Главная   »   Читать онлайн. Код Евразии. Адил Ахметов   »   ГЛАВА 9. СТРЕЛА КОЧЕВЬЯ


 ГЛАВА 9. СТРЕЛА КОЧЕВЬЯ

Одна из ипостасей идеи евразийства — идея открытости. Она реализуется в движении. Поэтому кочевник, по Гачеву — «фермент, движущийся в порах истории», движется не только в них, не только метафорически, но и физически, прокладывая пути по необъятным просторам и тем самым связывая их в целое — в Евразию. Кочевник — ее родовой атрибут, признак, вроде синеватого монголоидного пятна на попке младенца. А в переломные исторические моменты — еще и носитель и исполнитель евразийской миссии.
 
Высшая ипостась кочевника — номад. Это слово происходит от древнегреческого слова «nomos», что значит «закон», «порядок». Это особый закон и особый порядок — его принимают, его поддерживают странники. Номадизм — философия духовного странничества, подвижничества духа. А в нем остро нуждается современный мир. Ему также необходимо номадическое мышление — свободное, открытое, толерантное к любым системам взглядов и мировоззрений, динамичное и бесстрашное.
 
Странник Евразии — это кочевник, за плечами которого тысячелетия пути. В начале третьего тысячелетия евразийский номадический стиль, рождающийся (или возрождающийся) на наших глазах, обращается к «глобальному межкультурному кочевью. Современные странники развивают в себе те же черты, которые выработались у их предков-кочевников — открытость и терпимость, динамизм и бесстрашие интеллекта и духа, способность обмениваться ценностями, стремление к диалогу, поиску, интеркультурному синтезу [55].

 

Возрождающийся номадизм требует от своих адептов пассионарности, которая в той или иной степени всегда была свойственна кочевникам. В своем удивительном эссе о степном странничестве Г.Д. Гачев пришел к мысли, что пассионарное направление движения степняков задают... животные. Ведь род передвигается по своим стоянкам, следуя за животными. И овцы, и кони идут мордой на ветер — им нужен приток воздуха. А люди идут за ними. Движение на ветер пассионарно, ибо ветер — демиург степного пространства, бытия и сознания пастуха-кочевника. А ветры в евразийской степи дуют зимой и летом постоянно с востока. В эту сторону и начинается сход с зимовий в горах и предгорьях вниз, на равнину, в степь. Четверть пути кочевника лежит на восток, потом четверть пути — на север. Потом — на запад. Потом — на юг. Диапазон кочевья в местах, где выросла новая столица Казахстана Астана, — 80 километров в диаметре. На Мангышлаке — 500 и 1000 километров, так как земля дает меньше корма и приходится покрывать большие пространства. За каждым родом закреплен свой кочевой эллипс. По нему ходят из века в век. Не прямолинейно, а с возвратом. По эллипсу, а символически, констатирует Гачев, — по замкнутому кругу [40].
 
Но однажды, продолжим от себя, кто-то разрывает этот заколдованный круг и не поворачивает на север, как всегда поступали предки, а продолжает путь на восток, где встает солнце. Или, оказавшись в конце июня в крайней северной точке родового маршрута, не сворачивает к западу, а идет дальше на север, где нет ночи. Так кочевничество становится странничеством, круг кочевья превращается в стрелу кочевья, устремленную в бесконечность.
 
Почему этот «кто-то» продолжал идти прямо, когда его род веками скруглял свой путь, почему вдруг из кочевника-скотовода превращался в странника-номада, фигуру историческую? Он и сам этого не понимал. Просто какая-то непонятная сила гнала его вперед и вперед. Мы называем ее пассионарной силой, энергией пассионарного толчка, энергией пионеров-первопроходцев. Без нее невозможны никакие свершения — освоение окраинных земель, открытие материков, закладка цивилизаций... И остановиться на пассионарном пути отчего-то нельзя. Вот как пишет об этом русский писатель-метаисторик Даниил Андреев. В «Розе Мира» он говорит не о походе древних алтайцев в Америку, а о походе русских казаков в Сибирь, но суть одинакова.
 
Зачем и ради чего России в конце XVI и в XVII столетий осуществлялась экспансия на Восток? — спрашивает Д. Андреев. «Какими именно социально-экономическими причинами побуждаемый, русский народ, и без того донельзя разреженный на громадной, необжитой еще Восточно-Европейской равнине, в какие-нибудь сто лет усилиями отнюдь не государства, а исключительно частных людей залил пространство, в три раза превышающее территорию его родины, пространство суровое, холодное, неуютное, почти необитаемое, богатое только пушниной да рыбой, а в следующем столетии перешагнул через Берингово море и дотянулся до Калифорнии?»
Оленеводы-долганы
 
Все деяния землепроходцев «сводились к одному — только к одному, но великому: силами нескольких сотен богатырей захватить и закрепить за сверхнародом российским грандиозные пространственные резервы — всю пустующую территорию между массивами существующих ныне на земле культур. Ни один казак, ни один герой сибирских завоеваний этого, конечно, даже приближенно не понимал. Перед каждым возникала не эта общая историческая цель, а мелкая, частная, конкретная: бороться за свое существование путем устремления на Восток за горностаем, за белкой, за соболем. Всего этого имелось в изобилии в захваченных местах, но остановиться было почему-то невозможно. Этому мешали дикие запахи с неведомых пустошей Востока, дразнящие ноздри и пьянящие, как вино. Этому мешало курлыканье журавлей, трубные клики оленей — напряженные, страстные, вольные голоса звериного мира. Этому мешала синеватая дымка, затуманившая на Востоке дремучий лесной горизонт. Этому мешали бездомные ночлеги, костры, лица и рассказы товарищей, песни, удалая жизнь. Даже само Солнце мешало этому, поднимаясь над таинственными восточными просторами, словно указывая молча путь и цель. Главное же — мешала собственная кровь, учившая именно так понимать голоса ветра и солнца, зверей и птиц, — кровь, гудящая по жилам властным призывом вдаль, внеразумным и провиденциальным хмелем бродяжничества» [41].
Традиционное жилище американских индейцев
 
Не зря говорится, что пути Всевышнего неисповедимы. Идя на восток за белкой и горностаем, русские казаки как бы случайно, невзначай создали великую евразийскую державу. Влекомые на восток непонятной пассионарной силой, протоалтайцы, в конечном итоге, сделали даже большее — заложили фундамент цивилизаций трех Америк. В метаисто-рическом плане проникновение палеоазиатов на американский континент выглядит вполне реалистично. То, что оно было реальным и в историческом плане, доказывает их проникновение на Таймыр — ничуть не более простое и легкое, чем переход на Аляску. И если таймырская эпопея оказалась удачной, почему не должна была стать успешной американская?
 
Таймыр — самый северный в Азии полуостров, полностью расположенный за полярным кругом. Это, как ни удивительно, один из очагов этногенеза в Северной Сибири. Казалось бы, Таймыр совершенно непригоден для жизни: это крайне суровая тундра с редкими деревьями в речных долинах. Да и что это за деревья? Самые большие — высотой всего в полметра. Снежный покров держится 280 дней, снег сходит в июне, а спустя два месяца мелкие водоемы вновь замерзают. Толщина вечной мерзлоты — от 300 до 500 метров, средняя температура января — минус 28 градусов Цельсия (при температурном рекорде минус 69 градусов), ветры огромной силы, до 40 метров в секунду, продолжительность полярной ночи на широте Дудинки — 65 суток.
 
Однако люди на Таймыре живут, и живут давно. Найденные археологами следы бескерамической культуры имеют возраст 6-7 тысяч лет, следы неолита — 5 тысяч лет. Коренное население относится к так называемым «малым народами, в основном, долганам и нганасанам. Долганы — оленеводы, охотники, рыбаки — предпочитают селиться в лесотундре. Нганасаны — самые азартные и самые профессиональные охотники на диких северных оленей. До XIX века они использовали луки и стрелы. Это самая северная народность в мире, самое арктическое из всех земных племен. Поразительно, но они принадлежат к сомадийской этнической группе, то есть являются потомками переселенцев из куда более теплых краев, когда-то откочевавших на крайний север ойкумены. А долганский этнос?.. Его основные этнические компоненты — русские, тунгусы, якуты. А последние, как известно, — потомки некогда пришедших на север Восточной Сибири тюрок.
 
Эти неожиданные связи с Великой евразийской степью заставляют предположить, что тот пассионарный толчок, что выбил древнейших кочевников из привычного круга, направил одних на северо-восток, и дальше, на Чукотку и в Америку, других — в долину Лены и на Таймыр. Осмысливая маршрут «американского потока», понимаешь, что проследить его последовательно, шаг за шагом, нелегко. До дальневосточной тайги он, в принципе, ясен. Дальше — не совсем.
 
Таежная зона Сибири и Дальнего Востока вплотную подходит к гумилевской Евразии. И в то же время это уже совершенно иной мир, уже, несмотря на географию, как бы не евразийский, за которым не Севере, йо мнению Л. Н. Гумилева, существовали так называемые циркумполярные культуры. Они, как и культура американских «индейцев», частично попали в сферу его интересов, а вот сама тайга была для исследователя евразийского мира чуждой средой, «зеленой пустыней, где живут лишь комары, зайцы и кочующие северные олени». Но ведь по этой «зеленой пустыне» кочевали не только олени, но и люди, переделавшиеся либо с оленями, либо просто пешком. Что за племена обитали тогда в бассейне Амура, неизвестно, но раскопки свидетельствуют, что в Приамурье и Приморье в первом веке первого тысячелетия н.э. господствовал ранний железный век. А это означает, что отставание от евразийского уровня было колоссальным.
 
Странно, что на фоне пассионарных толчков, которые испытывала степь, не пришли в движение, не вступили в фазу подъема соседние сообщества. Таежный мир жил как бы по своим законам, его обитатели кочевали по сибирским просторам только им ведомыми путями. По-видимому, в то время, когда будущие евразийские переселенцы шли на север сквозь «зеленое море тайги», уровень развития таежных племен был еще более низким, чем в первом веке. Поэтому, скорее всего, протоевразийцы прошли сквозь дальневосточные таежные дебри как нож сквозь масло, не встречая заметного сопротивления, не отвлекаясь на серьезные стычки и не сбиваясь со своего пассионарного пути. Люди действительно длинной воли, они проламывались через горную тайгу с большими речными долинами, где конникам было особенно сложно [40].
 
Конечно, они потеряли в таежном море какую-то часть своей энергии, но оставшегося запаса хватило, чтобы прорваться через глухую зону и шагнуть в Америку. Правда, сначала надо было пройти Чукотку. Что за народ там обитал? Или обитателей вообще не было? Мы можем судить о чукчах, начиная с XVIII века, когда их изучением занялись европейские исследователи. У этих чукчей было два доминирующих типа хозяйственной деятельности: морская охота, или звероловство, и развивающееся оленеводство, натри четверти кочевое, более успешное, чем оседлое. Не брезговали отважные, воинственные и динамичные чукчи набегами на эскимосов Аляски и островов Берингова пролива, переправляясь туда на больших байдарах. В набегах, предпринимавшихся практически ежегодно до самого конца XVIII века, участвовало по 700-800 человек [40].
 
Теперь разбой, конечно, в прошлом. А вот кочевое оленеводство укрепилось и стало предпочтительным занятием. Оно дает свободу, жизненно необходимую чукчам, чтобы уйти, отгородиться от болезней цивилизации. Про чукчей говорят, что они «легко умирают». Они способны выдерживать запредельные физические нагрузки, приспосабливаться к самым экстремальным условиям, но почти беззащитны перед этими недугами.
 
Эта потрясающая «мягкость к смерти» — общая генетическая черта северных палеоазиатов. Жизненные силы аборигенных народов катастрофически подорваны бездумными попытками приобщить их к благам цивилизации, приобщив прежде всего к оседлой жизни в поселках с магазином, клубом, поликлиникой. Однако благими намерениями, известно, мостится дорога в ад. Следствиям такого «приобщения» стало разрушение преемственности поколений, духовной жизни, обычаев и верований.
 
Условие выживания малых северных народов — кочевое оленеводство. По их представлениям, Оленей не разводят, с ними живут; по их преданиям, Олени даны Богом, они пришли с неба, Человек и Олень созданы для того, чтобы жить вместе. Говоря на нашем научном языке, они существуют в симбиозе, только не биологическом, а скажем так, экологическом и энергетическом. Поэтому тем таймырским долганам, что ушли со стадами в тундру, сегодня лучше, чем оставшимся в национальных поселках.
 
И действительно, современные кочевники Таймыра или Ямала, каким-то чудом устоявшие под натиском индустриальной цивилизации, сохранившие традиционный образ жизни, не производят впечатления вымирающего народа: они полны достоинства, дружелюбны, энергичны, предприимчивы. Академическими исследованиями установлено, что динамика численности малых народов Севера тесно связана с развитием оленеводства. Если в Ханты-Мансийском округе за последнюю четверть века поголовье оленей сократилось в три раза, то и численность коренных жителей уменьшилась почти в два раза. Совсем иная картина на Ямале: поголовье оленей увеличилось здесь на 100 тысяч голов, ненцев и ханты стало на 12 процентов больше.
 
Сегодня так называемый «цивилизованный мир» с пренебрежением, и недоумением и даже опаской относится к немногим оставшимся на планете кочевникам, подозревая их в дикости. В Соединенных Штатах так просто не верят в возможность кочевого существования. Тем не менее, оно существует. Оседлого оленеводства в тундре быть попросту не может (изгородное, как в Швеции или Финляндии, возможно лишь при мощной финансовой поддержке правительства, развитом транспорте и современных технологиях переработки, а эти условия есть отнюдь не везде). Поэтому нынешние кочевники, окончив школы и техникумы, возвращаются к вековому образу жизни.
 
Отметим интересный факт — в начале третьего тысячелетия тенденция возрождения кочевого скотоводства обнаружилась также в Казахстане и в Киргизии. Насколько она серьезна, насколько востребована будущим, покажет время [40]. Не исключено, что кочевничество уже сыгрыло свою роль, тем более что в истории земных цивилизаций она была выдающейся. Кочевые народы, повторим слова Г.Д. Гачева, — орган и орудие исторического движения, а человек-кочевник — космичен. Он идет назначенным Провидением путем, угадывая его интуицией. Он — фермент и катализатор внешнего развития, но сам кочевник, сам кочевой народ почти не развивается, потому что отдает энергию пространству, которое пересекает, и преобразует его — целиком, вместе с обитателями.
 
Протоевразийцы, добравшиеся до Америки в конце своего великого похода, давным-давно исчезли с лица Земли, но сохранились в генетике «индейцев». Это, как мы помним, доказано специальными исследованиями. А отвага, целеустремленность, жизнестойкость, свободолюбие первопроходцев отчетливо просматриваются в характерах чукчей, долган, нганасан — в их отваге, упорстве, выносливости, жизнестойкости. И в их предпочтениях кочевого образа жизни, ибо в нем в первую очередь реализуется генетическая любовь к свободе, занесенная на Таймыр и Чукотку из Великой Степи.
 
Вольно или невольно, хотим или не хотим, но мы все время вспоминаем своих древних сородичей, писал глава Межгосударственной телекомпании «Мир» Г. М. Шалахметов, предваряя выход в свет при поддержке «Мира» многоцветной исторической фрески Л.Н. Гумилева «Этногенез и биосфера Земли». Вспоминаем тех, кто ушел в незапамятные времена из родных степей, прошел через Сибирь, переправился через Берингов пролив или, может, перешеек навстречу солнцу, встававшему где-то в Америке. Они создали не что-нибудь, а цивилизации и народы, оставив на своем пути знаки понимания мира.