Двадцатом году Никольский выехал в Москву. Уже больным. Жена Ирина Ивановна говорила - тифом. С тех пор никаких сведений. Пропал!.. Три его сына погибли в Великую Отечественную. Четвертый - после нее. Две дочери. Одна работала ветеринарным врачом. Другая -учительница... Я много о нем знаю. Но писать не довелось, а как хотелось... Дал бы мне Бог еще дней, все заново переделал бы!.. А то ведь приходилось не только острые углы обходить, но и трезвого миротворчества не замечать!"
 
"Например?"
 
"Например, в апреле Восемнадцатого года Семиреченский Совет Алаша через газету "Заря свободы" обратился ко всем противоборствующим христианам области. "За что вы режетесь - сыны одной святой церкви, испокон веков сроднившиеся дети одного гнезда? Граждане! Это недопустимо! Помиритесь братской любовью, убиенных похороните общими силами. Перед прахом их просите прощения молитвами на коленях и этим снимите позор". Мой Маречек Рудольф Павлович, большевик, главный редактор, - напечатал!.. А еще раньше, в марте, областной Совет Алаш опубликовал воззвание "К народу", в котором утверждал, что от имени уполномочившего его казахского народа "с радостью принял братски протянутую руку и обязался всеми мерами поддерживать Советскую власть и внедрять в народе идеи большевизма..." Видите, как все не очень просто! И все это архиважно реставрировать без ретуши и лжи! Иначе нам грош цена в базарный день!"
 
"А что если начать дописывать "Верный" и "Утро"? "
 
"Нереально. Утопия!.. Хотя не буду говорить так определенно."
 
"А работалось с охотой?"
 
"Конечно! Особенно приятно выписывать таких людей, как неутомимый лесовод Баум или как очень одаренный художник Хлудов... Кстати, наставник знаменитого живописца Чуйкова из Киргизии... Как военно-гражданские архитекторы отец и сын Зенковы... Как врач Рязанцев. Настоящий подвижник! Кстати, Вы-то знаете, - родной отец Евгении Александровны Рязанской, жены Шухова... Тоже, скажу Вам, истинный подвижник!.. Я кое-где фамилии чуть видоизменил. Таковы правила игры... Помните - у Бориса Полевого не Маресьев, а -Мересьев, например... Но! У Фадеева Олег Кошевой - так Олег Кошевой! Или наш герой Брестской крепости Володя Фурсов. В плену сквозь адские муки прошел! И это - без ноги! А после войны стал в Казахстане и всем Союзе большим ученым. Поэтому Фурсов, а - не Фирсов!.. Вы поняли меня?"
 
"Вполне."
 
"А генералы Кияшко и Щербаков?.. Атаман Ионов?.. Владыка отец Пимен и его брат жандарм Астраханцев?.. Тоже ведь надо было заново вылепить каждого!.. А если говорить о пристрастиях самого Виноградова? А как одевались телеграфисты? Правильно. Знаете... А чиновники?.."
 
"Чиновники? Темно-зеленая фуражка и сюртук, брюки..."
 
"Правильно - сюртук. Но он - с отложным воротником или без? Сколько пуговиц? Кант темно-синий или голубой? Или вообще брюки без канта?... Ну и так далее. Тут крепко помогал мне Ираклий Андроников. Целые трактаты почтой присылал. Не ленился..."
 
"Он очень славный человек был. Доводилось общаться".
 
"Я знаю. Кунаев его любил. Кстати, лучше нашего Димаша мало кто знал топографию и ономастику старого Верного."
 
" У него отец уважаемым купцом был. Пришлось, конечно, в анкетах перекрестить его в служащего..."
 
"Забот много было уже с первой частью "Верного". А я-то замыслил целых три!.. Почему? Да потому, что иначе нельзя было. Иначе получилась бы очередная скороговорка..."
 
"Ну а что все-таки было главным в работе над "Верным"?
 
"Ничего не-главного не было. Хотя, пожалуй, главным было не дать себя утопить в обилии материала. А его, я уже говорил, набиралось монблан! И все - интересно! Потому работы невпроворот. Потом друзья удивляются - как все там, в книжках просто! Будет просто, коль поработаешь раз по сто! Так художник Федотов когда-то говаривал... Опять, как видите, к ИЗО поворачиваем..."
 
"Но все-таки без главного нельзя..."
 
"Если так считать, то надо было, во-первых, свести все в сюжетную и композиционную стройность. Во-вторых, четко прояснить людские отношения. По-ли-ти-че-ские! Вот Валентин Катаев свой роман окрестил "За власть Советов". И все - ясно. Но это позиция не автора, а - победителя. Историю пишут победители. А кому она интересна - такая? Да, пожалуй ни-ко-му! Потому как игра в одни ворота. Расклад в две краски. Как у Алдан-Семенова- "Красные и белые". Вот нате вам свет, а вот вам - тьма... Или друг мой Федор Чирва нарек роман - "Листья белой осени". И все ясно, что это за листья, и что это за осень. Кто со щитом, а кто - на щите... А ведь жизнь намного сложнее такой однолинейной ясности! В ней всегда большая загадка и великая тайна!.."
 
"Не ставлю себя на место Катаева, но драматичнее было бы не "За власть Советов", а короче, но многозначнее - "За Власть Недаром же и в Ташкенте, и в Верном говорилось с трибун: "Вся Россия всем доказала, что народ, взяв ВЛАСТЬ в свои руки, обратно ее не отдаст!"
 
"Только так! - обрадовался Снегин. - Именно в том была сложность борьбы, что властью во все времена никто не хотел делиться ни с кем. А уж с началом Двадцатого века -тем более!.. Ни царь-батюшка - с Государственной Думой. Ни Временное правительство - с генералом Корниловым. Ни Колчак - с так называемым Комучем. Ни вождь правых эсеров Чернов - с благородной воительницей левых эсеров Спиридоновой, а с Лениным - тем более. Ни Ленин - с Учредительным Собранием... А в нашем Семиречье борьба за власть и вовсе обретала виды и формы совершенно причудливые! Вот все это мне было надобно и отразить!.. Но не по школьной линейке, не по заданным схемам, а как оно на самом деле происходило. Материала, повторю, набирались горы! Факт к факту. Событие к событию. Но уйма была неясностей. Тогда приходилось интерполировать..."
 
"Это когда Вам известны девять фактов и Вы на их основе вычисляете десятый?"
 
"Так точно! Например, по моим расчетам, купец Пугасов и его собратья по гильдии должны были встретиться у одного влиятельного члена Думы... И они встретились! А позже мне подтверждение пришло: да, была и в жизни такая, как ныне говорят, судьбоносная встреча... Это как хороший детектив... А по ходу масса открытий..."
 
" Колумбовых?"
 
"Самых разнокалиберных. Хотите, например, знать, как раньше называлась наша Национальная библиотека?"
 
"Пушкинской. Я там уже почти полсотни лет читателем".
 
"Вот и я так думал - Пушкинской. И многие ее сотрудники такого же мнения. Скоро девяностолетний юбилей будут справлять... Да, Пушкин для нас все. Но вот библиотека изначально учреждалась в городе Верном в годовщину смерти Льва Николаевича Толстого! И ему посвящена! В Одиннадцатом году!"
 
"Этого я не знал".
 
"Я - тоже. Много чего не знал. Так моя же трилогия меня и просветила!.. Вот было назвал я Фольбаума генерал-губернатором, описал красочно про тайные свидания подпольщиков в часовне, которую построили в Верном в память землетрясения, как я отметил, одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. А опытный краевед Дублицкий говорит мне с глазу на глаз: да, Фольбаум был генералом и он же был Семи-реченским губернатором. Но он никак не мог быть генерал-губернатором! Вот штука-то! Генерал-губернатором мог быть и был им только его Патрон - Алексей Николаевич Куропаткин, Туркестанский генерал-губернатор! То есть глава всего огромного Туркестанского края, а не одной области, сам по себе личность, как Вы сами знаете и писали, необычайнейшая! Это один капканчик, куда я попал. И в другой залетел: никак не могли быть тайными свидания в разрисованной мною часовне..."
 
"Почему?"
 
"Да потому, что стояла она на Верхнем базаре! Да еще и в самом его центре! И третий капкан: само землетрясение было двумя годами раньше, двадцать седьмого мая!.."- Снегин обескураженно развел руками в стороны.
 
"Надо было в рукописи дать почитать роман старожилам Верного".
 
"Вот именно! Впредь я так и стал поступать... Хотя не всякий старожил знаток старины. Точно так же и в вещах о войне далеко не каждый фронтовик сведущ. Вы тоже это знаете не хуже меня и должно быть помните, как в свое время я попросил Вас внимательно прочитать мою повесть в рукописи о Володе Фурсове..."
 
"Еще бы, помню".
 
"Ну так Вам я очень благодарен... И Володе Ермаченкову тоже... Вы оба у меня вроде как ангелы-хранители..."
 
"Спасибо за повышение в авиационном чине, Дмитрий Федорович".
 
"Пожалуйста, пожалуйста... Но почему - в авиационном?"
 
"Так у ангелов-хранителей, как в авиации, - крылья".
 
Смеется.
 
Спрашиваю:
 
"Ну так нельзя ли дальше о Виноградове?"
 
"Отчего нельзя? Можно, да еще и как!.. Павел Михайлович Виноградов будто бы членом нашей семьи стал... Понятно, Нюра, жена его, идеализировала своего революционного супруга... Она была жива тогда... Но для меня тут ясность вносили его же товарищи. И те, кто с ним был в подполье. И те, кто уже после революции с ним работал... Я его словно въявь вижу и слышу его голос. У него были красивые серые глаза. Чарующие, как утверждают..."
 
"У сына точно такие же. Красивой породы люди!"
 
"Очень! Его сходство с Есениным поразительно, - согласился Снегин. - Но ростом старший Виноградов был выше среднего. Поэтому ходил немного согнувшись. Как все высокие люди... Был на фронте - выступал против войны. Однако в боях труса не праздновал! Речь у него - хрипловатая, кашлял - постоянно болело горло. И не только горло. Но говорил он всегда просто, понятно, увлекающе. Презирал болтунов, подхалимов. Бесстрашен был. Не убоялся поехать в Китай - заключить там выгодный Семиречью торговый договор. В Кульдже угодил в лапы к белым. Но по требованию властей вооруженного Семиречья Виноградова освободили. Договор заключил. Встречали его с оркестром. Был митинг... Советовал приятелю: "Побольше дружеского участия к людям, к их сердцам." Я был другом рабочего, другом крестьянина, товарищем товарища"...- так сам о себе говорил... Но, право, не таким уж святым человеком он был, каким изображала его жена. Живым - был. Святым - нет! Хотите послушать его вирши?"
 
"Отчего бы и нет?"
 
"Вот, пожалуйста - его автограф. Что? Да, этот конверт, так сказать фирменный. От журнала "Огонек". Когда я при нем корреспондентом был... Записная книжка Виноградова... Видите, очень тонкая бумага. Почерк прекрасный, старая каллиграфия. Много записей сугубо атеистических. Тогда богоборчество было диким. Можно сказать, пещерно-каменным... Но Виноградов - богоборец убежденный. Его знакомство с текстами Священного Писания, с историей религии отнюдь не поверхностно... Отсюда и категоричность... Не надо и тут что-либо смягчать... Послушайте..."
 
Слушаю:
 
"Реки человеческой крови обозначают те места, где проходил фронт политического и церковного деспотизма”. "Творить молитву - это не что иное, как надеяться на выгодную сделку”. "Взяточники всех времен и народов могут с полным правом усматривать в Боге свой прообраз (мзда всегда и во всем) и почитать в его лице своего Патрона". "Озирис за 1156 лет до Рождества Христова воскресал. Воскресали и индусские боги". Врач всегда считался врагом церкви. При Папе Льве Десятом в Европе быстро распространился сифилис. Сам Папа тоже заболел этой болезнью. Но бороться с сифилисом не думали
 
- ибо "он от Бога". "Мало какое новое открытие не преследовалось церковью”. "Где много благочестия, там мало разума". "
 
"Ну и так далее... - говорит Снегин. - А вообще он был против попоедства. И тем более против репрессий! Скажите,
 
- и горькая складка ложится у Снегинских губ, - зачем было устранять епископа Семиреченского и Верненского Пимена? В миру его фамилия была Белоликов. Да, он не был в восторге от новых властей. Политику гнул двойственную. Но разве не он смягчал межземельные распри? Разве не он посещал раненых красноармейцев? Разве не он ратовал за образование на уездно-городском съезде Советов?.. И съезд, как Вы знаете, е-ди-но-глас-но проголосовал за его доклад!.. Виноградов считал: большевикам нужно, чтобы их глаза и уши были везде и повсюду. Сам в храмы ходил. На проповеди. Если епископ загибал вправо - деликатную записочку ему передавал: не ругайте и не ругайтесь, ибо всякая власть - от Бога...
 
"А где же вирши?"
 
"Вирши? Вот, пожалуйста! - Дмитрий Федорович зачитал с той же записной книжки. Ее листочки были сшиты в левом верхнем углу белыми нитками (почти как по известной поговорке?). Зачитал сочувстливо и с расстановкой. - "Я люблю Веселый Пир, где веселье - председатель, А свобода, мой кумир - за столом Законодатель; Где до утра слово ПЕЙ заглушает крики песен, Где просторен круг гостей, А кружок бутылок тесен!" Как?"
 
"Весьма непритязательно".
 
"Согласен. Однако не между прочим, чтобы говорить с народом легально, Виноградов организовал кружок - драматический и ставилась в нем одна классика!.. В любом случае он был неординарной личностью..."
 
"Но это надо было доказать в романе!"
 
"Вот именно! Представьте мое положение. Что я, должен из Виноградова икону чудотворную ладить? Ладно, возьму сусального золотца побольше, окуну в него кисточку, пропишу. А эти, его революционные сослуживцы да и просто соглядатаи что скажут?.. Не мне, а меж собой и на базар вынесут? Легко догадаться. Правильно. Они скажут: вот она, какая ныне литература брехливая! И строчат эти писаки лишь для того, чтобы тиснуть поскорее, да карманы набить, дачи понакупить, гарнитуры польские и арабские, автомобили, ну что еще там?"
 
"Мотоциклы "Харлеи", - напоминаю я.
 
Снегин хохочет громко, как один на опушке леса.
 
Когда смех спадает, говорим о том, как сложновато работать с государственными архивами - военными и не-воен-ными. В Казахстане — не в счет. А вот по другим местам куда как не просто! Во-первых, олигофренический режим секретности, даже сверхсекретности. Во-вторых, даже если и есть доступ, то запросто стать погребенным под лавой только лишь формально обработанных документов. В-третьих, нельзя одновременно работать в нескольких фондах. В-четвертых, взаимодействие между архивами, положим, в точках А и Б с архивами в точках В и Г, архинеоперативное. В-пятых... Говорю: до сих пор не подлежат публичной огласке записи разведывательных авиационных полетов отряда, которым в Четырнадцатом году командовал великий новатор российского и мирового неба Петр Николаевич Нестеров, один из соавторов тарана - как приема воздушного боя.
 
Снегин не удивляется.
 
У него сходная ситуация была с китайскими (таранчин-скими, иначе говоря, уйгурскими) мотивами в трилогии. Этнически многоцветное Семиречье, как известно, граничит с Синьцзянем, где укрылись от Красной Армии войска белых атаманов Дутова и Анненкова. И не только. Китайская территория, сопредельная с Семиречьем, после Февраля и Октября Семнадцатого года тоже подпадала под доктрину демона революции Троцкого о ее, стало быть, революции перманентно-всепланетном характере. 27 сентября 2001 года нежданно-негаданно в архивном личном деле одного из реальных Снегинских персонажей "Верного" мною был обнаружен секретный "Доклад тов. Малинина тайному Ревсовету о китайских делах" - невыдуманный многостраничный детектив с леденящими душу подробностями. В Китае славный чекист Малинин действовал под, как ему казалось, надежной крышей - официально значился особо-уполномоченным коммерческим агентом в Кульдже (камерагентом) Туркестанской Советской Республики. Китайцы просматривали его насквозь, но многие па его политических вальсирований принимали.Когда вынужденно, из-за неблагоприятных для них обстоятельств. А когда и по хитрости - в благоприятных для себя видах обозримого будущего. Завершал доклад тов. Малинин с прагматичным настроением, на весьма оптимистичных нотах (чего, видимо, желало и его чекистское начальство). Но вот помогавшие ему подручные во главе с дунганином Яхьей никакими ювелирами ни в разведке, ни политике с дипломатией не были. Однако тов. Малинин не унывал и заверял руководство - дословно - так:
 
"Наша литература (пропагандистская) на ВСЕХ языках незаметно, но настойчиво ползет в их (китайские, уйгурские и т. д.) сакли, наши красноармейские посты каждый день общаются с их чириками (солдатами). Их урумчинские войска заражены духом протеста и недовольства, БЛИЗОК ЧАС. А пока наша тактика - упругая политика и торговля, ИБО НАМ НУЖНЫ ТОВАРЫ. Переговоры с губернатором будет вести весь Ревсовет" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 2, д. 361, т. 1, л. 9).
 
Нужны были не только товары, а и скот. Как можно больше скота.
 
За ним из Семиречья в Кульджу к тов. Малинину посылались расторопные люди. Так, члену облисполкома тов. Малому удалось закупить "в китайских пределах" для Краевой Продовольственной Директории (была и такая!) 1500 быков и 11000 баранов. Тов. Малому "вынесли благодарность за понесенные труды", а упорно чинившему ему всяческие препятствия в Китае тов.Хоперскому, так и не дождавшегося от удачливого тов. Малого барашков в бумажке (т. е. взяток), свернули шею и вышибли революционным пинком из коридоров эсеро-большевистской власти в Семиречье (ЦГА Узбекистана, ф. 27, оп. 1, д. 565, л. 73 и ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 361, л. 2). Позже Хоперского (друга Маречека) осудили на десять лет (ЦГА РК, оп.1, д. 361, т. 1, л. 166).
 
Тов. Малинин уверенно рапортовал начальству о сиятельных успехах прокламационной деятельности, каковая однако большого восторга у китайских властей не вызвала. Об этом "в год Восьмой Китайской Республики" (Синьхайская революция в Китае свергла Цинскую династию в Одиннадцатом - Двенадцатом годах) 13 июля тов. Малинину официально заявил самый влиятельный в Кульдже чин - губернатор Чжень Шужень (в тогдашней русской транскрипции Джен -Шоу-ши).
 
Но сделал это очень дипломатично:
 
"Я очень удивлен тем, что Ваши власти хотели вызвать восстание у нас против наших властей. Поэтому я принял сразу все меры, выдвинул войска к границе и задержал типов, подобных дунганину Яхъе. Мы верим, что вышеупомянутые прокламации исходят не от Советской власти и всегда поддержим добрососедские отношения".
 
Вежливую ноту умного китайского губернатора Чжень Шу-женя тов. Малинин немедленно обратил в свою пользу. 17 июля он дописал свой секретный доклад. В нем остроумно обнадежил и приуспокоил руководство: "Консул с агентом Яхьей рыли нам ЯМУ, а китайцы посадили в НЕЕ их -доинтриговалисъ. А с (нашим) воззванием неожиданно вышло хорошо: теперь китайцев можно всегда держать в некотором послушании под страхом создания у них революции. Но это я говорю на всякий случай, ибо пока нам нужны товары, агитацию (за революцию) придется приостановить и надеть маску (сугубо торговой) деятельности. Губернатору я отправил письменный ответ, копию которого прилагаю. Будет ли открыта граница и когда — сообщу дополнительно". (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 361, т. 1, л. 44).
 
Вот что предлагал тов. Малинин региональному китайскому владыке:
 
"...Так как Советская власть в настоящее время одерживает неудержимые победы, и скоро все государства мира должны будут признать ее, как единую и несокрушимую власть в Республике, то может быть Вы, предвосхищая события, не дожидаясь официального признания Пекином Советской власти, теперь же выдворите из вверенного Вам Илийского округа казацкие и таранчинс-кие банды, а всех политических арестованных передадите нам" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 361, т. 2, л. 46).
 
Проницательному китайскому губернатору все эти казацкие и таранчинские банды не были особенно дороги, как и политические арестованные. Проку от них для Илийского округа (и всего Синьцзяна) было не больше, чем с козла молока. А вот от всей этой вооруженной (и разоруженной) братии голова у владыки прибаливала сильно. К тому же плюсовались, как бы сказали сейчас, проблемы беженцев. В беспокойном Шестнадцатом году в Китай откочевала (в основном с территории нынешней Киргизии, целиком входившей в Семиреченскую область) четверть населения Семиречья! Кульджинский губернатор с превеликой радостью предоставил бы Туркестанской Советской Республике и РСФСР самим разбираться со всем этим трагическим бедламом. Но у него было еще и высокое начальство - в Пекине. Поэтому практическое решение любых вопросов (кроме торговых!) обычно сильно притормаживалось. Но тем не менее и они постепенно (и довольно искусно) решались.
 
Документально не ведаю, что сделали китайцы с российским консулом по странной фамилии Любе (Люба). Тот (в звании - генерал) за полной упраздненностью царского, Временного, а также прочих правительств многострадальной России уже никого не представлял. Но у него в Кульдже еще был солидный банковский счет в твердой валюте, а надежные деньги и тогда уважали. Генерал Любе (Люба) в принципе не желал злых дел. Ощутимо помогал русским, украинским, казахским, уйгурским беженцам. Однако его православная душа к новым безбожным властям не лежала. Есть версия: китайцы в конце концов не препятствовали его убытию в Европу -там всем странам он предпочел Францию, где и обосновался. С деньгами или без - опять-таки сие неведомо. И сведений о передаче им своего банковского счета в пользу Советского Туркестана тоже пока никаких нет. Говорят, в Париже издан трехтомник его мемуаров. Но это лишь только говорят. Ездили и ездят туда свои люди. Не только за трехтомником, разумеется. Но мемуаров православного консула покамест не обнаружилось. Однако это вовсе не означает, что их не было и нет в природе.
 
А вот агента Яхью, по одним неподтвержденным данным, продержав в яме, и, потерзав допросами с пристрастием, китайцы соблаговолили посадить на кол. По другим сведениям, на кол не посадили, а - перевербовали.
 
В любом случае затея-фикс двух большевистских Центров - Москвы (поначалу Питера) и Ташкента с возжиганием из прокламационной искры всереволюционного пламени на территории сопредельного государства успеха не поимела, хотя с ее осуществлением настойчиво поторапливали. Летом незабываемого Девятнадцатого года в Ташкенте бурно заседала Первая конференция коммунистов Туркестанского края. Разумеется, самые почетные места занимали делегаты от Семиречья (граница с Китаем) и других регионов, сопредельных Афганистану, Бухаре и Хиве.
 
Представительный форум жрецов Великой Идеи обратился из Ташкента со специальной радиограммой-воззванием (на соответствующих языках) к "Революционному пролетариату Востока - Турции, Персии, Афганистана, Хивы, Бухары, Китая - всем, всем, всем." Не был забыт и еще один конкретный пролетарский адрес - Англия.
 
В экстренной депеше говорилось:
 
"Коммунисты Туркестана шлют вам братский привет. Вы свободны и мы ждем с нетерпением, когда вы последуете нашему примеру и возьмете управление страной в свои руки - в руки Советов Рабочих и Декханских Депутатов. Мы надеемся это скоро увидеть. Завтра к вечеру ждем Афганскую миссию. Афганистан — к услугам Советской власти... Белогвардейцы переходят к нам массами..." Ну и так далее (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 2, д. 361, т. 2, л. 32).
 
Бесспорно, эта весьма симптоматичная радиодепеша, секретный "Доклад тов. Малинина", другие околокитайские, китайские, афганские, дунганские, таранчинские, бело-и красноказачьи, прочие особой важности документы, магически вовлекавшие в революционные водовороты миллионы людей, были очень хорошо знакомы Снегину. Но, увы и ах, использовать этот колоритный материал в трилогии ему не довелось (не удалось). И тем не менее свою, можно сказать, аккумулирующую роль они тоже сыграли вместе с множеством им подобных, однако оставшихся за кадром его документально-художественных произведений.
 
...Как-то опять зашел у нас разговор об одной из самых великих эпопей несносного для всего человечества XX века, которую после схода СССР с исторической арены с дикозлорадной стадностью принялись сокрушать все кому не лень. Речь вели, конечно же, о Шолоховском "Тихом Доне"
 
Известные (до мутно-взбаламученной, патологической яри) отечественные и закордонные нападки на этот роман романов Снегин объяснял так:
 
"Ныне охотников разобщить всех нас, изолировать друг от друга по этническим признакам, лишить исторической памяти - пруд пруди. Поэтому усердствуют до хрипоты. Отрабатывают свое. Особенно много их среди тех, чьи действительные хозяева тянут или уже простерли длани к народным богатствам. Беспамятного да еще и охмуренного псевдокультурой, героином, анашой легче доить и грабить. И неспроста из-под каждой литературной подворотни на Западе квакали: лауреат Нобелевской премии Шолохов украл дневники безвестного белого офицера, кажется, по фамилии Клюев и превратил их в "Тихий Дон"..."
 
"Ну да ладно. Представим, Дмитрий Федорович, Шолохову подвернулись чьи-то записи. В принципе такое возможно. Ему было тогда двадцать три года. В таком случае честь и хвала молодому человеку, что он не прошел мимо этих дневников! Даже, если их и не было на белом свете!.."
 
” А их - я в том уверен! - и не было! Все, кто был способен в Белом Движении мало-мальски или же, наоборот, очень крепко держать в руках перо, отписались в эмиграции! И отписались весьма убедительно! Я высоко чту эту литературу! Даже если она к нам ненавистна и злобна..."
 
" А как иначе?"
 
"Но она и чертовски талантлива! Вы знаете, при Ленине ее у нас издавали. Ленин не боялся никаких вражьих голосов. Напротив, они подогревали в нем азарт острого полемиста!"
 
"Разве?"
 
"Ну хотя бы в случае с книжкой Аркадия Аверченко "Дюжина ножей в спину революции". Ильич публично назвал ее талантливой!.. А вот Сталин, не сразу, но постепенно вырубил все под корень! Вот и вся раскладка. Хотя и он умел поощрять талант. Кто такой был Булгаков? Он был эмигрант! Внут-рен-ний эмигрант. Это отлично понимал Сталин. Но спектакль "Дни Турбиных" Вождь смотрел бессчетно!.. Мне Кунаев со слов Микояна об этом говорил."
 
"Мне тоже".
 
"Вот... Значит, где-то не совсем конченый был человек, наш дорогой и любимый Вождь, как сам он о себе отзывался, если верить мемуаристам... Маршалу Жукову, например... Правильно Президент Путин положил конец кривотолкам о "Тихом Доне" и способствовал воскрешению литературной Шолоховской премии. И мы с Вами рады, что вместе со Святейшим Патриархом всея Руси Алексием Вторым этой престижной премии удостоился и наш земляк писатель Сабит Досанов!.."
 
"А как Вы думаете, Дмитрий Федорович, не стал ли "Тихий Дон" в своем историческом величии просто-напросто литературным памятником?"
 
"Нет, не стал!.. На пьедесталах памятников не напишешь - "Юбка, стыдливо взбитая выше колен". А это всего лишь малая строчка из эпопеи Михаила Александровича!.. Другое дело - многим людям сейчас просто-напросто не до чтения больших книг. Ну так и что? Смерть роману, как жанру, уже прокламируется не одно столетие! И кем? В большинстве своем неудачниками или неисправимыми схоластами в литературе и около нее... Истинная духовность - это не готовый товар на прилавке. Увидел - бери. Она и не дар Божий. Духовность приобретается трудом ума, если хотите - воли! Все истинно духовные люди ею тоже сильны. Хочу напомнить: древнегреческий гений Платон был не только великим философом. Он был еще и непобедимым борцом! Не в переносном, а в буквальном спортивном смысле. Я не призываю романистов заниматься боксом или тяжелой атлетикой. Но хороший писатель должен быть непременно крепок и физически!.. Это - аксиома!.."
 
"Да, это так. Однако как быть со всеми революционными декларациями, каких полно в романах у Горького и Шолохова, Федина и Леонова, Серафимовича, Урманова, Сорокина, Му-хачева, Зарубина, Непомнящего, Фурманова, Николая Островского, Фадеева, Луи Арагона, Алексея Толстого, у двух Марковых - Сергея и Георгия, у Берды Кербабаева, Лациса, Германа Канта, Айтматова, Мележа, Гончара, Коптяевой, Икрами, Айбека, Садридина Айни, Сартакова?.."
 
"Слава! Отдохните, пожалуйста!.. Да я давно знаю, что Вас тут прекрасно и давно подковали Евгения Васильевна Лизунова с Мухамеджаном Каратаевым... Вы всех перечислили?.."
 
"Не всех... Как тут забыть про наших и не-наших певцов революции - Сейфуллина, Майлина, Шухова, Анова, Мус-репова, Нурпеисова, Симашко, Мустафина, Муканова, Тур-сункулова, Джумагулова, Каратаева и Алтайского, Зия Са-мади, Хизмета Абдуллина, Ким Дона, Генриха Кемпфа, Зеина Шашкина, Домбровского, Шевердина, Бородина, Митько и Кривощекова, Кочетова, Удалова, Чекменева, Чирву, Десняка, Анну Алматинскую, Пичугина, Танхимовича и Сергеева, Ще-голихина, а про Вас, простите, и подавно?
 
"Спасибо, Слава. Для меня это большой комплимент. Но все-таки еще раз Христом-Богом прошу - не уподобляйтесь ни Плашевскому, ни Когану! Не впихивайте меня, как снаряд в снарядный ящик - рядом с Шолоховым и Леоновым, рядом с Мукановым и Есенжановым, рядом с другими!.. Договорились? Вот и прекрасно..."
 
"Ну а как все-таки быть с декларациями?"
 
"Да как - так и быть, как оно есть. Теперь-то уж уж яснее ясного - к громадному сожалению, наша Революция была Великой, но она не была до конца подлинной! Да, сначала она победила почти мирно. Но потом достижение ее высоких целей мы подменили мутной политикой и реками людской крови! И уж тогда побеждала не Революция, а всяческие амбиции вождей. Да, мы многого добились, многого достигли. В индустрии... В науке... В культуре... Но какой ценой? Да нередко - самой варварской! Ценой стоимости египетских пирамид! И даже более того! Ценой избавления от совести и порядочности! От благородства и чести! От веры в силу истинной духовности, а не в лозунговые заклинания!"
 
"Да, и все-таки - это наша Революция!"
 
"Вот именно! Историю нельзя разбивать на нашу и не-нашу. В любом варианте она - наша"
 
"А чем плохи прекрасные лозунги, коль они подкрепляются жизнью?"
 
"Согласен. Идеи наши не были абстрактны и нелепы. Но разве их не сумели втоптать в грязь и опаскудить?.."
 
"А теперь?"
 
"А теперь - очередь за Исламом и Православием! Процесс пошел... Грядут миссионеры всяческих раскрасок. Даже из-за океана... А цель одна - изъять нашу душу... Тюркскую, немецкую, уйгурскую, дунганскую или славянскую - тут все едино...
 
...Такие вот были серьезные разговоры при ясной луне.