Глава пятая

Четырнадцатое октября 1941 года. Боевое охранение роты командира Маслова уже приняло бой с немцами. Бушевала снежная метель. Пронизывающий холодный ветер заметал следы и тропы. Панфилов в полушубке и шапке-ушанке, как всегда подтянутый, приехал на огневые позиции артиллеристов, Орудия и расчеты стояли готовые к бою.
 
— Бить по танкам в упор. Прямой наводкой, сынки! Не забывайте — пушки колеса имеют. Пушку подкатить к самому дьяволу можно. Немцу из танка не все видно. А у тебя полный обзор. Глаза молодые, острые. Бей по гусеницам, по щелям, по башням!
 
Ободренные генералом, артиллеристы приготовились к встрече вражеских танков.
 
Сорок машин шли на рубеж артиллерийского дивизиона.
 
— По фашистской нечисти, за Родину — огонь!— прокатилась команда, и заработали расчеты. Шквал огня обрушился на врага...
 
— Семнадцать танков за один бой. Славное начало!— радовался генерал.
 

 

Особенно отметил Панфилов действия рядового стрелка Кирилла Кривенко. В час танковой атаки боец сидел с гранатой в яме, заросшей бурьяном. Когда немецкий танк прорвался к окопам, Кривенко бросил гранату под гусеницу. Раздался взрыв. Танк остановился. В тот же миг звякнуло стекло разбившейся о броню бутылки. Машина встпыхнула, как смоляной костер.
 
Панфилов изучал каждую деталь этого поединка советского солдата с вражеским танком.
 
— Замечательный пример тактики ведения боя с танками показал нам рядовой Кривенко. О его подвиге необходимо рассказать в газете, чтобы вся дивизия узнала!
 
На другой день генерал уже сидел в кругу бойцов первого отряда добровольцев — истребителей танков. Он рассказывал им о подвиге храброго красноармейца, показывал, как правильно окопаться для встречи танков, как действовать гранатой и бутылкой.
 
— Немец, сынки, свой характер имеет. Вот вы по его характеру и действуйте. Баночку ему вот этих консервов под гусеницу на закуску — раз!
 
И Панфилов метнул гранату в макет танка. Все укрылись. Раздался взрыв.
 
— А бутылочкой,— продолжал он,— дайте немцу запить — два!
 
От брошенной бутылки вспыхнуло жаркое пламя.
 
— Вот так, — удовлетворенно сказал генерал.-Немец сидит за броней, потому он и храбрый. А вы с него скорлупу-то снимайте. Не бойтесь. Жарьте его в танке.
 
По всей дивизии создавались отряды и группы бесстрашных истребителей танков.
 
Прошел весь октябрь, холодный дождь сменился снегопадами. Дивизия, которой командовал отец, уже давно вела тяжелые оборонительные бои на ближних подступах к Москве.
 
«Именно в этих кровопролитных боях за Волоколамск и восточнее его навеки покрыла себя славой Панфиловская дивизия,— замечал Рокоссовский.— Ее в армии так и называли, и солдаты 316-й о себе говорили: «мы панфиловцы».
 
Счастлив генерал, заслуживший в массе бойцов так просто выраженную, но неизгладимую в сердцах любовь и веру».
 
Я работала на передовом пункте медицинской помощи в бригаде опытного врача Гугли. В мою обязанность входило принять раненых, накормить, обогреть и срочно отправить в операционную или в Истру, где находились основные силы медсанбата. О событиях, происходивших на фронте, о героях минувшего дня, о подвигах мы, медики, слышали из уст раненых. Доходили они к нам без всяких прикрас, прямо из окопов, с поля боя.
 
Так, 16 октября, подбинтовывая одного раненого, я услышала рассказ о беспримерном подвиге капитана Монаенко.
 
— Случилось это в деревне Федоськино,— рассказывал боец.— Там размещалось одно наше подразделение. Совсем неожиданно и непонятно откуда выполз немецкий танк, беспрерывно стреляя зажигательными. Все кругом загоралось, а танк нагло двигался вперед.
 
Капитан Монаенко крикнул нам:
 
— За мной!— а сам — вперед с гранатой, наперерез танку. Раздался оглушительный взрыв, и в небо метнулось черное облако с огненными языками. Мы залегли, приготовились к бою. Показались еще танки, за ними — немецкая пехота. Вижу — капитана нашего ранило, кровь ручьем из рукава бежит. Я хотел оказать ему помощь, а он мне:
 
— Бей гадов, некогда сейчас перевязываться!
 
И опять команда:
 
— Гранаты по танкам противника!
 
Сам капитан все время из автомата одной рукой стрелял. Все кругом горело, грохотало, взрывалось. Много моих друзей полегло... Смотрю — капитана к сараю теснят.
 
— Рус, сдавайся!— кричат ему немцы.
 
А он им в ответ:
 
— Русские не сдаются!
 
Я было рванулся на помощь, да чем-то оглушило, и я потерял сознание. Когда очнулся, увидел горящий сарай. Из него слышится стрельба — это капитан отстреливается. Кругом горы набитых фашистов валяются. Тут я тоже приловчился и давай стрелять по гадам. В это время меня еще раз оглушило, винтовку выбило из рук, пробило плечо. Больше я ничего й не помню.
 
Игра воображения дополняет образ капитана. Я даже вижу его, как наяву: будто из дыма вырастает огромная фигура героя — волос русый, голубые глаза горят ненавистью, силы он богатырской, и пламя его не пожирает.
 
Бойца взяли в операционную. Жаль, фамилию солдата я не запомнила.
 
На следующий день нам стало известно, что капитан Монаенко до последнего дыхания отстреливался из горящего сарая, а когда кончились патроны, предпочел смерть в огне позорному плену. Умирая, он зажал в правой руке партбилет. Под его метким огнем полегло около ста фашистов. В этой смертельной схватке он подбил два танка.
 
Ничто не могло сломить боевой дух советских солдат.
 
Прорвавшиеся в одном месте танки фашистов подошли к самому командному пункту Панфилова. В бой вступил его резерв. И снова фашисты встретились с тем необычайным сопротивлением, которое ошеломляло их в этой войне. Против неуязвимых, казалось, танков поднимались люди, и бронированные машины беспомощно останавливались, объятые пламенем.
 
Когда танковая атака на штаб дивизии была отбита, полковник Серебряков сказал генералу:
 
— Очень уж близко мы, Иван Васильевич, располагаемся. Не положено это.
 
— Чем ближе мы к немцу, тем больше ему перцу!—отвечал Панфилов.— Сейчас нам иначе нельзя. Вот подойдут резервы, покатится немец от Москвы, тогда дело другое. А пока, дорогой Иван Иванович, где жарче бой, там и мы с тобой.
 
Наступившую на миг тишину нарушил грохот разрывов. Избушка заходила ходуном.
 
— Не унимаются. Завязли мы у них, как кость в горле!— шутил Панфилов.
 
Волоколамск все-таки пришлось сдать.
 
Когда прибыла комиссия из штаба Западного фронта и по заданию Ставки расследовала причины сдачи Волоколамска, генерал Панфилов решительно заявил:
 
— Я тверд в своем убеждении, что сдача Волоколамска — это не утрата стойкости у бойцов. Люди стояли насмерть!