Главная   »   Мой отец. Валентина Панфилова   »   Часть вторая. ВОЙНА ОТЕЧЕСТВЕННАЯ. Глава первая


 Часть вторая. ВОЙНА ОТЕЧЕСТВЕННАЯ


Глава первая
Приближался июнь 194$ года. Установилась жаркая, сухая погода. Этим летом отец впервые решился провести свой очередной отпуск на Крымском побережье. Заядлый охотник, он обычно отодвигал свой отдых на осень, рассчитывая хорошо поохотиться и порыбачить вблизи города.
 
— Ну, ладно, можно один раз за двадцать лет отступить от правил. Да почему бы мне и не съездить на море, поплавать вдоволь, позагорать? — размышлял он вслух, оправдывая свою измену охоте.— Вода, это можно прямо сказать, моя вторая стихия, ведь я волжанин!
 
Наступил день отъезда. Я, Женя и Галя провожали основной состав семьи: маму, папу, младшую сестренку Маечку и братишку Виву. На маме скромное серенькое платьице, на папе (он еще переодеться не успел) белый чесучевый китель с двумя орденами Боевого Красного Знамени и медалью «XX лет РККА», сестренка и братишка одеты празднично.
 
Осталось пять минут до отхода поезда. Папа вышел на перрон. Мне как старшей даются последние наставления. Отец сегодня в особо приподнятом настроении. Поезд медленно трогается, мама что-то кричит из окна вагона. Папа нас нежно целует и уже на ходу легко вскакивает на подножку. Мы еще долго стоим на перроне и смотрим вслед удаляющемуся поезду.
 
В это время я готовилась к всесоюзному параду физкультурников в Москве, мечтала увидеть Красную площадь, строгие величественные стены Кремля, заветный Мавзолей Ленина, посетить все достопримечательности города. Да, какие это были счастливые мечты!
 
Возвращаясь в лагерь, где мы жили и тренировались, я еще долго видела перед собой счастливого отца, едущего с семьей отдыхать на море.
 
Последние дни в лагерях были особенно напряженными. С рассветом мы поднимались, наскоро одевались, заправляли свои постели — и в поле на тренировку. Затем завтрак — и опять в поле: отрабатывались последние неточные движения. На 24-е назначен день выезда в Москву. Все готово, и все готовы.
 
А утром 22 июня мы услышали: «Война! Родина в опасности! Немецкие захватчики вероломно напали на нашу страну».
 
Что такое война, мы себе еще ясно представить не могли, но чувствовали, что на нашу страну обрушилось страшное горе. Война — это стоны, смерть, опустошение. Меня еще мучила все время тревожная мысль:
 
— Где наша семья? Как отец? Как мать с детьми? Где их застигла война? По моим подсчетам, они уже должны были возвращаться домой.
 
— Конечно, —думала я,— отец с полпути повернул на фронт, ведь он военный.
 
Вечером того же дня физкультурные лагеря распустили, мы сдали казенную форму и с рюкзаками за спиной коротким путем через колхозные поля побрели домой. Шли молча. Тишину нарушало лишь потрескивание сушняка, попадавшегося под ноги.
 
Вечером, не договариваясь заранее, старшеклассники собрались у себя в родной школе. Мы обсуждали обстановку на фронте. Каждый из нас был потрясен случившимся.
 
Мы узнали, что наши одноклассники Саша Бадоев и Карим Усманов с утра побывали в райвоенкомате с просьбой послать их добровольцами на фронт. Мы смотрели на них с восхищением, как на героев. Я тоже заявила о своем решении пойти на фронт добровольцем. Ребята посмотрели на меня с недоверием. Я пыталась убедить своих друзей.
 
— Почему вы мне не верите? Думаете, я не пойду на фронт только потому, что я девчонка? Я комсомолка, стреляю лучше многих мальчишек, кроме того, я окончила курсы сандружинниц, значит, еще и смогу оказать помощь раненому. В далекие походы ходили все вместе, и я никогда не отставала. Среди военных я с раннего детства, привыкла ко всему. Но самое главное — я очень люблю отца, а он обязательно уедет на фронт.
 
— Валя, ты с ума сошла! — прервала меня Ирина Александрова,— ну и что ж, что у тебя отец военный! У меня тоже отец военный, а я даже и на минутку не могу представить себя на фронте. Война не щадит никого, искалечить может.
 
Волков бояться — в лес не ходить! — ответила я.— Вы думаете, тем, кто сражается, не страшно? Еще как страшно! Но страх можно побороть. Кто идет на фронт, тот о себе должен забыть. Сколько раненых сейчас нуждается в помощи! По-моему, когда сам увидишь чужие страдания и увечья, то чувство страха само по себе пройдет. И ты почувствуешь, что очень нужна.
 
Наверное, я говорила неубедительно. Но говорила то, что уже твердо для себя решила.
 
24 июня наша семья вернулась во Фрунзе. Отец с вокзала — в военкомат, мама с детьми — домой. Лишь только к вечеру папа пришел домой. Мы все бросились к нему. Он ласково поздоровался с нами, Женю потрепал за кудряшки, меня — по плечу, Галю высоко поднял над головой, а потом расцеловал. На наш молчаливый вопрос ответил:
 
— Завтра вылетаю в Ташкент за назначением. А пока мамочка мне будет готовить вещи на дорогу, вы, дети, должны приготовить праздничный ужин, я тоже займусь делами. Вылетаю на рассвете, а мне еще кое-какие документы нужно просмотреть.
 
Мать стала готовить вещи. Плакала тихо, чтобы не заметили дети.
 
— Ну что это ты, мамочка? Я еще и назначения не получил, а ты вроде бы как раскисла. Ты видишь, как я был прав,— в мире далеко не все спокойно...
 
Отец встал, подошел к маме, ласково обнял ее за плечи.
 
— Успокойся, мамочка, ведь не в первый раз меня провожаешь. Все будет хорошо.
 
В этот вечер я не сводила глаз с отца. Он сидел за письменным столам и разбирал свои бумаги. Потом задумался. Лицо приобрело торжественно-суровое выражение. Мне представлялся папа в грохоте, пекле войны, в опасности. Ему предстоят тяжелые испытания... Нет, с ним я не расстанусь. Я привыкла к армейской жизни, к стрельбам, к ранним подъемам, походам, военным играм... И почему кто-то другой должен защищать свое отечество, а не я? Почему кто-то другой должен рисковать своей жизнью, а не я? Вспомнились рассказы отца о его боевых делах. Внутренний голос подсказывал, подталкивал, утверждал решение о фронте.
 
Поздно вечером мы все сели за стол. К нам пришли соседи и папины сослуживцы. Папа старался всех развеселить, но обычного оживления не было. Говорили о тяжелой обстановке на фронте, о быстром продвижении фашистской армии в глубь страны, о зверствах, чинимых фашистами на занятой территории, о жестокой расправе над воннопленными. Я притаилась и внимательно слушала разговоры взрослых.
 
— Все это, конечно, временный успех, но отступать еще придется. Тяжело.
 
Вдруг отец обратился ко мне:
 
— Вот и тебе, Валюта, все планы расстроили фашисты. Да, теперь не до парадов.
 
В ту ночь я видела совсем ясно страшный сон. Война. Окопы. Частые вспышки разрывов. Все поле покрыто кровью. Слышны бесконечные стоны: «Сестрица, умираю, помогите... сестрица, пить!» Я бегу. У меня на боку санитарная сумка. Яркие вспышки слепят глаза, но я перевязываю, перевязываю, перевязываю почти на ощупь и укладываю раненых на носилки. Нажимаю кнопку — носилки сами двигаются в тыл... И раненые уже в безопасности. Возле меня отец. Он улыбается мне. Вдруг перед нами вырастает огромная фигура. Враг целится в папу. Резким движением отталкиваю винтовку, хочу кричать, но голоса нет.
 
Проснулась вся в поту, встала с постели и подошла к папиной кровати. Он не спал.
 
— Ты чего, Валюта?
 
— Мне, папа, приснился фронт, и я видела себя санитаркой. А потом мне стало страшно за тебя.
 
Папа обнял меня и поцеловал.
 
— Успокойся, Валюта, иди спать.
 
Я медлила уходить...
 
Папа, возьми меня с собой на фронт, ну, пожалуйста, папочка! Я чувствую, что сумею побороть страх. Ты же сам всегда говорил, что комсомольцы должны быть в авангарде, так как же я останусь в тылу? Мои товарищи все добиваются, чтобы их послали добровольцами.
 
— Ты отчасти права, но всегда нужно знать, где ты принесешь больше пользы.
 
— Ну конечно же, на фронте! Папа, пойми, что иначе я не могу! Я буду выполнять все приказы, выносить раненых с поля боя, я постараюсь сделать все, чтобы принести больше пользы на фронте, чем в тылу. Ну папа, почему же ты молчишь?
 
Пожалуй, впервые за всю свою жизнь я требовала, настаивала на своем.
 
— А ты, Валюта, подумала, что маму мы оставим с четырьмя детьми?
 
— Мама меня поймет. Если ты меня не возьмешь с собой, я все равно рано или поздно уйду с другой частью добровольцем.
 
Папа погладил меня по голове, еще раз поцеловал.
 
— Хорошо, Валюша, я подумаю, но и тебе советую еще раз как следует все серьезно взвесить.
 
Не знаю, спал ли отец в ту ночь, но я не сомкнула глаз.
 
Через два дня ночью мы уже разговаривали с папой. Он звонил из Алма-Аты, куда получил назначение с целью сформировать 316-ю стрелковую дивизию, в короткое время обучить ее и выехать с нею на фронт.
 
Из разговора чувствовалось, что своим назначением он очень доволен. Вновь я услышала по телефону его добрый уверенный голос:
 
— Ну как, Валюша, хорошо подумала?
 
Я бесконечно повторяла свою просьбу взять меня с собой.
 
Через несколько дней на имя матери в райисполком (она тогда работала председателем райисполкома) пришла телеграмма: «Валю уговори. Если нет — готовь к выезду». Поскольку мать была в командировке, то телеграмма попала в мои руки. Трудно представить охватившее меня волнение. С телеграммой я побежала в школу, в райком комсомола, А через день на рассвете мы с мамой провожали всех школьных товарищей. Да, теперь я твердо знала, что поеду на фронт.
 
К отцу мы ехали через Курдайский перевал на военкоматской машине. Дорога была живописная. Но даже сказочная красота природы не могла отвлечь меня от мыслей о войне, о том, что я смогу сделать полезного для фронта. А вдруг не выдержу, испугаюсь грохота войны, смерти?
 
Незаметно мы въехали в зеленый опрятный город. Мама, молчавшая всю дорогу, заговорила:
 
— Война — это страшное опустошение на земле, это море человеческих страданий, это нечеловеческие физические боли. Отцу будет очень трудно, он забудет о сне, о еде. Ты постарайся согреть его лаской, позаботься о нем.
 
Она говорила медленно, выговаривая каждое слово, как бы подчеркивая значение сказанного. В этих словах я почувствовала официальное разрешение — материнское напутствие, на которое она до сих пор не могла решиться.