№ 44
НАШ АМАНГЕЛЬДЫ
Айса Нурманов, Султан Актамаков,
Оспан Касенов, Зафир Садыков,
Ахмет Омаров, Сейдахмет Байсеитов и другие красноармейцы из отряда Амангельды Иманова
I
Много народу съехалось в том году на традиционную тургайскую ярмарку. Кривлялись зазывалы ярмарочных балаганов, на все голоса расхваливали свои товары купцы и лавочники, важно расхаживали по торжищу баи и аксакалы, бесцеремонно расталкивая толпу и взметая полами дорогих халатов раскаленную июньским солнцем степную пыль. И, задыхаясь в этой пыли, тянул свою тоскливую песню нищий — ослепленный немецкими газами солдат. Жалобное бормотание, исходившее из его, дочерна запекшихся, припадочно подергивающихся губ, неотступно напоминало о войне, пламя которой третий год полыхало на границах страны.
Шумные дни ярмарки были уже на исходе, когда поскакали по степи взмыленные кони аульных старшин, развозивших по уезду царский указ «о реквизиции инородцев на тыловые работы»...
Торопливо разъезжались казахи с ярмарки и вслед за аульными привозили на джайляу страшную весть, которую базарная молва успела разукрасить еще более страшными подробностями.
— Всех джигитов с 19 до 31 года заберут, оденут в солдатские шинели и пошлют с винтовками на фронт под германские пули,— рассказывали они,— а когда этих перебьют, тогда царь всех казахов, от мальчиков до стариков, заберет. Недаром волостные день и ночь перьями скрипят — списки составляют, медали за усердие выслуживаю.
Так — в тревоге, в толках и пересудах — прошел почти месяц. Все чаще и чаще раздавались голоса, упрекавшие волостных и аксакалов в предательстве и лицемерии. Поговаривали о том, что не мешало бы сжечь проклятые списки, над которыми неустанно корпели волостные писари.
Забеспокоились аксакалы...
Поняли, что массы теряют в них веру. И чтобы спасти свой падающий престиж, подняли бестолковую суматоху, с нескончаемыми совещаниями да заседаниями, просьбами да петициями, за каждую строчку которых не мало перепало господам адвокатам трудовых грошей, доверчиво пожертвованных «на спасение народа» аульной беднотой.
Со всех концов казахской земли поехали в Оренбург и Питер байские делегаты с официальным заданием — просить милости у царя и губернатора и с негласным наказом — подольше тянуть, подольше водить народ за нос, подольше обнадеживать бедноту, пока идет мобилизация.
Юлили аткаминеры, виляли лисьим хвостом алаш-ордынские адвокаты, смиренно поддакивали им ишаны — муллы.
Но трудящиеся казахи все яснее понимали истинную суть аксакальских уловок и, прослышав о том, что аульная знать и волостные собирают в Тургае совещание, послали туда своих действительных представителей.
И когда Тургайское совещание началось, в слаженный хор верноподданных богачей и чиновников резко ворвались протестующие голоса народных делегатов. И громче других, покрывая угодливый байский шепоток, прозвучал голос нашего Амангельды,
Смуглый и худощавый, сидел он среди своих немногочисленных сторонников и, подавляя до поры до времени охвативший его гнев, слушал лакейские разговоры аксакалов и алаш-ордынцев.
— Ничего не поделаешь,— лицемерно сокрушались они,— сам Алихан Букейханов, защитник казахского народа перед престолом, наш бывший депутат в Думе, сказал, что нельзя сопротивляться царю. Царская воля — нерушима. И немилость царская страшна, как божья кара. Надо торопиться со списками и поскорее отсылать джигитов на фронт.
— Нет!— крикнул Амангельды.— Не торгуйте народной кровью! Ни одного человека не дадим царю на убой. Будем противиться мобилизации до последней возможности, а если царь попробует взять нас силой, соберем по аулам оружие, оседлаем коней и дадим насильникам боевой отпор.
Совещание раскололось надвое.
Аксакалы и волостные, пошептавшись между собой, тут же решили всеми силами удерживать «вверенное им население» от активных действий против реквизиции и потихоньку разошлись. Кое-кто поторопился к начальству — вручать мобилизационные списки.
Между тем оставленное ими совещание продолжалось. Но продолжалось уже по-иному — продолжалось как боевой совет сторонников восстания.
Вскоре после этого совещания, которое окончилось так неожиданно для его организаторов, в Тургай приехал губернатор и вызвал к себе аксакалов и по нескольку представителей от каждой волости. В числе последних находились и сторонники восстания.
Свидание с губернатором Эверсманом происходило перед домом уездного начальника. У крыльца поставили стол, за который уселся губернатор в окружении уездных властей. Сбоку стояли два переводчика, которые с почтительным вниманием ловили губернаторские слова.
Разговор был короток.
— Киргизы! Царь и царица для вас все равно что отец и мать. А кто осмелится поднять святотатственную руку на отца с матерью?! Одумайтесь киргизы, пока не поздно.
— Но ведь предки царя обещали не брать казахов в солдаты,— робко сказал кто-то.
Губернатор досадливо отмахнулся от этого наивного напоминания.
— Слово царя и предков царских — твердо и нерушимо. Вас берут не в солдаты, а на тыловые работы, чтобы освободить от этих работ русских солдат и двинуть их в бой за родину. Смотрите, я — правый глаз царя— отдал за него и за отечество единственного сына, который служит в армии.
Отечески советую вам, киргизы,— одумайтесь и идите добром. Помните, что я так же легко могу взять вас силой, как беру со стола свою шапку. Идите и подумайте об этом. Последний раз предупреждаю.
А кроме этого,— прибавил губернатор, вставая,— каждый из вас имеет право нанять за себя или за своего сына джигита любого возраста, который пойдет на фронт вместо нанявшего.
Заключительная фраза губернаторской речи рассеяла последние сомнения аульных толстосумов. Для них-то дело сводилось в конце концов к нескольким десяткам рублей. Но присутствовавшая беднота глухо зароптала.
— Да! Вот это ловко! У кого скота много, тот, небось, откупится. А мы, бедняки, отправляйся под пули.
Волостные и богатеи не обмолвились ни единым словом. Положение их в эту минуту было не из легких. Приходилось выбирать между губернаторским гневом и увесистыми кулаками бедноты, поглядывавшей на аульных заправил самым недвусмысленным образом.
...Зашевелились волости: втихомолку отбирали и тренировали коней, ковали сабли, айбалта, чинили ружья и сбрую.
В Тосунской волости повстанцы напали на волостного управителя Джакупа Дауренбекова и сожгли ненавистные посемейные списки.
Все 13 волостей Тургайского уезда в эти дни бесперебойно сносились друг с другом живой связью. Отважные джигиты восставших в один день добирались до дальних уголков уезда, обычный путь до которых длился 3—4 дня. Нити этой связи протянулись и в соседний Иргизский уезд и дальше — к киргизам, узбекам, уйгурам...
В это время в Тосунскую волость приехал тов. А. Джангильдин.
...Неделю спустя на урочище Сурша (близ Тургая) собрались джигиты из 13 восставших волостей.
Несколько тысяч вооруженных людей сразу придали урочищу вид военного лагеря. Перед глазами то и дело мелькали кошары, кибитки, арбы с продовольствием, берданки, дробовики, пики, шашки, айбалта, шакпары (дубины), вилы, палки...
Мы съехались на это урочище, чтобы поделиться боевым опытом и подготовиться к новым боям с насильниками и угнетателями.
Из уст в уста переходило здесь имя Амангельды. Рассказывали о его мужестве, о меткости его выстрелов, о непримиримой его ненависти к царским слугам и насильникам, В глазах восставших Амангельды был признанным боевым руководителем.
И когда позднее задумались мы над тем, кого избрать сардаром — главнокомандующим, тысячи джигитов единодушно назвали одно имя: Амангельды!
Громкими возгласами приветствовали мы нашего отважного сардара, нашего избранника, кровно связанного с нами—обездоленной казахской беднотой, поднявшейся на борьбу за правое дело, против угнетателей.
Смуглое лицо будущего тургайского военкома было задумчиво и сосредоточено. Спокойно и мужественно принимал он на себя тяжелое бремя ответственности за пути и судьбы повстанцев.
II
...Мутным осенним рассветом переправились мы через реку, преграждавшую нам путь на Тургай. Тускло поблескивали влажные от росы пики повстанцев, дробно стучали о прибрежную гальку копыта наших коней. Среди всадников то и дело мелькала фигура Иманова и слышался его спокойный голос.
Из многих событий, которыми была насыщена каждая минута памятного дня наступления на Тургай, ярко запомнилась нам замечательная речь Амангельды.
«Товарищи,—говорил он,—мы люди неопытные, не привыкшие воевать. У нас нет оружия, у нас нет знания и военного искусства. Отсутствие оружия мы должны возместить умелой тактикой. Сейчас мы переходим в наступление на Тургай. Враг будет в нас стрелять из ружей, из пулеметов. Нам этого не нужно бояться. Героическим сердцем должны мы открыть себе доступ в город. Как только подъедем к городу, придется спешиться и атаковать врага в пешем строю, так как на конях нам трудно будет развернуться в уличной тесноте.
— Есть у меня к вам одна просьба,-- продолжал он.— Казахи имеют очень мало городских вещей; Особенно хочу предупредить вас: не занимайтесь грабежом.
Так говорил нам Амангельды в то утро. И мы выполнили его наказ.
Началось наступление.
Запылали стога на окраине Тургая. Черно-красное облако дыма колыхалось на ветру, как знамя.
Город встретил повстанцев баррикадами и ураганным огнем. Городские торгаши и богатеи на выбор расстреливали наших джигитов, целясь через форточки и прорези в ставнях. Казаки и полицейские поливали нас свинцом. Но не дрогнуло мужественное сердце нашего славного вожака и, следуя за ним, мы прорывались к центру.
Бой за Тургай длился весь день. В течение нескольких часов превосходно вооруженный тургайский гарнизон с громадным напряжением отражал наш натиск. И, как в лихорадке, дрожали в эти часы трусливее предатели — волостные и чиновники, забившиеся в казармы под защиту отборной казачьей сотни. Но на их счастье силы сражавшихся были слишком неравны: винтовкам и пулеметам солдат мы могли противопоставить лишь пики, вилы да прадедовские кремневые ружья.
...На закате мы отступили, увезя с собой тела наших товарищей, которых мы похоронили на горе Акмурзы.
Вот еще отдельные эпизоды из многих запечатлевшихся в памяти.
Примерно месяц спустя бойцы Амангельды напали на карательный отряд в полуторастах километрах от Тургая. Первым же выстрелом Амангельды снял командира отряда. Самодельные пики джигитов немало поработали в этом бою, трофеи которого пополнили наше вооружение.
Солдаты бросились в бегство и лишь, орудийный огонь остановил нашу стремительную погоню.
В начале зимы 1917 года около тысячи солдат и казаков вышли из Тургая на Батпаккару. Амангельды, предупрежденный об их приближении, встретил карателей у Кум-кешу. И снова, невзирая на подавляющее превосходство сил наших противников, им пришлось пустить в ход артиллерию, чтобы отбить наше нападение.
На следующий день — новая схватка, еще более продолжительная и кровопролитная, чем накануне. 8 пленных, захваченных карателями в этот день, были сожжены живьем в зимовке.
Эту свору царских палачей сопровождала в качестве добровольных проводников и советчиков большая группа волостных управителей и аксакалов.
Оправившись после поражения, мы готовились к новым боям, но каратели неожиданно отступили в сторону Тургая. Наша разведка сообщила нам, что отступление это продиктовано приказом, который привез урядник Акбас — Иван в пакете, адресованном полковнику.
Есть основания думать, что загадочный пакет содержал сообщение о Февральской революции, о которой мы узнали через несколько дней.
...Конец марта 1917 года прошел в радостном ожидании каких-то перемен к лучшему в судьбе аульной бедноты.
Но ожидания оказались тщетными. Власть в Тургае перешла к нашим старым врагам — волостным и аксакалам во главе с Омаром Алмасовым.
Уездный начальник, крестьянский начальник и другие чиновники — ретивые усмирители восстания — остались на прежних местах.
Все осталось по-прежнему. И нам казалось подчас, что кровь наших товарищей-повстанцев пролита понапрасну.
Но уже доносились до нас великие слова большевистской правды. По ночам, в глубокой тайне от уездных властей, собирались солдаты-фронтовики, повстанцы — городская и аульная беднота, да кое-кто из лучших представителей городской интеллигенции, которые не продались баям, аксакалам и торгашам.
Здесь были Иманов, Асауов, Токарев, казахи, русские, татары. Готовились к организации совдепа.
Уразгали Асауов читал вслух и переводил нам добытую им откуда-то брошюру Ленина.
...Не дремлет тем временем и алмасовская шайка. Ал-масов и его сторонники усиленно провоцируют межродовые столкновения, стараясь отвлечь внимание аульной бедноты от того, что творили они в городе.
Помня дни восстания и боясь, что дни эти повторятся, Алмасов поспешил арестовать Амангельды. Поводом для ареста послужило наспех состряпанное обвинение Амангельды в том, что по его вине во время восстания некоторые аргинские аулы понесли убытки. Нетрудно было понять, что под убытками аулов Алмасов понимал главным образом лошадей, которых повстанцы реквизировали у баев.
Всем было ясно, что Алмасов решил любой ценой избавиться от Амангельды.
Но повстанцы и бедняки со всех концов поскакали к Тургаю защищать своего Иманова, и Алмасов был вынужден освободить Амангельды.
Мы вырвали нашего Амангельды из цепких и грязных лап Алмасова и его друзей, но алаш-ордынская сволочь не переставала лелеять мысль о расправе с ним.
Велика была ненависть этих контрреволюционных предателей к будущему тургайскому военкому-большевику.
III
Кончился семнадцатый год...
Гремела над казахской землей великая Октябрьская гроза.
И раскаты этой грозы, погребальным звоном прозвучавшие для баев, аксакалов и алаш-ордынских псов, были для нас — аульной и городской бедноты — торжественной музыкой освобождения...
Радостной энергией засверкали глаза нашего Амангельды.
С группой верных джигитов, пригнувшись к крутой шее любимого коня, скакал он из аула в аул — организовывать бедноту, одергивать зарвавшихся богатеев, разбивать лживые выдумки врагов словами большевистской правды.
...Шли тревожные дни богатого событиями восемнадцатого года.
Побывал в Тургае золотопогонный бандит Дутов. Непрерывно плели алаш-ордынцы хитрую паутину предательства, заговоров и провокаций.
Наконец, на исходе этого беспокойного года в Тургай вошел красногвардейский отряд во главе с товарищами Джангильдиным, Алмановым и Киселевым.
Тургай стал советским.
В первые же дни советизации Тургая наш Амангельды был назначен военным комиссаром и приступил к организации отряда Красной Гвардии.
В отряд этот вошли около трехсот бойцов, в большинстве казахов. В качестве военных инструкторов пригласили двух турецких офицеров из пленных — Хидаэта и Жамала. Амангельды ценил в них военных специалистов.
Великая ответственность лежала на плечах тургайского военкома, но, не сгибаясь под ее тяжестью, неутомимый Амангельды со страстной энергией взялся за обучение бойцов стрельбе, конному и пешему строю, всячески прививая им четкую, подлинно военную дисциплину.
Крепя и поднимая боеспособность красного тургайского гарнизона, Амангельды не забывал о необходимости создания в аулах прочной опоры для Советской власти.
То и дело выезжал он со своими джигитами в глубь уезда проводить выборы аульных Советов, защищать бедноту, осаживать обнаглевших баев.
Зимой 1918/19 г. алаш-ордынцы начали заигрывать с Советской властью. Не было конца льстивым заверениям, что Советская власть им как мать родная, что они сознают свои ошибки и заблуждения и горят желанием искупить их дружной работой бок о бок с Тургайскими Советами.
Эта лисья тактика принесла свои плоды. Кое-кто и впрямь поверил, что алаш-ордынцы раскаялись...
В марте 1919 года мы узнали о приближении алаш-ордынского отряда. Амангельды выслал навстречу группу своих джигитов, которые преградили отряду дорогу в 70 километрах от Тургая...
Результатом переговоров было распоряжение впустить алаш-ордынцев в город с тем, однако, условием, чтобы их главари — Байтурсунов и Кадырбаев немедленно вместе с Каралдиным выехали к тов. Джангильдину в Челкар.
С приходом алаш-ордынцев в городе создалось опасное соотношение сил: к тремстам красногвардейцам Амангельды «присоединились» около пятисот алашских джигитов, превосходно (даже в избытке) вооруженных, сохранивших фактически собственное командование, прозванное народом «крык-тюре» (сорок главарей: Дулатов, Кенжин, Алмасов, Каратлеуов, Испулов и др.).
Алашский «тюре» М. Дулатов заявил, что он-де переходит в полное подчинение к Тургайскому исполкому, а по военной линии — военкому Иманову. Но в то же время «раскаявшиеся» враги немедленно принялись за подрывную работу, нагло игнорируя исполком, отдавая через голову последнего распоряжения волостным и аульным властям.
Баи и аксакалы открыто радовались приходу алаш-ордынцев — резали в их честь лошадей, принося богу жертвы («боз-каска»), формировали и посылали в Тургай добровольческие отряды.
Алашские агенты проникали буквально во все щели, выведывали, выспрашивали, вынюхивали.
Всё теснее смыкалось вокруг Амангельды вражеское кольцо.
Волчьи глаза предателей следили за каждым его шагом...
Военком не знал, что турецкие офицеры-инструктора и начальник пулеметной команды перешли на сторону Алаш-Орды.
В начале апреля прискакал нарочный от тов. Джангильдина, который требовал переброски подкреплений из Тургая на Челкарский фронт.
Амангельды вызвал к себе Дулатова.
— Дайте часть своих джигитов на поддержку челкарцев.
Дулатов отказался.
Амангельды настаивал.
— Вы изъявили желание служить Советам, - говорил он,— и находитесь в моем распоряжении. Как военный комиссар Тургая я предлагаю вам выполнить мой приказ и выступить на помощь большевикам Челкара.
— Все это так,— отвечал Дулатов,— но мы будем защищать только родной уезд и казахский народ. Мы — тургай-цы, а до челкарских большевиков нам нет никакого дела.
Гнев охватил Амангельды и грозные огоньки вспыхнули в его глазах.
— Мы — большевики! — воскликнул он,— и судьба казахского народа связана с победой большевиков вообще.
Если на любом из фронтов побеждают большевики, это значит, что побеждаем и мы. Если большевики терпят где бы
то ни было поражение, значит терпим поражение и мы. Судьба большевиков — это и наша судьба. Вы — предатели и трусы. Я, Иманов, сам отправляюсь на фронт вместе со своими красногвардейцами!
В этих словах —весь Амангельды, мужественный, страстный, прямой, верный своим убеждениям до конца.
Едва закончив разговор с Дулатовым, он начинает готовиться к отправке своего отряда на фронт, рвется на помощь к челкарским большевикам.
Но «крык-тюре» твердо решили не выпускать Амангельды из Тургая живым.
Накануне выступления начальник пулеметной команды и взводные командиры отказались выполнять распоряжения Амангельды и открыто переметнулись на сторону алаш-ордынцев. Они забрали с собой пулеметы, винтовки и патроны, оставив джигитов Амангельды почти без оружия. Большинство русских красногвардейцев было распущено по домам по случаю пасхи.
Судьба тургайского военкома была решена...
Враги окружили его дом. Но Амангельды забаррикадировал ворота и отстреливался в течение нескольких часов. В штаб алаш-ордынцев полетело донесение:
— Иманов не выйдет из дома до тех пор, пока он жив, или пока всех нас не перестреляет.
Дом Амангельды на Советской улице, где ныне находится Тургайский райпотребсоюз, казался неприступной крепостью, хотя гарнизон ее состоял из одного лишь бойца.
Но бойцом этим был наш Амангельды, и враги поняли, что взять его силой будет нелегко!
На помощь алаш-ордынцам пришли «почетные» аксакалы-аткаминеры, находившиеся при штабе Дулатова. Они предложили свои услуги, чтобы пойти к Амангельды без оружия, хитростью выманить его из дома и завести в штаб.
План аксакалов был принят.
Увидев, что алашские джигиты отступили, Амангельды открыл ворота на стук аксакалов, явившихся к нему без всякой охраны, и впустил к себе в дом этих старых лисиц, лицемерно изображавших глубочайшую скорбь по поводу всего происшедшего.
Аксакалы обратились к Амангельды с такой речью:
— Голубчик наш! Мы все сыновья одного рода. Во имя бога, во имя корана мы должны быть дружны и должны держаться все вместе. Дулатовские собаки совершили подлое братоубийственное преступление, напав на твой дом. Мы заставили их прекратить стрельбу. Мы считаем необходимым добиться согласия между вами. Ты можешь отправиться на Челкарский фронт, а остальные войска останутся здесь для защиты Тургая. Не надо ссор и раздоров. Пойдем с нами, созовем народ на собрание и договоримся обо всем мирно, по-братски. Пойдем, голубчик!
— Не верю я вашему «алашу»— ответил Амангельды,— и к ним не пойду. Я двинусь на соединение с красными под Челкаром и, если понадобится, отдам свою жизнь за свободу. А если вы посмеете силой задержать меня, я сумею добиться своего. Подите прочь из моего дома, аксакалы!
Аксакалы встали и, обвязав свои шеи кушаками в знак клятвы, снова начали уговаривать Амангельды:
— Ты лучший сын нашего народа. В тяжелые дни 16-го года ты вел себя как герой, ты, не колеблясь, встал на защиту народа от царского произвола. Только ты один сопротивлялся царю и его слугам. Такие, как Дулатов, нам не нужны... Если Дулатов будет бороться против тебя, мы поднимем на него население всех 13 волостей Тургая и уничтожим его. Чтобы спасти твою жизнь, Амангельды, мы готовы пожертвовать своей.
При этих словах аксакалы зарыдали и затрясли седыми бородами.
— Я пойду,— сказал Амангельды, - но если я погибну на этом пути, моя кровь падет на ваши головы. Товарищи отомстят за мою смерть, запомните это, аксакалы...
Лицемерные слезы быстро высохли на глазах аксакалов...
У входа в штаб из засады выскочили восемь алашских джигитов, кинулись на Амангельды, обезоружили его и бросили в тюрьму.
— Где же ваша клятва, угодники божии?! — успел крикнуть Амангельды вдогонку аксакалам.
Обезглавив таким образом красный Тургайский гарнизон, предатели разграбили квартиру военкома, забрали его документы, оружие и патроны и жестоко расправились с верными Амангельды красногвардейцами, немногим из которых удалось спастись от рук алаш-ордынских палачей.
Через несколько дней алаш-ордынская разведка донесла, что к Тургаю приближается отряд кустанайских красных партизан под командой Тарана.
Не решаясь взять Тарана в открытом бою, алаш-ордынцы пошли на подлый обман.
Навстречу отряду Тарана выехал один из алашских джигитов. Он предъявил Тарану захваченный у Амангельды приказ Джангильдина об отправке подкреплений на Чел-карский фронт, от имени Амангельды заявил Тарану, что Иманов ждет в Тургае его, чтобы совместно двинуться на Челкар.
При этом (опять-таки от имени Амангельды) он потребовал, чтобы Таран с несколькими бойцами выехал вперед для личного свидания и предварительных переговоров с Амангельды.
Ничего не подозревая, Таран в сопровождении семи бойцов выехал к условленному месту. Там его встретил Дулатов, который предъявил Тарану документ на имя тургайского военкома Иманова, и, выдав себя за Амангельды, предложил Тарану последовать за ним в Тургай.
— А ваш отряд пусть пока отдохнет в степи,—уговаривал Тарана Дулатов,—мы с вами поедем в город, посовещаемся, снабдим ваш отряд продуктами.
В Тургае Тарана и его спутников поджидала алаш-ордынская засада.
Их схватили и заключили в тюрьму. Только в тюрьме, встретившись с настоящим Амангельды, понял Таран провокационную уловку Дулатова, которому он имел неосторожность поверить.
Хитростью обезоружили алаш-ордынцы и остальную часть отряда» Тарана.
Неделю спустя алаш-ордынцы забеспокоились: прослышали о том, что к Тургаю приближается второй отряд красных партизан Кустаная.
Началась подготовка к эвакуации.
В ночь с 27 на 28 апреля алаш-ордынцы расстреляли Амангельды.
Перед расстрелом Амангельды бросил в лицо своим палачам:
— Я не боюсь смерти. Я боролся не против отдельных людей, а против власти богатых, против насилия и гнета. Я отдаю свою жизнь не во имя сведения родовых счетов, не во имя мести, а во имя свободы трудящихся.
В ту же ночь расстреляли и Тарана с семью товарищами.
... Дождавшись ухода кустанайцев, алаш-ордынцы снова заняли Тургай. С ними вошел в город колчаковский отряд, навстречу которому специально выезжал алаш-ордынец Омар Алмасов.
Тотчас же по аулам разъехались летучие отряды, которым было поручено выловить и доставить в Тургай сторонников и соратников Амангельды.
Даже мертвый наш Амангельды был страшен и ненавистен белой сволочи!
Летучие отряды вернулись с богатой «добычей»...
Наскоро сколоченный военно-полевой суд, в состав которого вошли офицеры колчаковского отряда и алаш-ордынцы, быстро закончил свою работу. Пятнадцать смертных приговоров были результатом этого омерзительного издевательства, нагло названного судом.
Ночью приговоренных вывели за город — к оврагу. Один из палачей отправился на поиски «удобного места».
Откуда-то из глубины оврага донесся его голос:
— Подводи! Место хорошее.
Человек десять конвоиров повели на казнь первую тройку. Вскоре раздались выстрелы и стоны добиваемых шашками людей.
Кто-то из осужденных крикнул:
— Умрем, как бойцы, а не как покорные бараны. Бей палачей!
С этими словами он кинулся на конвоира и вцепился в его винтовку.
Началась схватка. Четырем осужденным удалось бежать, пользуясь суматохой и темнотой. Через несколько дней один из них (Алпысбай Джаркымбаев) был пойман и убит.
Все лето 1919 года алаш-ордынцы хозяйничали в городе и уезде: избивали, грабили, насиловали женщин.
Особенно отличался карательный отряд Селим Гирея Каратлеуова, который разъезжал по волостям, вылавливая бывших членов исполкома, красногвардейцев и сторонников Амангельды.
К осени 1919 года, когда белые начали отступать, алаш-ордынцы еще ревностнее прежнего принялись «обслуживать» их за счет населения. Последних баранов отбирали у аульной бедноты, чтобы прокормить отступающие банды.
Наступил октябрь 1919 года. Из Тургая на Атбасар потянулись длинные обозы алаш-ордынцев. «Сорок главарей» покидали Тургай с изрядной поживой: каждый из них, приехав год назад с маленькими походными чемоданами, увозил по нескольку возов награбленного имущества.
Советы в Тургае были восстановлены. И, добивая издыхающего белого гада, с любовью и грустью вспоминали мы нашего Амангельды — отважного вожака повстанцев, мужественного солдата революции — отдавшего свою жизнь за Советский Казахстан, за великое дело Ленина.